«Полное раскрытие…». А на что это, бля, похоже, а? Диковинный цветок, наверное, где-то в дебрях Амазонии раскрыл свой зев, чтобы заманить на нектарчик любопытную, но дурную мошкару. У сверхзвукового на коленке склепанные закрылки на фиг отвалились? Похоже, кто-то грозный ногою вышиб аварийный люк и в салоне произошла разгерметизация? А на хрена я строю идиота из себя? Все ведь понимаю, тем более что этой фразе я был лично дважды рад. Правда, в первый раз — с Хулитой, между прочим, — старался сохранять спокойствие, чтобы от радости не свихнуться и не утратить остатки человеческого разума. Во второй — я просто дико хохотал, предвкушая появление мелкой бестии, у которой разные глаза и муж — ужасно деревянный, потому что не ведущийся на мои подъе.ы — клевый же на самом деле и весьма толковый — мальчик…

— Сережа, не гони! — шипит моя Смирнова, придерживая шлейф своего ремня.

— Они…

— Ее перевели в родильный зал. Она Свята выгнала. Сказала…

«Всё сама!»… Плавали и в этом, и такое проходили.

— Князь, не вылазь из кресла, — мельком замечаю, как малой вращает, как дикий ангел, головой. — Через пять минут приедем. Встретишься с отцом.

— Холосо, — он успокаивается и принимает смиренное, но все еще чрезвычайно гордое, положение.

— Женя, дальше что? — извернувшись, обращаю к ней половину своего лица.

— … — блаженно скалящаяся лишь как-то дико поджимает губы и дергает плечами, словно чардаш пляшет, венгерский отбивая такт.

И все? Наконец-то истощилась или что-то будет дальше?

— Та-а-а-к! — вращаю бешено рулем, отыскивая свободное парковочное место.

Похоже, городские дамы решили именно сегодня большой компанией собраться. Больничная стоянка до краев забита. Некуда, некуда, некуда… Да чтоб вас, девки. Твою мать! И здесь не втиснуться, и здесь нет места, а здесь какой-то идиот очень косо стал, теперь, как говорят у нас:

«Ни в рОте и ни в жопе!».

— Пидорас! — сиплю, пока сдаю назад.

— Тише! — прикладывает к носу палец чика.

— А что он тут расставил! — визжу, как баба. — Где, где, где? Женька, подсоби.

— Я ищу…

А побыстрее и активнее нельзя, чикуита?

— Там! — сидящий рядом штурман указывает в подходящую по габаритам ложбинку между…

Ну надо же, как все к чертям совпало!

— Это же его машина? — уткнувшись носом в лобовое, посмеиваясь, задушенно хриплю.

— Давай быстрее, пока не заняли, — подпрыгивает в пассажирском кресле Женька.

Не торопи меня, кубинка! А то я носом Святику водительское черкану.

— Тихо-тихо, команданте. Раскудахталась, как курица!

— Бабушка, ты кур-р-р-р-р-ица? — хохочет звонко князь. — Кар-р-р, кар-р-р, кар-р-р!

Кто бы мелкому поведал, что так кричит другая птица, но черт, похоже, с этим. Что он только вот сказал? Нет-нет, я все прекрасно и с первой ноты чудненько расслышал. Пожать плечами, закатить глаза и что-то в воздух прокричать? Здесь только троекратное с двумя короткими и одним раскатистым:

«Ура, ура, ура-а-а-а!»…

Мы носимся по холлу, словно оглашенные, а я, похоже, ловлю тот самый — с которого намедни только ржал — психический приход. Надо же, как мы, мужики, глупеем, когда попадаем в подобные заведения. Сразу демонстрируем покорность, послушание и удерживаем зрительный контакт с тем, кто ориентируется здесь, словно ходит в это место, как на собственную лучшую войну.

— Святослав? — рукой размахивая, Женя обращается к вышедшему из какой-то дальней палаты зятю. — Привет, — переходит сразу же на самый-самый тихий шепот.

— Па! — пищит внучок.

— Тихо, сладкий, — сжимаю детский зад, который он, по-прежнему рассиживаясь на мне, втягивает внутрь, пряча ягодицы от деда, норовящего мякоть мальчугана пощипать.

— Папочка! — теперь шипит малыш.

Мудрый странно лыбится и, расставив руки, как будто бы с радушием или поклоном блядуна, перепутавшего места для случек, подходит к нам.

— Ну как? — я странно вылезаю перед Женькой. — Не тяни, пожалуйста, и без долбаных прелюдий. Быстро, жестко, как я люблю. Я уже готов и увлажнён. Ну-у-у-у! — набычившись, мычу.

