— Никогда бы на Гаврилыча не подумал. Участковый — низовая должность. Власти и влияния мизер. Максимум, от мелкой хулиганки и от суток может отмазать, если задержали и доставили на его опорный. А ты мне про какого-то короля гангстеров рассказываешь.

— Скажешь, я его выдумал? Ты сам же Говоркова нам сдал.

— Ну да. Стучу помаленьку. Кстати, если менты узнают, мне — кабзда. Даже если бы маньяка-педофила отловил, в ментовской шинели, надо сдавать своим.

— Работай по-умному и не засветишься. Запомни стоп-фразу: невероятно, но факт. Значит, тебе что-то угрожает, представление пора сворачивать, и мы придём на помощь. Если Говорков собственноручно убил четверых в гастрономе, можно ожидать чего угодно.

— Сейчас ты скажешь: будь осторожен.

— Зачем? Сам всё понимаешь.

— Хорошо. Невероятно, но факт. И вы успеете, чтобы опустить мне веки.

— Мне не нравится твоё настроение.

— Мне вообще много чего не нравится, Аркадий. Больше всего хочется отправиться к себе домой на съёмную квартиру, докинуть ещё сто грамм и спокойно уснуть. А завтра услышать, как вы устроили очную ставку Гороркову с его подручным и раскололи.

— Ты сам говорил: тёртый калач. Такой не расколется, даже если допрашивать его твоими методами. Вырывая руки из плеч. Придётся отпустить и извиниться. Рано или поздно он узнает, кто передал в КГБ информацию от его сообщника. Хочешь, чтоб он устроил у тебя на кухне взрыв бытового газа со смертельным исходом?

— Пугаэшь, нашальника… Савсэм-савсэм страшна. А, знаю. Это называется умным словом «мотивация».

— Иногда мне хочется пожелать, чтоб Говорков тебя ликвидировал.

— Спасибо за добрые слова.

Егор покинул «Волгу» довольно далеко — у перекрёстка с улицей Филимонова, где-то в полукилометре от опорного. С гарантией, чтобы подозреваемый не видел, откуда и на чём приехал его будущий собутыльник.

Под ногами чавкало. Прошло время морозов, и первый раз после Нового года накатила оттепель. По прогнозам — всего на несколько дней. Если от бравых грузинских парней пойдёт душок, то какое-то время он не распространится вокруг гаража из закрытой кабины «Волги». Наверно.

Миллион раз возникало желание снова отправиться в кооператив и перегнать «Волгу» куда-нибудь в глухой лес, лучше — в Россию, чтоб отвязать пропажу грузин от Бекетова. И каждый раз, взвесив «за» и «против», Егор уговаривал себя не суетиться и оставить как есть.

Кто-то более хладнокровный, наверно, раскатал бы их там асфальтоукладчиком, на радость воронья Смоленской области. А машину оставил себе, позже легализовав под поддельные документы. Умельцы есть, надо только поискать.

Но… Покопавшись в себе, Егор понял, почему поторопился уехать быстрее с места происшествия и не пытался присвоить «Волгу». Братьев он прикончил в состоянии необходимой обороны. Перед своей совестью чист. Пусть и не чист перед законом, потому что закон находится в руках людей, его применяющих, и оттого по определению непредсказуем.

Короче — поступил правильно. Плохо только, что один из убитых несёт след профессионального удара в горло. С другой стороны, ГРУшник Бекетов наверняка умел бить не хуже. Очень трудно оказалось его завалить в квартире. И удар ломиком оставит ровно такие же повреждения.

Развлекая себя мрачными мыслями, Егор стряхнул грязь с щёгольских сапог и переступил порог опорного.

Место, наверно, людное порой, пустовало. Исключение составил кабинет Гаврилыча с хозяином внутри.

— Вечер в хату!

Он встряхнул спортивную сумку. Бутылки отозвались звоном и бульканьем. Взял и кое-какую закусь, нарвавшись на насмешливый взгляд участкового. Тот извлёк из сейфа шмат сала шириной в ладонь, брусок чёрного хлеба и пару луковиц. Нарезал их настоящим армейским штыком, потемневшим от времени и со свастикой на рукоятке. Этот немецкий штык смотрелся несколько необычно среди обстановки кабинета с плакатом «Милиция и народ едины», а также бюстиком Михаила Фрунзе на полочке, основателя минской ментовки.

