— Пока я не понимаю одного. Да, ты накопал на Волобуева убойный компромат. Почему же не дотерпел до Минска? Здесь бы его пустили в разработку.

Егор откинулся на стуле, глубоко вздохнув.

— Наверно, Виктор Васильевич, вы единственный, кто может меня понять. И с кем рискну говорить откровенно.

— Валяй.

— Вспомните убийство Юлии Старосельцевой. И ваше ощущение, что очевидного преступника отмажут, преступление укроют, а шакал, уверовав в безнаказанность, повторит успех. Может, и неоднократно.

— Усматриваешь параллель?

— Параллели быть не может. Вы отдали команду, и подонка увезли в ИВС. Кто и что сделает с офицером КГБ?

— Недооцениваешь нас. Случаются, хоть и редко, очень серьёзные нарушения и в нашем аппарате. Реакция наступает соответствующая.

— Да! Но только при условии, что шум от происшествия докатился до начальника, которому не выгодно прятать провал, или я не угадал? Что в первую очередь заботит Образцова и его босса, полковника? Чтоб гэбисты из Чернигова не знали, как в Украине облажался белорусский сотрудник. Предполагая это, я не выдержал и вывалил Волобуеву всё, что о нём думаю. Пусть бы и надеялся как-то выйти сухим из воды, но хотя бы понервничал до Минска. Стоял на коридоре гостиницы такой самодовольный, хозяин, бля, вселенной, человека убил не за хрен собачий, и всё у него хорошо… Считайте меня профнепригодным, но я должен был. Не мог иначе. Хладнокровия хватило, только чтобы включить магнитофон в сумке. Записывал прямо поверх своего выступления с «Песнярами». Там всё отчётливо слышно. В том числе, как он пообещал, что я выйду из окна, и крикнул «сдохни!» перед прыжком. Да! Не смотрите так. Надо было убраться от окна. А этот каратист недорезанный хотел просто вышибить меня из комнаты. Я ушёл вниз и выставил блок. Сукин кот так и вылетел на свежий воздух ногами вперёд. С третьего этажа. Как в анекдоте про прапорщика: были бы мозги — было бы сотрясение.

— Где кассета с записью вашей ссоры? — спросил Сазонов как можно более нейтральным тоном.

— Отдал Образцову после того, как воспроизвёл этот кусок ему и его полковнику. Кстати, магнитофон мне в две сотни обошёлся, возместите как оперативный расход?

— Все расходы возместит комиссионка «Вераса». А мы с тобой посмотрим, что будет петь Образцов по возвращении из Чернигова. Не повредилась ли фонограмма. И вообще — была ли запись?

— Если он её уничтожит, мне — кирдык? Я напал на офицера и покалечил?

— Примерно так. Им проще пожертвовать тобой, чем своей шкурой.

— Твою ма-ать… Зачем я вообще связался с вашей конторой?! Ах, ну да, хотел защищать госбезопасность Отечества, заодно иметь маленькие приятные бонусы. Стоит ли сразу податься в бега?

Сазонов откровенно развеселился.

— Какой прыткий! Я же могу распорядиться тебя не выпускать. Шучу-шучу. Начнём с того, что даже если наши обормоты из «пятака» начнут обвинять тебя во всех смертных грехах, у них нет никаких доказательств, кроме слов Волобуева, а ему после торможения башкой об асфальт веры нет, контуженный. Даже без плёнки он замаран, ты — чист. Если не считать шалостей с пытками офицера ГРУ. Развитие событий ещё зависит от состояния Волобуева. Выйдет на пенсию по инвалидности от несчастного случая, а не подвига во имя службы, у «пятёрки» практически нет оснований тебя прессовать. Сдохнет — туда ему и дорога. Ты же не побежишь откровенничать с председателем КГБ республики вот как со мной?

— Я ему даже не представлен.

— Жаль. Получил бы из рук генерала благодарность за раскрытие взрыва в гастрономе и изобличении махинаций ГРУ в Сирии.

— Упс! За новыми проблемами забыл о старых.

— Можешь расслабиться. То, что я скажу, огромный секрет. Но ты настолько часто нарушаешь правила, что я невольно заражаюсь.

— Простите, что дурно влияю.

— Егор, на прошлой неделе к нашим людям в Сирии обратился один араб. Как я понимаю, он должен был, перестав получать сигналы от Бекетова, разослать имевшиеся у него компрматериалы в газеты. Сириец поступил хитрее: предложил их выкупить за каких-то пять тысяч долларов. Дальнейшее можешь додумать сам.

