— Потому что я похож на Костю, — шикаю недовольно и замираю под пристальным взглядом серых глаз.

— Нет, — усмехается, и смотрит в глаза. — Потому что ты похож на меня.

Каша в голове множится и бурлит. Так и хочется крикнуть: «Горшочек, не вари!». Я не должен его слушать. Не обязан. Я делаю то, что нужно. Запираю выжившего из ума бандита в психушку, ограждая общество от него. А, самое главное, сына и внука. Александр Самуилович давно во всех видит врагов, но противное склизское болото в груди тянет и тащит на дно.

Он годами истязал Женю. Годами. Последние шесть лет вообще не занимался бизнесом. Там от мозга ничего не осталось. Сгорело нахрен. Мало ли какой бред несет выживший из ума старик?

Но он подписал все бумаги. Молча, беспрекословно. И от этого мозг взрывается, а легкие топит темный океан.

— Та флешка, — кивает старый козел и прочищает горло. — Когда Саша показал мне содержимое, я понял, что ты не причем. Чепуха какая-то. Мы подозревали друг друга в одних и тех же махинациях, пока какая-то тварь наживалась на нашей вражде и болезни моего друга.

Не важно. Ничего больше не имеет значения. Плевать, виновен он или нет в преступлениях. На всякий случай попрошу Пашу проверить, когда придет в себя. Женя, надеюсь, согласится на помощь.

Я знаю, что он чуть не убил брата. Ударил Лену, напугал ее. Нагрубил Ане и Кирюше, который вообще ни в чем не виноват.

Он себя не контролирует.

Этого достаточно.

— Кирилл правда мой внук?

Вопрос попадает острым копьем прямо в напряженную спину. Разрывает мышцы и заставляет корчится от боли. Создается впечатление, что мы играем в догонялки. Только носимся не по улице, а за мыслями друг друга.

— Да, — выдыхаю, прожевывая горькую слюну.

Горло терзает спазм, поэтому голос звучит хрипло.

— На Женю маленького очень похож, — в его голосе сквозит ностальгическая улыбка, от которой кишки сводит. — Он в его возрасте как раз с Леной очень дружил. Всегда знал, что она выйдет замуж за моего сына. Только не думал, что за тебя.

— Давай не про Лену, — скриплю яростно, стирая в крошку эмаль и с шумом втягиваю воздух под шуршание режущего нутро стекла.

В сознании воскресает прожитое полотно времени. Подозрения во время учебы в университете, тупая, непроглядная ревность. Тогда мне казалось, что Лена просто без ума от младшего брата. Между ними всегда искрило, что бесило неимоверно. Подозрения подкармливали и просьба Самуиловича не приближаться к Лене с Женей, и аналогичное требование последнего уже в Краснодаре, после приступа.

А когда Женя пришел рассказать, что Лена обратилась к нему за помощью… Я просто не сдержался. Поступил так же, как старый козел. Накинулся на него в немом бессилии. Потому что понятия не имел, как стать таким же, как он.

Беременность Лены, ударившая разводным ключом в пах. Ее вечный, непрекращающийся побег. И моменты тепла, которые, как глоток свежего воздуха среди непроглядного горького дыма, навечно поселившегося в легких.

— Сделай, как считаешь нужным, — голос раздается в жалких сантиметрах от меня и я вздрагиваю, уставившись на сидящего на корточках возле меня старого козла. — Сделай, сынок. И больше не будет никаких сомнений.

— О чем ты?

— Ты понял, — кивает и, устало вздохнув тянется в карман.

Перед глазами все расплывается. Похоже, я сам схожу сума. Кривое зеркало печально улыбается, а внутренности охватывает пламя. Обращает в пепел живое, но не затрагивает нервных окончания.

Я чувствую, как горю заживо. Поэтому, глядя в мутные воды серых радужек, не сдерживаю вопрос:

— Почему ты не отпустил Лилю?

— Кто тебе сказал, что я ее не отпускал?

Он наклоняет голову к плечу и улыбается. Снова. Тянет за собой невидимой удавкой. Иссохшая чешуйчатая тварь смеется под скулеж раненого зверя.

И я не знаю, чьи они: мои или его.

— Тогда что случилось? Почему она прыгнула?