Налили по первой и выпили, чтоб не портить серьёзными, чаще всего — неприятными проблемами кайф от протекания тепла по пищеводу. Только после этого Егор перешёл к повестке дня.

— Гаврилыч, ты, конечно, в курсе, что ночью в гаражах задержаны двое — Окурок и Кабан?

— Да. Ты, говорят, нагеройствовал, руку урке прострелил.

— Залижет. Проблема в другом. Окурок, по паспорту Федосейчик Зиновий Михайлович, 1955 года рождения, судимый, заявил, что неоднократно совершал кражи автомобильных частей в Первомайском районе, пользуясь покровительством участкового инспектора Говоркова.

— Обычный зэковский прикол, — участковый разлил по второй. — Послужишь с моё — привыкнешь. Знаешь, на что они рассчитывают? Что следак, прокурор и судьи будут в глубине души сомневаться: вдруг и правда, перед ними — шестёрка, лошарик, обычный тупой исполнитель, а глава преступной группировки сидит себе в милицейских погонах и в ус не дует. Глядишь, срок на год-два меньше выпишут. За здоровье, Егор. Слишком многие у нас его хотят отобрать.

Первая бутылка под удвоенным напором опустела минут за двадцать. К началу второго пузыря мир уже не казался столь мрачным, как в начале встречи. Сохранять направление беседы становилось всё труднее. Егор сосредоточился.

— Гаврилыч! В натуре — тебе я верю. В главном верю, ты поступал как надо… В натуре… Я там не про законы, уставы всякие… По жизни — правильно.

— А то! — Говорков скинул китель с форменными брюками. Очередную порцию он опрокинул, стоя в трусах и майке. Потом нацепил гольф и джинсы. — Столько лет, брат, научат из любой задницы выкручиваться.

— Так научи, как в этот раз крутиться. Что говорить, на… Когда трясти начнут обоих.

— В смысле? — оправив гольф, капитан вернулся за стол.

— Окурок-Федосейчик. Слишком много рассказывает. С подробностями. Как ты корешился с Томашевичем.

В приятном тумане от водки с салом Егор бросил бомбу про Томашевича настолько без напряжения, что, наверно, даже самый проницательный не раскусил бы блеф.

— Трепло-о! Мать его… — участковый хлопнул себя по лбу. — Ему пасть никак не заткнуть?

— Пока не знаю как. Слыш, Гаврилыч… Прикинь, кто-то сложит факты… А они очевидные. В нос тычутся. Никаких связей между Бекетовым и Томашевичем не доказали. А у тебя Томашевич в корешах. Взрыв на Калиновского — для отвлечения, чтоб ограбление банка прошло гладко, вы там с Лёхой двое топтались. У всех терпил на виду. Из-за Федосейчика тебя будут прессовать. И меня спросят: почему сразу не доложил, что Окурок начал колоться, тебя закладывая. Хрен отмажусь, что я не при делах.

— Та-ак! — капитан отставил налитый стакан. — То есть ты уверен, что я — при делах?

— Мне пофиг, если честно. Ты — нормальный мужик, Гаврилыч. С квартирой помог. На районе человек уважаемый. В розыске тебя ценят.

— Продолжай.

— Я его предупредил: молчи про Говоркова. Свяжусь с тобой, решим как помочь. Если ты, Гаврилыч, здесь, на службе, и тебя не дёргали, значит — пока молчит, сука. Но единственный способ его заткнуть…

— …Это — заставить замолчать навсегда.

Повисла пауза. Её робко нарушил Егор.

— Подговорить кого-то в изоляторе… Для этого охрененные связи нужны, с криминалом или операми. Я — пас.

— Расскажу тебе историю… — Говорков, подвинув кресло вплотную к столу, удобно на нём устроился и подпёр челюсть ладонью. Он пространно пустился в воспоминания, словно не висело над головой, что в любой час его могут взять за пятую точку из-за связи с покойным уголовником. — Было это в семидесятые. Пришла повинка с зоны. Зэки любят покататься за счёт государства. Написал один олень, что совершил три квартирных кражи на Востоке-1. Похищенное прикопал за кольцевой. Ясное дело, что повинка фуфловая, но в каждом районе есть квартирные глухари, делать нечего — повезли. Старшим конвоя был старый опер, майор, зам начальника розыска. Умер потом от сердца.

— Помянем…

Егор глотнул и впился зубами в закуску. Убедился ещё при поглощении первого пузыря — сало у участкового высшего сорта.