Денег не было, поэтому выбрал репетитором недавно приехавшего в Тюмень из Европы учителя в местном ВУЗе. Он, спустя двадцать лет жизни за границей, решил вернуться к корням.

В Тюмени у двадцати восьми летнего Людвига жила бабушка, которой я часто помогал по разным мелочам: телефон настроить, технику проверить, просто сумки дотащить тяжелые и разобраться в перипетии квитанций за свет. То, что никак не относится к талантам IT-ишника, но именно с такими вопросами чаще всего и бегут несведущие в сути профессии.

Поэтому, в качестве благодарности за бабулю, он согласился помочь мне бесплатно. Мы виделись часто и достаточно сдружились. А потом, в какой-то момент, он стал приходить не ко мне.

Мама говорила, что это не серьезно. Прямо, как Лена, собирала чемоданы и валила в закат. Находила себе кого-то еще, забивала голову кем-то другим.

«Я состарюсь, дорогой. Быстрее, чем он может себе представить. Не хочу потратить остаток жизни на мужчину, с которым не встречу свой закат. Снова».

Теперь меня волновало лишь одно. Чтобы на сей раз мама точно стала счастливой.

На отца я не злился. Пытался, но не смог. Да, меня бесила папина слабость. Неспособность справиться с ношей, которую он взвалил на себя сам. Но для меня он сделал главное — показал, что детей нужно любить всем сердцем и без остатка.

«Чужих детей не бывает», — повторял он, как всегда окруженный детворой.

Я учился, как мог.

Некоторые и с такой задачей не справляются.

И я не справился. Считал недавно сидел. Мой ребенок уже родился бы. Не важно, кто стал спермодонором. Он все равно был бы моим. Потому что родителей не выбирают.

А стать отцом — вполне себе выбор.

Жаль, что папины слова дошли до меня только в момент, когда моего ребенка не стало.

— Боже, боже. Какие люди! Аленушка, цветочек мой, как похудела! — радостно щебечет мама, показавшись на пороге. — Лежик, боже, боже, я тебе оторву уши, понял? Почему моя девочка такая тростинка? Оу, что это за ужасный цвет, доченька? По лицу вижу, тебе самой не нравится. Этот сыночка точно доведет меня до…

Естественно, дождаться, пока мы зайдем в дом, она не могла. Пока Лена смущенно мнется, мама, облаченная в очередной совершенно элегантный наряд, обвивает ее руками в неизменных браслетах. Приталенный жилет сложного кроя с цвет ее волос достигает колен, а белое платье выглядывает лишь когда она делает шаг.

— Идочка! Идочка, иди сюда скорее! Посмотри, до чего довел нашу девочку этот изверг!

В груди разливается знакомое тепло. Спокойное и нежное.

Потому что нет зрелища прекраснее, чем заботящиеся друг о друге твои любимые женщины.

— Привет, — тянет ладонь Людвиг в отвратном голубом шейном платке. — Я поговорить хотел.

— Привет, — отвечаю на рукопожатие и кошусь на то, как две фигуры исчезают в дверном проеме. — Только быстро.

Лена растеряется и наплетет какой-нибудь херни. Как всегда.

Потому что перед журналистами и акулами в бриллиантах она, как рыба в воде. А вот рядом с мамой мечется, будто к полиграфу прицепили. А там еще и Семен Вениаминович.

— Во-первых, спасибо.

Недоуменно хмурюсь и поворачиваюсь к Людвигу.

— Я бы не за что не нашел такой классный дом сам. Тем более, не смог бы так быстро поставить бронь.

— Аню поблагодаришь потом, — отмахиваюсь, довольно щурясь от яркого солнца. — Не знаю, зачем она просматривала недвижимость в нашем районе, но ее вкусу точно можно довериться. А теперь давай без прелюдий.

— Я хочу жениться на твоей матери.

Замираю. Врезаюсь в подернутую серой дымкой стальную радужку. Людвиг серьезен, как никогда, и, похоже, нервничает.

— Так вы же женаты. Нет? — недоуменно трясу головой.

Цыкает и морщится. Будто лимонов сожрал целый воз.

— Это не то, Олег. Я хочу здесь, в кругу друзей и близких. Чтобы официально, на территории страны. Штамп ебанный хочу. Чтобы моя фамилия стояла у нее в паспорте.

