— И выведут тебя из этих стен под белы рученьки? — ухмыльнулся Егор. — Особо не рассчитывай.

— Стажёр! — официальным тоном прервал его Лёха. — Позвольте мне продолжить. Спасибо. Свидетель! Расследуемое нами уголовное дело находится на контроле в КГБ БССР, и ваши банные посиделки ни на что не влияют.

— А если я вас всех пошлю нах?

— Тоже вариант. Я вас предупредил об ответственности за отказ от дачи показаний? Предупредил. Семёнов, я сейчас принесу магнитофон, включу запись, и вы ещё раз повторите свой отказ. Или просто молчите после моих вопросов, о’кей? Проведёте ночь в камере, и это будет самая незабываемая ночь в вашей жизни.

Глаза задержанного под опущенными бровями забегали. Егор наблюдал за мимикой не то свидетеля, не то подозреваемого — это очень тонкая грань, и прикидывал, как далеко распространяется юридическая безграмотность Семёнова.

Именно этой безграмотностью опер беззастенчиво и противозаконно спекулировал. Вроде бы все знают первую и главную заповедь поведения на допросе: не колись! Лучше вообще молчи! Нет, вступают в разговоры, запутываются, в итоге сами себя сдают… «Всё расскажи, и тебе ничего не будет», — эта старая, как само сыскное дело, ложь стоила тюрьмы миллионам злодеев, имевшим отличные шансы выйти сухими из воды, лишь держа язык за зубами.

— Ну, и что вам надо? — Вован сделал первый шаг в роковую сторону.

— Вы знакомы с этим человеком?

Лёха протянул ему фото Бекетова.

— Не-а.

— Подумайте хорошо. У меня есть другие сведения.

— Не-е. А-а-а… Ну да. Это ж он, Юлькин трахаль.

— Как вы выразились, «Юлька» — это погибшая Юлия Денисовна Старосельцева.

— Она… Да… — выдавив из себя два слова, Колян в очередной раз потянулся к стакану с водой.

— Вы встречались с Бекетовым? О чём вы говорили?

— Урод он. Зарядил Юльке ребёнка и выгнал в шею.

Лепельский пижон выдал долгую тираду, преимущественно матерную, в которой выставлял торгаша в исключительно чёрном цвете. С каждым словом Вован подтверждал, что у него имелся мотив убийства, но у Егора росло убеждение, что к теракту Семёнов непричастен. С Бекетовым его буквально прорвало от облегчения, что допрос ушёл в эту сторону, по мнению Вована, для него безопасную.

Лейтенант, не прерывая диалог, приблизился к шкафу и извлёк из него осциллограф, подмытый из гаража Томашевича, распутал провода и воткнул вилку в розетку, прогревая прибор.

— Как только подпишешь показания, сука, я поговорю с тобой иначе. А пока пересядь в это кресло.

Демонстрировавший презрение, Вован забеспокоился, когда его руки оказались примотанными к стулу чёрной матерчатой изолентой. Попробовал оторвать, дерево подлокотников затрещало, но не поддалось.

Опер тем временем протянул от осциллографа к его предплечьям витые провода.

— Током, в натуре, пытать будешь, начальник? Беспредельничаешь? Не по понятиям…

— Не сразу.

В устах несудимого уголовное арго прозвучало неубедительно, как матюги в речи детсадовца, и Лёха не стал скрывать ухмылку.

— Терпи! Удар током — вот эта кнопка, но я её пока не трогаю. Поговорим с тобой для начала по-хорошему.

— Как «по-хорошему»?

— Прибор называется лай-детектором, по-русски — полиграф. Детектор лжи, одним словом. Спрашиваю — отвечаешь. Будешь врать — начнёшь нервничать, экран сразу покажет. Понял?

Вован вторично попытался освободить руки. Безуспешно.

— Ого… Не знал, что у наших мусоров такое…

— Подарок КГБ! — Лёха подмигнул Сазонову и проигнорировал его возмущение. — Старый гэбэшный опер уходил на пенсию, мне отдал. У них списали, новые привезли. Но как по мне, этот советский ламповый пашет лучше новомодного импортного на транзисторах.

По зелёному экрану побежала светлая полоса, иногда вздрагивающая всплесками возмущений.

— Начинаем. Фамилия, имя, отчество.

