Надеюсь, этот отцовский метод сработает и с Игорьком. Уж больно парень непоседлив! Переношу сынишку через Юлины ноги, отодвигаю одеяло и устраиваю удобнее подушку, затем, надавив ему на плечики, усаживаю, как смешного пупса. А он? А он не сводит удивленных глаз с той картины, которая старательно рисуется матушкой-природой с той стороны окна.

— Снег идет, — громко выдыхаю. — Я такого не помню…

— В ноябре! — Юля округляет взгляд.

— Именно, — расстаиваюсь возле кровати, нетерпеливо переступаю с ноги на ногу.

Она ни черта не предлагает… Не разрешает рядом лечь. А это значит, что я буду стеснительным дозорным возле них всю ночь стоять.

— Свят? — Смирнова внезапно отворачивает одеяло и похлопывает ладонью по матрасу, обтянутому шуршащей простыней.

«Это, что ли, василёк?» — а я, как озабоченный романтик, с нескрываемой улыбкой внимательно рассматриваю постельное белье.

— Что это? — задушенно смеюсь.

— Где? — Юлька крутит головой, попеременно заглядывает себе через плечи, потом за спину, сильно выгибается и как будто пополам ломается. — Что случилось? — пугается того, чего пока не видит, и непроизвольно обхватывает сына, прижимая его к себе спиной.

— Ма! — он дергается, поводит плечиками и толкает Юльку головой.

— Свят! — шикает на меня Юла. — Какого черта…

Ох, чтоб меня! А тут «горяченькая», видимо, пошла.

— Цыц! — мой, видимо, черед командовать парадом. — Двигайтесь, ребята, — коленом продавливаю подобие перины, пружиню и раскачиваю узкую кровать, а затем забрасываю под бок Юле свое вовсе не раздетое большое тело.

После того, как я зашел в квартиру, то, как положено, снял куртку, скинул обувь. Потом в сопровождении Пети направился в комнату, в которой встретил Антонию и взбудораженную Юлу. Там был вынужден снять пиджак, а в ванной комнате с мылом вымыть руки. Потом моя Смирнова предложила поужинать, а я ответил утвердительным немым кивком, а после закатал рукава рубашки и вытянул из петлиц кожаный ремень. Потом я принял душ и переоделся в домашнюю одежду, которую любезно предложила Ния, перебрав, похоже, гардероб Петра. А вот сейчас…

— Разденься, детка, — двумя руками обхватив мою шею, шепчет Юля, вглядываясь пристально мне в глаза.

— Не хочу, — смаргиваю, освобождаясь от гипноза, которым кое-кто старательно третирует меня.

— Жарко.

— Смотри туда, — убираю ее руки и, крутанув вокруг своей оси, обращаю сладкую лицом к окну.

Дай-то Бог, чтобы завтра эта неземная красота бесследно не исчезла, а осталась с нами хотя бы на ту же жалкую пару деньков. Мне невмоготу! Я, черт возьми, хочу покатать Игоря на санках. Это будет, чувствую, смешно и, наверное, прикольно.

Отец… Отец всегда катал меня. Он бежал перед санками, забрызгивая мои теплые ботинки крупными хлопьями, вылетающими из-под подошв его огромных армейских зимних сапог. Папа сильно разгонялся, а на поворотах, которым, по моим детским ощущениями, просто не было числа, совсем не тормозил. В результате такого бешеного саночного дрифта санки переворачивались, а я деревянным чурбачком летел в снежный кювет. Отец громко хохотал и быстренько откапывал меня, при этом обязательно натирал голыми руками мои обмороженные щеки, бросался снегом, а после сильно-сильно прижимал к себе…

— Он красиво ухаживал за мной. Святослав? — Юля дергает ворот моей футболки, а потом то же самое делает с пижамной кофточкой наконец-таки заснувшего мальчишки. — Он…

— Не надо, — закрываю медленно глаза. — Я не хочу об этом знать. Мне это неинтересно.

— Я предала его, Мудрый. Я изменила Косте. Я сучка? Ты меня такой считаешь? Ответь, пожалуйста. Если я так себя повела с законным мужем, то, что ожидает тебя, как моего любовника, да? — не вижу, но вполне уверен, что на вопросе Юла почти подобострастно заглядывает мне в лицо, настырно ищет поощрения, желает получить подтверждение того, что было, от нестриженного козла, с кем изменяла лучшему мужчине, который мило ухаживал за ней, а после, как настоящий джентльмен, сделал предложение руки и сердца, и официально, согласно общим правилам, окольцевал. Он законный муж. А я? А я… Контуженный любовник снежной леди!