— Андропов получил козырного туза в партии с военными.

— Это только твои предположения, и не обязательно их озвучивать вслух.

Вот теперь действительно полегчало. Вроде бы дело Бекетова и его московских друзей по разведке и теневому бизнесу закрыто окончательно… Или нет? А что кассету продублировал — за это можно погладить себя по головке.

— Молчу.

— Теперь другое. Из твоего рассказа следует, что надзор «пятака» за «Песнярами» — чистая профанация?

— Вы такими умными словами кидаетесь! Никакая не профанация, обыкновенное создание видимости. Организовать среди «Песняров» провокацию, подставить, вербануть на компре — даже младенец справится. Как говорит наш ударник, после концерта одно развлечение — водка и бабы. Не мне вам объяснять, как просто ловить рыбку в такой мутной воде. Тем более за рубежом. А там — что угодно. Знаете, сколько всего можно провести нелегально через границу в кофрах с инструментами? Кубометры! Заснять пьяную оргию с голыми сосками, наутро предъявить фото и поставить перед выбором: остаётесь в Америке, переезжая из Мексики в США, зарабатываете на музыкальном бизнесе, сладкая жизнь, всё такое… Либо снимки попадут в КГБ и вашим жёнам. Семьи рухнут, о гастролях дальше Зажопинска не мечтать. Меня одно только радует.

— Что в этом может радовать?

— У них тоже сидят не слишком расторопные люди. Давно могли бы провернуть. Тем более, развесёлую фотосессию проще забацать в СССР. Скоро «Песняры» едут в Грузию. Там будут трезвые ровно до того момента, как спустятся с трапа самолёта.

— Предлагаешь взять «Песняров» на контроль нашему управлению? Не по профилю.

— Ещё как по профилю. Вы же не только шпионов должны ловить, но и заниматься профилактикой. Охраняя «Песняров», предотвращаете возможный канал вербовки артистов и использования их гастрольных поездок для передачи микроплёнок со снимками советских оборонных заводов.

— За уши притянуто. Но я посоветуюсь.

— Думать много над чем придётся… Мне надо диплом и госы сдать до Грузии, решил с ними лететь. Если вы не возражаете.

— Не возражаю. Егор! — он устало потёр переносицу. — Моя проблема с тобой в том, что при всей полезности и эффективности ты не вписываешься в рамки правил негласной работы в СССР. Лупишь кувалдой там, где требуется скальпель или лучше вообще не спешить, а посоветоваться со старшими. Но отдавать тебя в подразделение спецопераций не хочу. Иногда твои мозги нужнее тут. Подведу черту. На сегодня — всё. Дополнительные указания получишь позже.

— Тогда до завтра.

— Соскучился по нашим уютным стенам?

— Ничуть. Но надо же принести отчёт и выручку. Всего доброго!

— Тебе идёт этот свитер. Моими стараниями начинаешь походить на элегантного мужчину, — сделала себе комплимент Элеонора.

Она, видимо, не переодевалась с работы, оставшись в строгих чёрных брюках и бежевой водолазке под горло с золотой цепочкой поверх трикотажной ткани. Цокала по квартире в туфлях, тапочки к таким брюкам смотрелись бы нелепо.

Естественно, кроме шоколадки из Киева Егор вывалил конфеты, коньяк и ещё кое-какие знаки внимания. Целомудренно едва прикоснулся кубами к её щеке и устроился на привычном месте за столом.

Она достала рюмки, вытащила из холодильника порезанные балычок, импортную ветчину, маслины, лимон. Потом, после секундной паузы, баночку чёрной икры, к ней — батон и сливочное масло.

— Егор! У меня для тебя есть один сюрприз. Он достоин, чтоб отметить. Но чуть позже. Я вижу, тебя что-то гложет. Выкладывай.

— Даже не знаю, что сказать. За эту поездку много чего произошло. Кое-какие узлы развязались. Один странный человек пытался выбросить меня из окна третьего этажа. А дом старый, примерно как четвёртый этаж этого дома.

— Страсти какие! А ты?

— Погиб бы как истинный комсомолец, растекаясь мозгами по площади имени вождя мирового пролетариата. Но мне удалось объяснить нападавшему, что тот не прав. Осознаёт ошибку в реанимации. Не исключено, что выживет.