И как бабы на его концертах не кончали прямо в толпе?

Потому что я готова прямо сейчас. Когда он жаром опаляет шею, тяжело дышит и хватается за меня так, будто я последний глоток кислорода в бескрайней космосе.

— Самовлюбленный кретин, — отвечаю тем же.

Это, блядь, невыносимо терпеть.

Боль смешивается с желанием полностью и всецело принадлежать ему.

Прямо сейчас, как можно скорее.

Как то раз у одного блогера я слышала, что настоящее возбуждение — это желание быть наполненной. Когда без разницы, что именно и куда будет погружено.

Как же она, блядь, далека от правды.

Мурашки размером с крупный горох летят по спине вниз, от места прикосновения грубой щетины к обнаженной коже, до сжимающегося от желания лона.

От вполне понятного желания немедленно ощутить в себе твердость упирающегося через жесткую ткань эрегированного члена. Одного конкретного, единственном экземпляре.

Дешевые подделки катятся на хуй. В этом деле я жадная до оригинала.

— Принцесс не трахают на капоте подаренного автомобиля, — пытаюсь дотянуться до затихшего под горами возбуждения разума.

Мысленно даю подзатыльник. Как бы не так. Падла молчит и вместе вразумительных формулировок подбрасывает какие-то пошлые заигрывания.

Охаю от жгучей боли. Олег с силой сжимает ягодицы и практически втискивается в меня. Я уже не уверена, что одежда может помещать хоть как-то.

В его глазах чистое безумие.

И именно оно выбивает последнюю опору из-под ног.

— Тебя, Лена, я буду трахать где захочу и когда захочу, — рычит в лицо, словно дикий зверь.

Опаляет жаром. Кусает за губу, оттягивает пока я, ничего не соображая, лезу к его ремню. Какое, на хуй, сопротивление?

Все правильно. На столько, что блевать хочется.

Идеально.

Со стоном выгибаюсь в его руках от распирающего ощущения внутри. Жесткие пальцы врываются снова и снова, выбивая жалобные всхлипы под победный рык. Запрокидываю голову и пытаюсь сфокусироваться на сотни мерцающих огней на верху.

Кажется, я вижу звезды. Так близко, пошло, и невыносимо низко. Ярко до рези в глазах и стекающих по щекам слез. Небо словно стремиться раздавать нас, растворить в своей безкрайности и расщепить на мириады атомов двух дрожащих в наступающем экстазе тел.

Когда последняя преграда между нами исчезает, я льну к Олегу. Сосущая тоска в сердце заставляет тереться о его шею ласковой кошкой, целовать каждый миллиметр горячей шеи, кусать любое свободное пространство.

Мало, мало. Мало.

Я слишком соскучилась. Так, что захлебываюсь от нахлынувшей неистовым потоком близости. Еще немного, и для дыхания не останется ни миллиграмма воздуха.

Потому что он его уничтожил. Выжег на хрен своим присутствием, заполнил все собой.

Его жар жестко контрастирует с ледяным капотом.

Как он еще не расплавился под нашим слиянием?

— Твою мать, — тяжело хрипит Олег и перехватывает мою голову.

Плачу тем же, снова. Оттягиваю короткие волоски на его затылке и с садистским удовольствием ловлю вспышки пробивающегося через страсть гнева.

И боли. Той самой, сладкой, подобно наркотику, от которого невозможно отказаться. Именно она сносит крышу и вызывает зависимость, притягивает и снова и снова горит в судорожно сжимающихся от свалившейся ломки венах.

Я знаю, что никто и никогда не полюбит меня так, как он. Это аксиома, доказательств которой не требуется.

И я, черт возьми, совершенно не хочу, чтобы кто-то когда-то любил меня так же.

Они не имеют право. Никто из них. Потому что Олег так решил.

Потому что я готова разорваться на тысячу восторженных частиц от мысли, что настолько ему нужна.

Торопливые, резкие движения растворяются за плотным туманом единения вместе с потоком абсолютно ненужных слов. Они сливаются с музыкой, со звучанием его голоса и шелковым покрывалом то нежно скользят по оголившимся нервам, то тугой плетью проходятся по разомлевшей от ласк коже.