— Сережа! — а на меня рычит чикуита, леопардесса в каком-то там колене. Да чтоб, в конце концов, ее!

— Чего? — таращусь на нее.

— У тебя сестричка родилась, сладкий, — протягивая к сыну руки, смеется Мудрый и докладывает словно в штаб приносит драгоценную весть о долгожданной рекогносцировке. — Три килограмма шестьсот граммов. Маленькая-маленькая-маленькая пуговка. Аннушка наша закричала несколько минут назад…

— Вы успели? — подпрыгивая, лепечет Женя.

Мы! Мы не успели, женщина. Они, очевидно, прибыли и вовремя, и в нужное им место. Стоп, стоп, стоп!

«Аннушка?» — он ведь так сказал?

— Аня? — подкатив глаза, смеюсь. — Черт! Это очень просто, Свят.

— М? — подкидывая сына, с вопросом обращается ко мне.

— Я гадал-гадал, гадал-гадал. А вы…

— Анна Святославовна! — выпячивает в больничную рубаху затянутую грудь и напирает массой на князька. — Пойдем туда?

Только этого еще нам не хватало.

— Я всё взяла, Святик, — изображая трындычиху, воркует Женя.

Что «всё»? Что она там еще взяла?

— Переоденем здесь? — озирается, отыскивая тихое и теплое место.

— Туда, — зять кивком указывает на ряд кресел, в которых мужики храпят.

— Что вы задумали? — иду за троицей — по ощущениям — предателей.

— Ничего, — оглядываясь, виртуозно чешет чика.

— Что тут происходит?

— Ничего, — вполоборота отвечает Свят…

«И вот-те здрасьте!» — как говорит зажравшийся престарелый адвокат, старший Велихов, Григорий Александрович, любимый аристократичный папенька меньшего зятька. Мой внук одет, как маленький хирург. Еще немного и парень, напялив латекс на мелкие ручонки, пойдет кромсать мамаш, не успевших разродиться до определенного момента. Голубая форма, стерильная шапочка и даже в тот же тон бахилы, которые ему натягивает хитромудрый зять.

— Что за эпатаж? — наклонившись, обращаюсь в точности к мужскому уху.

— Мы подождем Юлу в палате, Сергей Максимович.

— Это я понял, а мы?

— А вы пройдете в смотровую, там есть окно, через которое посмотрите на внучку и на мою семью.

— Типа я должен обзавидоваться? — а я, черт возьми, язвлю.

— Как хотите!

Вот же гнида! Надо было… Надо было придушить мелкого козла, когда была на то возможность.

— Свят? — давлюсь, подлавливая слезы, предательски выкатывающиеся из сильно выпученных глаз.

— М?

— Как она?

— Роды стремительные, Сергей. Мы еле успели…

— Надо было скорую вызвать? — глубокомысленно транслирую.

— Не помешало бы, но…

— Ты гнал?

— Жду с нетерпением штрафы, — отбивает, не стесняясь.

— Сколько?

— Я ни разу на зеленый не попал.

«Хорошо иметь родителей, парень» — а кто еще неблагоразумным финансово поможет. Правда, вряд ли я смогу вернуть ему права, если дорожная полиция посчитает такое количество нарушений неправомерным и уголовно наказуемым.

— Совсем без шансов, что ли? — подмигиваю.

— Я не сдерживался.

— Кричала?

— Нет.

— Вообще?

— Стала извиняться и причитать, что так все неудачно, что однозначно подвела, что, кажется, опИсала сидение. Короче…

Я вижу, как шустрая сестричка в розовом костюме везет в пластиковой прозрачной люльке что-то крохотное, но уже размахивающее тонкими ручонками.

— Господи! — снова оживает сегодня что-то чересчур богобоязненная жена. — Это же… Да? — заглядывает Мудрому в глаза.

— Я ее не видел, — он щурит взгляд, присматривается к медицинскому работнику и, взяв как будто след, теперь целенаправленно бдит за ней. — Идемте. Идемте же…

Скорее! Скорее! Скорее!

Мы катимся по длинному коридору, словно крупные шары на полированной дорожке в уютном кегельбане — такие зубастенькие твари-лангольеры*, нацеленные на временную петельную цель, или — что ближе к истине — исключительно на быстрый умопомрачительный страйковый удар. Святослав не церемонится и не дает нам с Женечкой поблажек, он с сыном чешет впереди, а мы покорно движемся за ним…