— Елена, прошу прощения, — моментально раскрывает ладони, возвращая чувство безопасности. — Я не общалась с вашим супругом и тоже не ставлю диагноз.

— Просто. Хочу. Понять, — выдыхаю по слову, будто убеждаю не Дарью Игоревну, а себя. — Лечится абьюзивное поведение в теории или нет?

Дарья Игоревна складывает под подбородком руки, чем безумно раздражает. Видит насквозь, а у меня уши горят. Что мне ей сказать? Что меня все устраивает, кроме постоянно льющихся на мою голову оскорблений? Кроме того, что я хоть и не испытываю страха, но понимаю, к чему все может привести?

— Как правило, большое количество комплексов, низкая самооценка, наложенные на психическую нестабильность и формируют абьюзера, — задумчиво тянет, разминая тонкие длинные пальцы с неброским маникюром. — Конечно, при должном желании и работе специалиста, все возможно. Проблема в том, что абьюзер в своем поведении виновным видит не себя, даже если говорит обратное. А, как вы понимаете, без вовлечения в процесс лечения самого пациента, выздоровление невозможно.

— А если абьюзер сам хочет меняться? — задумчиво жую кончик ручки.

Дарья Игоревна страдальчески прикрывает глаза, чем бесит еще больше. Но я терпеливо жду, пока она перестанет перебирать в своей светлой голове диагнозы и даст мне ответы на вопросы.

— Если абьюзер понимает, что его поведение деструктивно, это, конечно, плюс. Но, Елена. Когда человек правда понимает, он обращается к специалисту. Изменения, которые вы наблюдаете — похожи на стадию «примирения». Абьюз — цикличный процесс из четырех вполне понятных этапов. У агрессора просто нет другого механизма переживания эмоций, кроме как вымещение их на жертву. Я рекомендую вам с супругом вместе обратиться к специалисту, дабы не выстраивать теорий. Продолжим?

— Да, конечно, — киваю, возвращаясь к сути. — Вы говорили про психическую нестабильность…

Мы разговариваем еще недолго, а после завершения времени прощаемся.

Сегодня вечером, буквально через пятнадцать минут, у нас с Олегом в этом кафе назначена встреча, по его словам, по работе. Я понимаю, что ни о каких цифрах мы снова разговаривать не будем, но все равно соглашаюсь на данную игру. Потому что безумно интересно узнать, что он задумал на этот раз. Чуть ли на стуле не подпрыгиваю от предвкушения.

После прошлого свидания, моя твердость в вопросе наших отношений пошатнулась. Она и так, если уж быть до конца честной, то и дело размывалась под ногами, подобно песку. А теперь и вовсе грозит утянуть с головой.

Поэтому сегодня и я задумала нечто важное.

«Я возобновлю лечение».

Олег предложил сам еще когда мы расстались. Тогда мне показалось глупостью. Сейчас только ленивый не обвиняет вторую половину в абьюзе, и я недалеко ушла.

Но больше идея мне не кажется бредом. Я не хочу после с трудом обретенного взаимопонимания вновь наблюдать, как Олег обижается из-за ерунды, игнорирует и во всем выставляет меня виноватой. А после мучается. Да, вероятно Дарья Игоревна права, и на самом деле в его картине мира это норма, а предложение о лечении лишь один из бесчисленных ходов.

Но почему-то мне кажется, что тогда он говорил искренне. Я глубоко убеждена, что человек, победивший наркозависимость, может справится абсолютно со всем. Стоит только захотеть.

Только настрой падает с каждой проведенной в одиночестве минутой. Я нервно тереблю салфетку и наблюдаю, как небольшое кафе наполняется парочками. Время неумолимо движется вперед. Стрелки на огромных часах во всю стену достигают половины десятого, но Олег так и не появляется.

Просто не приходит, блядь. Не звонит, не пишет. Ничего.

«Может, что-то случилось?» — бьется в голове голос разума.

«Случилось», — победоносно хмыкает феминистка, вызывая стойкое чувство тошноты. — «„Медовый месяц“ кончился. Цикл завершился, Леночка. Здравствуй стадия „напряжение“. Жди обвинения во всех смертных грехах, дура ты неисправимая».