Финал встречает нас ярко. С его стоном и моим криком. Переплетенные, мы заваливаемся на капот, все еще соединенные. Не в силах оторваться друг от друга, тяжело дышим и то и дело пытаемся продлить острые пики оргазма судорожными и резкими ласками.

— Козел ты, Шершнев, — тяжело дыша, валюсь на спину и с глупой счастливой улыбкой, все еще ни хрена не соображая, смотрю в светлеющее небо.

«Какого хуя, Лена? А что с новой жизнью?» — знакомо скрепит в голове.

Отмахиваюсь. В конце концов, новая жизнь и до завтра может подождать.

— Сама дура, — хрипло отзывается Олег справа от меня под звуки ленивых сухих поцелуев на моей шее. — Иди ка сюда.

Глава 10. Олег

Ленина отзывчивость туманит мозг похлеще любого наркотика. То, как она реагирует на жесткие ласки, как выгибает поясницу, царапая кожаные сиденья ее новенького кроссовера, умоляет не останавливаться.

В ней горячо, словно в раскаленной печи. И я готов расплавиться в любую секунду. Раствориться в ней, как тысячу раз до этого.

Наматываю разметавшиеся по хрупкой спине и острым плечам волнистые платиновые пряди на кулак. Следы какой-то укладочной дряни царапают кожу и вызывают раздражение. Тяну до жалобного всхлипа и с удовольствием прикрываю трепещущие веки. Тесные стенки влажного лона плотнее обхватывают и без того содрогающийся член.

— Моя, — звериный собственнический рык вырывается из груди.

— Хер. Там. Плавал. Шершнев, — выстанывает каждое слово. — Блядь, как хорошо.

Ударяет ладонью по стеклу. Запотевшее окно моментально скрипит от давления ее кожи.

В глотке сухо, как в пустыне. Зыбучие пески забивают альвеолы и, разгоряченные от яркого солнца, выжигают и без того сосущую дыру внутри. Хватаю зубами за шкирку, сжимаю челюсть до хруста и металлического привкуса на языке.

А сучка довольно и сладко стонет. Хватает меня за волосы в предоргазменной судороге, царапает упертые в дверь пальцы.

Замираю. Застываю, чтобы отдышаться. Потому что готов вот-вот рассыпаться на атомы от горько-сладких горячих судорог в ней. Спасибо, что в машине мы едва помещаемся, даже дверь осталась открытой. Дискомфорт оттягивает оргазм и позволяет еще немного поиграть с разомлевшей Леной.

Ерзает недовольно. Сама насаживается, широко распахнув рот. Косится на меня, хитрющая стерва. Из-под пушистых опущенных ресниц лазурные радужки сияют почти дьявольским светом.

— Устал? Силенки кончились? — пищит, едва дыша.

И щурится, блядь, пока кончиком языка обводит влажные от стекающей слюны губы. Ведет себя, как настоящая шлюха. И судя по всему, сегодняшняя роль пришлась ей по вкусу.

Как и мне.

— Знаешь, да, — выдаю в распахнутый от удивления рот и с влажным хлюпом выхожу. — Хочешь кончить? Поработай сама.

Моментально теряется. Пока поднимается на сидении, блядский блеск исчезает из взгляда. Хмурится, от чего меж бровей появляется глубокая морщинка и недоуменно обводит взглядом салон.

— А как? — растерянно выдает и хлопает длинными ресницами, пока я усаживаюсь на сидении.

— Так себе из тебя блядь вышла, — смеюсь под обиженное сопение рядом. — Все, все, Лен. Просто иди сюда. Ногу перекинь.

Помогаю устроиться у меня на бедрах, лицом ко мне.

Все меняется в миг, когда она, глядя мне в глаза, тянет вниз руку и направляет член в себя. Ебанные бабочки с закосом под птеродактелей раздирают кожанными крыльями внутренности, заставляя кровь бешено струиться по венам.

Хочу сжать ее бедра до хруста, но вместо этого лишь невесомо глажу нежную кожу. Она двигается до исступления медленно, тягуче, наматывая мне на шею поводок из сладкой нуги. А я, блядь, не могу пошевелиться.

Зрелище завораживает. Как она закусывает губы в кровь, глотая мелодичные всхлипы. Как трепещут ее ресницы на повлажневших глазах. Как первые хрустальные капли срываются с них и катятся по раскрасневшимся щекам, собирая с собой комочки черной туши.