Она никогда не была верна! Не была ему верна. Я это знаю. Уверен на все сто. И ничто, и уж тем более никто не сможет переубедить меня в обратном утверждении. Она «спала» со мной всегда: когда я был за триста верст от дома, когда делил кровать с юркими мышами, находясь в продуваемых полях, когда я штурмовал очередное вражеское укрепление, когда стрелял в упор тому, кого не застрелить нельзя. Она была со мной, когда я, стиснув крепко зубы, тянул из блядской ямы братьев, когда бежал, когда на брюхе через буреломы полз, когда сидел по-царски на броне, когда честь отдавал толстопузу с красными лампасами на форменных штанах. Она была тогда… Тогда, когда я выдернул чеку из той гранаты, да так и не распустил кулак. Юла всегда была со мной. Она шептала, она ласкала, целовала; она удерживала, подгоняла, звала, насиловала, истязала. Она меня тогда спасла…

Смирнова изменяла Красову, даже не находясь со мной в одной постели. Она мечтала, представляла, грезила и погружалась, позволяла трогать, разрешала многое, но никогда сердцем не была с тем человеком, который «так мило ухаживал», «покупал» и любезно одаривал непокорную девицу знаками мужского назойливого внимания…

— Я виновата, — шепчет в согнутые острым уголком колени, следит за мной, сканирует исподлобья, ждет, когда я подойду туда. — Спит? Все хорошо? — вскидывается.

— Да, — спокойно отвечаю.

Сын все-таки «принудил» отнести себя в приготовленную для него диван-кроватку. После того, как парень заснул, он был доставлен с комфортом в уютную детскую комнату, в которой спокойная до жути Валя просматривала уже, наверное, десятый сон.

— Я очень виновата, — сипит Юла. — Ты хоть понимаешь, что я…

— Натворила из-за меня? — занимаю свое место.

— Виновата перед ним, а оправдываюсь перед тобой. Я…

— Не надо, сладкая, — обнимаю подрагивающие плечики и теснее придвигаюсь к ней. Устраиваю Юлю перед собой и обращаю нас лицом к окну.

— Я боюсь стать плохой матерью, Мудрый, — сильно выворачивает голову и по-собачьи, с тоской, а может быть, с надеждой заглядывает мне в глаза. — Боюсь, что сын будет ненавидеть меня. Ему тяжело понять, как так вышло, что тот отец грубо оттолкнул его. Господи! — Юля запускает руки в свои волосы, вспушивает локоны, растирает пальцами виски. — Родить оказалось проще, чем прислушиваться к его потребностям, чему-то соответствовать и достойно воспитать. Что такое «родить»? Отмучилась и…

— Спасибо за сына, Юла, — шепчу в мельтешащую перед моим носом темную макушку. — Спасибо за ребенка, детка. Спасибо, что не избавилась, что родила, что столько из-за этого перенесла…

— Я испугалась, Святослав, — она меня совсем не слушает. — Струсила, понимаешь? У меня была задержка. Я подумала, что в положении. И…

— Тихо-тихо, — шурую подбородком, натираю рожу о шелковистые волосы, прикрываю глаза, млею от ее присутствия, возбуждаюсь и утыкаюсь членом в сильно выгнутую поясницу.

— Я купила таблетки. Те, которые, — водит пальчиком по тыльной стороне моих ладоней, бережно уложенных на ее живот, — после незащищенного секса. Я накачалась ими, как наркоша. Я…

— Тихо, детка.

— Всего на одну секунду представила, что снова в положении, что он гладит мой живот, что ходит на эти встречи, следит за датчиком, ждет, притопывая ножкой. Я ужаснулась и разозлилась на тебя, — толкается макушкой. — На тебя, на тебя… Козел! Ты ревновал? Скажи, пожалуйста. Ты бесился…

— Я и сейчас ревную, Юля.

— Хорошо, — откидывается на плече, а носом утыкается мне в шею. — Ревнуй меня! — приказывает, впиваясь ноготками в кожу, а затем вдруг добавляет. — Люби меня. Я…

— Почему ты не пришла ко мне?

— Это значит вернуться к отцу, Святослав! Нет, не смогу, — прищипывает жилу, пропускает вену через зубы, зализывает, причмокивает, словно чем-то насыщается. — Сладки-и-и-й!