Обхватывает мое лицо двумя пальцами и морщится. Разглядывает что-то, а затем тянется и медленно прикасается к веку, пока я таю под ее взглядом и погружаюсь в размышления.

Даже удивительно, что именно Николай Игоревич из двух друзей старого козла за прошедшее время не принимал моего существования. Казалось, кому как не Коле Левому понимать неидеальность человеческой природы. Но, похоже, его желание уберечь друга от, видимо, травмирующих того событий, с которыми было связано и мое рождение, в свое время достигло критической точки.

Смешно.

Семен Вениаминович же принял, как родного.

— Что насчет нас? — хихикает, не теряя сосредоточенности.

— Вы святые и непогрешимые по определению. Но лучше держаться подальше. А то зацепит по касательной, нимб заляпаете. Что там?

— Ресничка, — поясняет, подув на палец. — Уже сняла.

Растворяюсь в милой суете родных и близких. Ожидание неизбежного конца отступает на задний фон. Будто сняли с плеч набитый цементом мешок. Я отлично помню, сколько он весит. Хотя и не могу поблагодарить себя за такое прошлое.

С миллионом долларов в кармане можно было расслабиться. Но тогда я вложил деньги в землю и маленький дом поклявшись, что когда-нибудь он станет нашим с Леной семейным гнездом. Еще часть денег ушло на изменения внешности, которое в дальнейшем сыграло не последнюю роль в моей раскрутке. Оставшиеся же средства положил на счет под проценты и не прикасался больше.

Ни разу за прошедшие годы.

Каждая заработанная копейка — моя. Потом и кровью, я выгрызал место, которое с легкостью мог получить. Я просто исправил ошибки природы.

Но это не мешает чувствовать себя виноватым.

Я осуждаю Николая Игоревича и Семена Вениаминовича за неучастие. За то, что они не настояли на лечении старого козла. Не забрали у него Женю. За то, что мы с мамой доедали последний хер без хлеба, пока она горбатилась на трех работах, калеча свою молодость.

Но и себя я осуждаю за тоже самое.

«Почему не сказал? Почему молчал?»

Шепот Ани так и стоит в голове. Узнав, что я брат Жени, она была ошарашена. Но еще больше удивилась, когда поняла, что ее возлюбленный не в курсе наличия родственничка в моем лице.

А я не знаю, как объяснить ей, что бросил его также, как все. Оставил одного разбираться с папашей-тираном, когда мог помочь. Знал, как, но отошел в сторону. Понадеялся на честное слово старого козла.

Какой я, блядь, брат после этого?

Вибрация телефона застает меня у такси.

— Снова работа, — страдальчески закатывает глаза Лена и скидывает шляпку на заднее сиденье.

— Минуту, принцесса, и раб снова в твоем распоряжении, — чмокаю тонкий кончик носа и, не глядя на экран, поднимаю трубку. — Да.

— Самуилович у Лазаря, — голос Сани рубит с размаха тупым топором прямо по ребрам. — Сейчас за Аней еду.

Лена обеспокоенно сводит брови, пока я судорожно оборачиваюсь.

Блядь! Чувствует, тварь, что ли.

Но за злостью и яростью кроется горькое облако затаившегося отчаяния. Оно звенит, напирает и накрапывает, обдавая внутренности серной кислотой. Инстинктивно сжимаю Ленину руку, пока сердце в груди покрывается сетью глубоких трещин. Словно пересушенная почва, мягкая плоть расходится и образует глубокие кровоточащие рытвины.

А я просто утопающий, хватающийся за последнюю соломинку.

Почему именно сейчас⁈

— Я в Питере. Можешь прислать к Жене охрану? Сейчас узнаю, во сколько обратный рейс, — судорожно стискиваю Ленины пальцы и тяну к лицу.

Сердце тормозит. Будто попадает в тугое расплавленное месиво, в котором невозможно двигаться быстро. Каждый вдох причиняет боль, а я жадно впиваюсь взглядом в растревоженное Ленино лицо.

Сука, ну почему сегодня⁈

— Машина уже едет, и мы с Аней туда же.

— Не пускай ее одну.

— А то без тебя не догадался! — рычит с плохо скрываемым бешенством. — Ты лучше скажи, со старым козлом…

Остаток фразы я практически не слышу. Потому что цепляюсь за каждую деталь любимых черт. Впитываю успокаивающую улыбку, заряжаюсь солнечным светом, играющим в золотистых локонах. Жадно втягиваю аромат звенящего ландыша.