Пожимаю плечами и растерянно засовываю руки в карманы.

— Тогда не понимаю, почему ты меня спрашиваешь? Хотите жениться — женитесь. Я ее сын, а не отец. И, поверь, последнее, что я хочу знать — подробности ее интимных и душевных привязанностей.

— Ты не понял, — фыркает и болезненно как-то растирает собранный гармошкой лоб. — Я хочу стать членом вашей семьи. А глава у вас ты, как не крути.

— Ты слишком сильно заморачиваешься, — хмыкаю, а у самого в груди так и дрожит. — Маму никогда не интересовало мое мнение.

— Не правда. Она отказывалась родить ребенка все то время, пока могла это сделать, из-за того, что боялась твоей реакции.

Ошарашено взираю на абсолютно серьезного Людвига. Он не врет и не лукавит. Я вижу, что ему дискомфортно говорить не самые удобные вещи, но не вижу и тени лжи в его глазах.

«Боялась твоей реакции».

Кто я в глазах собственной матери?

Эгоистичный нарцисс, скачущий по сцене? Неуравновешенный наркоман, не способный контролировать себя? Маленький маленький, требующий все внимание себе?

«Ты чудовище, Шершнев», — скребет по черепушке ржавым гвоздем нежный ленин голос.

— Передай маме, что я не против. Ни вашего брака, ни детей. Готов скинуться на суррогатную мать, если необходимо. Оплатить клиники ей самой, если так принципиален вопрос стандартного рождения. Да, блядь, хоть детский дом подыскать! — выпаливаю, распахивая водительскую дверь. — Пиздец просто.

— Олег, давай поспокойнее…

— Нет, Людвиг! — рычу, едва сдерживаясь, чтобы не вырвать руку, сжимающую моё плечо. — Ты сам понимаешь, что сказал?

— Она переживала за тебя, — уверенно и спокойно ударяет в спину. — Она твоя мама, а ты навсегда останешься для нее ребенком. Я всего навсего прошу твоего благословения, если угодно.

Черные мушки перед глазами постепенно рассасываются. С каждым медленным вдохом их становиться меньше. Людвиг терпеливо молчит. Дожидается, пока я достану из зажигания ключи и открою багажник.

— Что я должен сказать? — выдыхаю и разворачиваюсь к ожидающему Людвигу.

— Не знаю, — растерянно пожимает плечами.

Чешу зудящий от раздражения нос. Кулаки, конечно, дребезжат сильнее. Будто стая комаров напала и разодрала костяшки. Но и это я в себе давлю.

Зря что ли приличные люди называют меня достойным членом общества?

А приступы агрессии лечатся. Хоть, блядь, похоже и не в моем случае.

— Мама в жизни сожрала много говна, — давлю, сжав зубами до ощутимых болевых точек губу. — Ты себе представить не можешь, сколько. Не знаю, во что ты посвящен, а во что нет, но готовься. В семье тайн нет. Ей катастрофически не везло с мужчинами. Первая юная любовь завершилась провальным треском, вторая — браком, похожим на каторгу. Сын, как видишь, не подарок. Чуть не откинулся сам, довел отца до инфаркта и мать до нервного срыва. Мы, трое мужчин, которых она любила, сделали все, чтобы превратить ее жизнь в ад. Но у мамы есть хорошая особенность. В отличие от меня, она способна заканчивать плохое в своей жизни и открывать новые страницы. Да, боязно. С каждым разом сложнее и неувереннее. Тебе ли не знать. Двенадцать лет — охуеть, какой срок. Я не думал, что она когда-то решиться, но в тебе не сомневался ни дня. Береги ее. Люби ее. У тебя только одна задача, с которой никто до тебя не справился, — сделать ее счастливой. Большего не требуется. Ты мне клянешься, что она будет сиять каждый день так же, как последние годы?

— Да, — хрипло отвечает Людвиг и оттягивает шейный платок.

— Тогда благословляю, или как там, — давлю нервный смешок и развожу руки в стороны. — Добро пожаловать в семью, Людвиг.

И с последними словами и порывистыми быстрыми объятиями, какой-то сдавливающий в желудке узел, много лет сидящий и пытающийся меня, немного ослабевает.

Глава 21. Лена

— Свобода под дулом пистолета, — недовольно бурчу, согнувшись над чемоданом.