Я отмахиваюсь и тянусь к телефону. Обеспокоенно кручу в руках, но не набираю номер. Убедиться в том, что Олег в порядке, можно проще. Открываю нашу переписку в соцсети и наблюдаю светящийся значок «в сети».

— Ну давай же, пиши, — шепчу в экран с надеждой.

Нет ничего сложного позвонить, но я не хочу, чтобы очкастая дрянь в голове оказалась права. Олег придет, позвонит. Объяснит.

Он верит в мои чувства и любит меня. Не пытается прививать чувство вины. Не устраивает проверки излюбленным игнором…

Только сердце отчаянно скулит и грозится разойтись по шву, когда я в полночь покидаю уютное кафе одна.

Глава 30. Олег

Николай Игоревич Левицкий, он же Коля Левый, в девяностые личность спорная. Одни говорили о том, что Левицкий-старший исключительно шестерил у старого козла, другие — что он являлся чуть ли не ключевой фигурой в банде, чье название до нашего времени не сохранилось. Ему приписывали разбой, убийства и рэкет, но в конечном счете, Николаю Игоревичу не было предъявлено никаких обвинений.

Единственное, что известно достоверно — это то, что человек передо мной, лучший друг и давний партнер Лазарева-старшего.

И то, что он прекрасно знает, кто я такой.

Мы одни в просторной гостинной Левы. Сидим в широких креслах, которые понятия не имею, где Лева откопал. В который раз, поражаюсь, как ловко Сане удается создать нужную атмосферу в любом месте. Определенно, талант. Лева тонко чувствует пространство и умеет с помощью пары штрихов задать правильный лад.

Как бы я к нему не относился, но сегодня слишком благодарен.

Потому что окружающая обстановка расслабляет Николая Игоревича. Кто бы что не говорил, но он так и остался в девяностых. Его сын это понимает, как никто другой. Старый лис чувствует силу, и это играет мне на руку.

— Авраам должен был принести в жертву Исаака, своего сына, потому что так сказал Господь, — Николай Игоревич неторопливо крутит незажженную сигару в руке, пронзая ледяным взглядом стальных глаз. — Но чтобы наоборот, не припомню. Библию читал хоть раз?

— Читал, — утвердительно киваю, разглядывая абсолютно черное облачение седовласого отца Левы. — Ничего интересного для себя не нашел.

— Зря, — вздыхает и с удовольствием втягивает запах табака. — Вера, Олег, она в самые темные времена помогает.

— Как по мне, человек должен верить в первую очередь в себя, — пожимаю плечами и откидываюсь на спинку.

Кожаная обивка скрипит под моим весом, а чертов коньяк противно щекочет ноздри. Я держу его для вида, но зверь внутри принюхивается, готовясь набросится на приветливо выданное топливо.

«Сидеть», — скриплю про себя мысленный приказ.

Сегодня мы не пьем. Нужно успеть перевернуть переговоры в нужное русло и добраться до Лены.

Образ смеющейся жены моментально всплывает в памяти. Сердце наполняется теплом, а под ребрами дрожит от предвкушения маленький щенок. Едва ли не подпрыгивает в ожидании обещанной вкусности за верно выполненную команду.

— Ты, Олег, Иуда, — причмокивает и недовольно косит рот. — Продал тех, кто тебе дорог, за тридцать серебренников. А после еще и нарушил данное слово, — морщится брезгливо, будто заметил на крае бокала слизняка. — Не по понятиям, парень.

— А вы тогда кто?

— И я Иуда, — кивает, соглашаясь. — Женя мой крестник, я перед богом его держал. А на защиту не встал. Поэтому и сижу с тобой здесь. Вину хочу искупить. От души, Олег, понимаешь?

— Тогда в чем разница? — хмыкаю и растираю напряженные плечи.

— Я себя виню, парень. А ты пытаешься осудить Санька за свои грехи. Думаешь, так легче станет, — цыкает и вздыхает тяжело, будто двадцать километров пешком в гору поднимался. — Только раскаяние тебе поможет, Олег. Прощение.

— При все уважении, Николай Игоревич. Ублюдок последние десять лет методично избивал собственного сына. В чем я здесь виноват?

Улыбается. По-доброму так, что неловко становится. Внутри кипит, грозится вырваться наружу вмиг распалившийся вулкан, а он смотрит, будто насквозь видит. Аж в мозгу щекотно.