И судорожно сглатываю подкатывающий ком.

— Скажи Жене, что мне нужен ответ. Сейчас. И вези старого козла ко мне в офис. Я успею вернуться.

Лена расстроенно поджимает губы, но гладит по лицу в немой поддержке. Трусь о нежную ладонь щетиной под рев взбесившегося зверя.

Шею пережимает тугая удавка, а под ногами раскачивается скрипучий табурет. Я судорожно глотаю последние вдохи, под треск раздробленных в труху ребер.

«Я сдохну без нее?»

Вопрос Жени жужжит в ушах. Я обещал ему, что нет. Что он справится, что как бы не сложилась дальнейшие отношения с Аней, все будет хорошо.

Я врал.

Невозможно оставаться живым без бьющегося в груди сердца.

— А если Лазарь не готов?

«Зато я готов», — медленно вдыхаю наполненный стеклом воздух и осторожно целую раскрытую ладонь.

Табуретка шатается, а бездна под ногами разрастается с каждой секундой все больше.

— Значит вези молча. С Женей после объяснюсь.

— Блядь, Шершень. Он же ничего с ним не сделает? — сипит Саня со свистом.

— Не успеет. Скоро все закончится, Сань.

Звонок прерывается, а я так и стою напротив Лены. Не могу сдвинуться с места. Ноги приклеились к асфальту вместе с ботинками.

— Ты же вернешься? — подозрительно шмыгает носом Лена и отворачивается. — У меня план расписан.

«Нет».

— Как всегда, на два листа формата А4? — хмыкаю, едва справляясь с раздирающим костяную клетку зверем.

— Дурак, — обиженно дуется и чмокает в щеку, стянув вибрирующую на ветру шляпу. — Я буду ждать.

Киваю. Не могу ничего говорить. Я знаю, что мое лицо сейчас не выражает ничего. Даже несмотря на то, что глаза дерет от невыносимого жара, а в желудке открывается Марианская впадина. Стоны тысячи демонов закладывают уши. Того и гляди, асфальт под ногами разверзнется, а цепкие черные лапы утащат туда, где таким, как мы со старым козлом самое место.

— Люблю тебя, — говорю, когда Лена залезает на заднее сиденье такси, и морщусь, растирая зудящую от судороги челюсть. — Ладно, все. Развлекайтесь. Постараюсь успеть.

Она тянется ко мне через открытое окно. И я не могу удержаться. Срываюсь на секунду, сминая нежные губы с жадностью оголодавшего путника. Плевать, кто и что видит в этот момент. Я вижу только ее.

Всегда буду видеть.

И когда такси отъезжает, а на табло появляется номер следующего рейса, первый раз в жизни, я понимаю старого козла.

Меня что-то спрашивают. На стройке регистрации. Третий раз подряд. Но я упорно не слышу из-за замедляющей движение крови. Она застывает. Густеет от нестерпимого холода, который ледяными щупальцами обвивает зияющую в груди свежую рану.

Очень холодно.

Родившись в Сибири, не мерз никогда. Но сейчас не спасет и тридцать одеял.

«Как ты выжил, если ее — нет?».

Направляю мысленный вопрос в пустоту, где за черным слоем ощутимой мерзости прячется воющее от нестерпимой агонии чудовище.

«А что скажешь насчет верности? Способность любить раз и на всю жизнь. Это очень редко в наше время и оттого бесценно».

— Это очень больно, Лен. Слишком. — кашляю, глядя в не имеющий больше никакого значения, чужой бесполезный ебанный мир.

Делаю шаг вперед и лечу вниз под леденящий душу хруст.

— Что? — раздражающий голос ударом влетает в раскуроченное нутро.

— Ближайший рейс до Москвы. Класс не важен, — рычу и дергаюсь в омерзении к особи женского пола, которая по сути своей ничего не сделала. — Быстрее, блядь. Оглохла?

Глава 49. Олег

Жужжание принтера в полной тишине моего бывшего кабинета единственный звук, свидетельствующий о наличии жизни в этих стенах.

Подготовленная кипа файлов покоится на краю стола. Как и печати. Моя. Старого козла. Нотариус, проплаченный за молчание и услугу, которая является противозаконной, послушно ждет, когда курьер доставит оформленные документы.