Поджимает губы. Я вижу, как дрожат покоцанные морщинами пальцы. Мы никогда не были так близко. Разве что в моменты стычек.

В которых он никогда не отвечал мне ударом на удар.

— Шизофрения — страшная болезнь, Олег, — выдыхает, разглаживая в руках золотой обруч. — Поражает не только мозг, но и тех, кто тебя любит. Она просто полезла мыть окно, а я подумал, что у нее глюки. Слишком резко дернулся снимать, наорал со страха, а Лиля испугалась. Отшатнулась и поскользнулась. Она еще двадцать минут прожила после, но спасти не успели.

— Почему не рассказал Жене?

Закрывает глаза и опускает голову. Словно на его плечи накинули две горы размером с Эверест. Прижимается к земле и дышит тяжело и сипло. Но продолжает говорить.

— Хватит с него того, что отец сумасшедший. Лиля — святой непогрешимый образ матери в его голове. Пусть такой и остается.

— Но…

— Держи, — внезапно Самуилович сжимает мою руку, а я чувствую прикосновение металла к коже. — Твоя бабушка любила сочинять рассказы про это кольцо. Лиля никогда его не носила.

— Мне не пригодится.

— Я так не думаю.

Он выпрямляется медленно. С хрустом и кряхтением. Тяжело опирается на стол и вновь и вновь трясет головой. Словно пытается скинуть захватывающую разум дымку, но не получается.

И я его понимаю, как никто другой.

— Поехали, — вздыхает тяжело и сипло, а затем утирает проступивший на лбу пот. — Я очень устал, сынок. Очень сильно устал. К Лиле хочу…

Слова тонут в вязком тумане свалившегося на него бреда.

Глава 50. Олег

— Лежик?

— На пару дней. Не помешаю?

Мама медленно отходит от двери, не отрывая внимательного взгляда, и пропускает внутрь своего дома. В коридоре стоит неразобранный чемодан, возле которого суетится Людвиг. Он поднимает обеспокоенный взгляд и открывает рот. Замечаю боковым зрением, как мама беззвучно машет рукой, и он сдерживает не вылетевшие слова. Затем, подхватив меня под локоть, мама тихоньку указывает на комнату.

Не ту, в которой гостили мы с Леной.

Немой тенью проскальзываю в маленькую гостинную и падаю на диван.

Чувствую себя отвратно и едва держусь на ногах. Третьи сутки без сна — слишком много для расшатанной психики под влиянием препаратов. Мир расплывается, а из горла рвется стон облегчения.

Рядом с мамой я выдержу пару дней. Лучше, чем в пустой квартире, в которой и стены давят. А потом… Станет легче.

«Посмотри ей в глаза и скажи, что сдался».

Собственный голос кажется чужим. Он всплывает в памяти вместе с событиями прошедших дней. Помятой паутиной на венике в деревенском туалете, от которого воняет дерьмом, они опутываю сознания и погружают в кокон воспоминаний.

Прикрыв веки, вновь вижу Самуиловича. Растерянного, скукожившегося. С лопатой, которую я ему впихнул в руки напротив покосившегося креста. Он даже не мог поднять взгляд и посмотреть на фото сияющей улыбающейся Лили.

«Хочешь к ней? Копай. Так уж и быть, зарою вас обоих».

Я не знаю, почему так сделал. Не понимаю, какого черта мне сдался старый козел. Но когда посадил его в машину, то проклинающего всех вокруг, то летящего куда-то далеко в забытие, не смог отпустить. Свернул в первый попавшийся круглосуточный, купил необходимое и, покидав в багажник, отправился на кладбище в Коломенском районе.

Добрались мы на место, когда на улице наступила ночь.

«Живем закапывать будешь?» — только и спросил он с кривой ухмылкой.

Затем решительно вонзил лопату в землю.

«Конечно. Тебе все равно, а мне приятно».

Не знаю, как голос не дрогнул. В отличии от него, я никогда никого не убивал.

Под металлический лязг крутящейся тупой болгарки по металлу в моих кишках, он копал быстро. Молча. И настолько решительно, что я с трудом оставался на месте. Он копал так яростно, что меня трясло. Я ждал, что он отступит, но нет.

Когда в яму погрузился по пояс, воткнул лопату в землю и, не слова не говоря, улегся на дно.