— Выбирайте выражения.

— Учту ваше замечание, Ростислав Львович. Но сложно сохранять спокойствие, когда негодяи намерены обвинить меня в преступлении, которое я не совершал, и вычеркнуть годы безупречной службы на благо госбезопасности.

— Продолжайте.

Он рассказал историю с ЧП в Чернигове до момента включительно, когда двое сотрудников «пятёрки» слушали аудиозапись.

— Понятно. Теперь я расскажу их версию, и убедительных аргументов против неё я пока не услышал. Вы шантажировали Волобуева совпадением мотива двух песен — протестной и антикоммунистической, требуя денег. Когда он отказался пойти вам на уступки, вы внезапно напали на него, избили и выбросили в окно с намерением убить. Поскольку в его одежде было обнаружено удостоверение КГБ БССР, из больницы сообщили в Минск, оттуда выехала бригада, а до этого сотрудники местной госбезопасности задержали единственного из состава «Песняров», скрывшегося после падения Волобуева из гостиницы. Вас.

— В общем, мне понятны соображения Образцова, когда он несёт эту ахинею. Он рассчитывает, что вы ни при каких условиях не будете собирать информацию в Украине, чтоб, не приведи Господь, что-то лишнее не узнали бы коллеги из КГБ УССР и не заложили в Москву. Чтоб не просочилось лишнего наружу, хотелось бы осудить меня закрытым судом на основании только свидетельских показаний Волобуева и Образцова… Скажите, вы даже под страхом смерти не свяжетесь с УКГБ по Черниговской области? Чтоб подтвердили, что я сам к ним пришёл, без всякого задержания, и просил связи с минским куратором?

— Свяжусь. Если сочту необходимым.

— Вот. Что и следовало доказать. Вас, Ростислав Львович, я не имею оснований заподозрить в нечестной игре. Но не выносить сор из белорусской избы вас наверняка обязали.

— Вы вольны предполагать всё, что угодно. Но суд принимает во внимание только факты, а не предположения.

— Убедили. Тогда как Образцов объясняет факт записи моего разговора с Волобуевым, пока тот придурок не вышиб раму и не вылетел в оконный проём?

— Образцов предупреждал, что вы будете говорить о какой-то аудиозаписи, но не сможете её предъявить.

— Вот как. Скажите, вы с ним просто беседовали или он дал письменные показания? Может, неправильно его поняли?

— Он написал исчерпывающе подробный рапорт. В нём есть непонятные мне места, не скрою. Например, не могу взять в толк, почему, доставив вас в Минск, полковник Головачёв позволил уйти и не отвёз в ИВС. Образцов объясняет, что ждали показаний Волобуева, когда тот придёт в себя.

— Отлично. Значит — не отвертится. Просто бедняга не знает, что черниговские товарищи дали мне второй магнитофон и позволили снять копии. Одну могу презентовать. Но она не со мной. Там отчётливо слышен мой разговор с Волобуевым, его угроза «ты выйдешь через окно» и «умри».

— Где кассета?

— Минуту. Я выдам её только в присутствии полковника Сазонова. Простите, ему доверяю чуть больше.

Такой поворот несколько озадачил инспектора.

— Хорошо. Сазонова я отыщу. Проверю самые простые вещи — в бухгалтерии Минского управления, в дежурке и в спецсвязи. А вы…

— С готовностью посижу в камере. Справедливость того стоит. Сразу предупреждаю: кассета не в квартире и не в общежитии. Можете не утруждаться оперативным осмотром жилых помещений.

Его заперли в отдельном помещении, не камерного типа. Не обыскали. Похоже, Ростислав Львович поверил ему и не считает задержанным, хоть изображает из себя твердокаменного.

Больше всего поражала очень грубо и наспех слепленная версия с отрицанием сотрудничества с КГБ. Дырок и нестыковок в ней оказалось многократно больше, чем гладких мест. Минимальная проверка — и она провалится.

Ждать пришлось более двух часов. Когда уже хотел стучаться и проситься в туалет, Ростислав Львович сам отпёр дверь.

— Ваше?

В руках он держал развёрнутое удостоверение оперуполномоченного угрозыска. А ведь Образцов знал про эту ксиву! Не вспомнил в запаре, не удосужился изъять. Или не смог.