Любой соображающий человек догадался бы: дело не чисто. При допросах на полиграфе не задают развёрнутые вопросы. Только конкретные, подразумевающие альтернативный ответ «да» или «нет». Количество прикрепляемых на тело датчиков превышает десяток. Лейтенант явно рассчитывал на дремучесть сына лепельского олигарха.

Один провод уходил под стол.

— Семёнов. Вован. Владимир Семёнович.

— Видишь — правильно, — оперативник ткнул пальцем в послушную ровную линию.

Он задал несколько анкетных вопросов, постепенно втягивая допрашиваемого в игру.

Зрители не вмешивались. Лёха запер кабинет изнутри, выдернул кабели всегда некстати трезвонящих телефонов. Впрочем, народ ещё толком не пришёл в себя после Нового года и не отличался навязчивостью.

— Квартирная кража на Лесной твоя?

— Да вы что, в натуре!

— Да или нет?

— Нет, ясен пень.

— Правильно, — Саня любовно погладил крышку прибора. — А кто двадцать восьмого декабря наркоту двум депутатам Лепельского сельсовета предлагал? И поход по девочкам?

— Не… не знаю, — занервничал Вован, и линия дёрнулась штормовой волной.

Не особо сведущий в электронике, Егор знал, как взрывается фоном и воем гитарный усилитель, если вытащить штекер кабеля из гитары и прикоснуться пальцем. Как пить дать, Лёха прикладывает палец к проводу от входа осциллографа, и тот с готовностью демонстрирует помехи.

А опер продолжал прессовать лепельского бугая.

— Знаешь. А не сам?

— Нет! Я — точно нет.

— Значит, твой батька. Ну?!

— А-а… э-э…

— Вижу. Он. Прибор не обманешь. Но мы сейчас о другом беседуем, — Лёха навалился на стол и пристально вперился в глаза Семёнову. — Перед Новым годом в Минске был взрыв. Погибло четыре человека. Твоя работа?

— Не-ет! — взвыл Николай, наконец, въехавший, какое дело ему «шьют». — Ты что! Я ж не по тем делам.

— А что нервничаешь так? В числе пострадавших бизнесмен Бекетов, бывший любовник твоей Юльки. Ты пытался его убить. Но среди погибших — его беременная жена и трое других ни в чём не повинных людей. Это вышка, Вован.

— Да не я… Вот те крест!

Правая рука дёрнулась, видно, в попытке перекреститься. В коротком поединке победила изолента.

— Всё очень складно получается, Владимир Семёнович. У одного постоянного посетителя твоего папашки три или четыре года назад был сложный гешефт с Бекетовым, разошлись все недовольными, — вдохновенно врал Лёха. — Подробности в «Верасе» Бекетова знали только двое — Юля Старосельцева и сам хозяин. Юлия гибнет, ты последний, кто видел её живой. Потом случилось покушение на Бекетова, где он едва не погиб. Так что, Вова, складывается занятная картина. К пьянкам, наркоте, девкам, охоте и рыбалке без лицензии ваш синдикат предлагает новую услугу для клиентов — разборки с неугодными, так? По высшей ставке вплоть до ликвидации. Рынок падает, нужно это…

— Репозиционирование! — подсказал Егор.

Лёха, впервые в жизни услышавший мудрёное слово, которое придёт в эти места не ранее чем лет через десять, согласно кивнул головой и продолжил:

— Хорошо подумай и говори: теракт в магазине и Юлька — твоих рук дело?

Для убедительности опер стукнул кулаком по столу. Не добившись ответа, потянулся к кнопке, заявленной как электрошокер.

Вован торопливо заверещал:

— Не я… Ну говорю же, не я это. В магазине!

— Значит, утопил девчонку ты.

— Нет! Не я. Реально не я. Не убивал, чтоб мне сдохнуть. Не хотел. Там по-другому всё…

…Когда потный и окончательно раздавленный Семёнов освободился от изоленты, а дело украсилось собственноручной повинной в неосторожном убийстве Старосельцевой, Лёха повёл Вована в клетку. Егор смотал провода.

— Первый раз видел подобный полиграф, — оценил креатив Сазонов. — Вот только КГБ не нужно было упоминать. И вообще, понимаете, что с такими фокусами можно доиграться?

— Знаю, что всё это незаконно и глупо до идиотизма. Так на идиотов и рассчитано.

Вернулся Лёха. Покрутил в руках фотографию Юлии. Скорее всего, она была красивее Инги. При жизни.

— Эх, Вован, сукин ты сын, какую бабу утопил по трусости…