— Моё. Фуфловое. В Первомайском РОВД я был всего лишь стажёр на практике. И не в розыске, а в следствии. Позвоните начальнику следственного отделения Сахарцу или его заму Вильнёву, подтвердят. Или в деканат, у них отчёт о прохождении практики в следствии, а не в милиции.

— Хоть что-то подтвердилось. Ещё раз: где кассета?

— А где Сазонов?

— Хотите обратно в камеру?

— Лучше в эту, чем в тюремную.

Инспектор раздражённо тряхнул головой.

— Вы осведомлены о некоторых секретных тонкостях нашей службы как настоящий внештатный сотрудник. Единственный ваш прокол — у агента не бывает двух кураторов. Но наглеете так, как наши люди не смеют.

— Удивлю, у Сазонова ровно такое же мнение. Можно в туалет? Потом вернусь в клетку.

— Ладно. В туалет, потом ко мне в кабинет.

Процесс мочеиспускания никто плотно не контролировал. Да и гэбешник ждал у своей двери в дальнем конце коридора. Конечно, без пропуска отсюда не вырвешься. Но и с задержанными так не поступают.

— Ростислав Львович! — сказал он, вновь опускаясь на стул у стола инспектора. — Как говорят в американских детективах, давайте сотрудничать. Интерес республиканской конторы состоит, чтоб сведения о проделках вашего «пятака» из Минского управления не просочились в Москву, верно? Я подпишу любое враньё для Москвы, но реабилитирующее меня в случае с Волобуевым и позволяющее продолжить нормальную работу в двух длящихся операциях — в «Песнярах» и ещё одной комбинации контрразведки, о которой вы вряд ли осведомлены.

— Вы — здравомыслящий с виду молодой человек. Образцов предупреждал о вашем шизофреническом стремлении выдать себя за агента.

— Сойдёмся на том, что у меня временное просветление. А пока как истинный псих предлагаю вам послушать музычку. При её звуках у полковника, вы назвали его фамилию — Головачёв, было такое выражение лица, словно он собирался застрелить Образцова. Кассеты со мной, нужен магнитофон.

Такой нашёлся в ящике стола.

Прозвучали «Муры», потом каталонская версия.

— Сходство налицо. И что?

— Головачёв едва за голову не схватился и сказал: если «Песняры» исполнят на гастролях по Латинской Америке польскую антисоветчину в переводе на испанский, «Голос Америки» раструбит на весь свет. Включить её в репертуар «Песняров» настоял ваш драгоценный Волобуев. Свидетели: весь ансамбль «Песняры». Вот почему я начал его подозревать в гнили. Офицеров «пятака», слышал ещё их другое название — «пятка», волновало совершенно другое: спрятать преступления своего офицера любой ценой. То есть ценой моей головы.

— И вы не вымогали у Волобуева деньги?

— Конечно — вымогал. Тот постоянно брал мзду с нашего администратора Серёгина за всякие левые операции. Я надеялся, что Волобуев, согласившись для вида, отложит активные действия до Минска. Заставлять ваших тащиться в Чернигов я, естественно, не собирался. Но Волобуев оказался не только козлина и вражина, ещё и нервы ни к чёрту. Кинулся на меня. И получил.

— Вы справились с подготовленным офицером КГБ?

— А что там справляться? Если бы Образцов не спрятал моё личное дело, вы бы знали — у меня чёрный пояс по карате и золотая медаль городских соревнований в фулл-контакт. Убить вас и вашего водителя около здания юрфака я мог так же легко, как если бы держал автомат Калашникова. Но по-прежнему пытаюсь объяснить, что мы с вами — на одной стороне, законности и справедливости. Образцов и Волобуев радеют не за госбезопасность, а только за свои шкурные интересы. Головачёв или крепко зажмурил глаза, или активно покрывает, не знаю.

Нервный разговор в таком же ключе продолжался ещё минут десять, пока не раздался стук в дверь. Вошедший пожал руку инспектору, потом повернулся к Егору.

— Ты? Предупреждали же, что длинный язык и авантюризм тебя до добра не доведут.

— И я тебя рад видеть, Аркадий.

Они тоже обменялись рукопожатиями.

— Капитан, вы хорошо знаете этого человека?

— Как облупленного, Ростислав Львович. Егор Егорович Евстигнеев, 1960 года рождения, наш агент, приносящий много полезной информации и максимум хлопот одновременно.