— Маруся, дай права администратора Екатерине Воробьевой, — под яростный стук пульса в голове пихаю ошарашенную девушку в дом. — Держи телефон, он тебя распознает. Найти контакт Валентина Борисовича и дозвонись до него. Скажешь, что я попросил приехать. Он поймет. Сиди здесь и жди Лену. Будет звонить — ответишь и расскажешь. Если что-то нужно, бери или спроси у Маруси. Хорошо?

— Да, — кивает и судорожно всхлипывает, размазывая слезы. — Помогите ему, пожалуйста.

Мне бы кто помог.

Но я не слышу собственной ярости за гулом ветра в ушах. В тапочках и домашних штанах я лечу со скоростью света туда, где стоит припаркованная машина Сергея. Срал я, какие новости завтра будут транслировать СМИ. Плевать, какие сплетни переберут стервозные твари, заполонившие когда-то тихий и уютный поселок.

Потому что Женя моя семья. Больше, чем лучший друг. И как бы я не сопротивлялся правде, он значит для меня слишком много.

Я не позволю еще одному Лазареву свалиться в темноту.

Глава 46. Олег

— Как он?

Манная каша стремительно набухает. И в кастрюле. И в моей голове. Потому что нет другого объяснения, какого хрена я поднял трубку на звонок старого козла.

Естественно, за несколько дней он выяснил, что произошло с его любимым сыночком. Николай Игоревич сдал, уверен. Ибо Леве я позвонил в первую же ночь, когда дежурил у кровати спящего под конской дозой транквилизатора Жени.

Аня ушла, ничего не объяснив. Отправила единственное сообщение. Не отвечает никому из нас на звонки. Я надеялся, что хотя бы Саня сможет до нее достучаться. В конце концов, даже в самом ебанном настроении, воробей не забьет хуй на работу. Слишком ответственная.

Тетя Зи информирует маму о том, что она в порядке. Относительном. Но большего не говорит. А мы все дружно сходим с ума. Потому что Женя повис на волоске от психушки.

Теперь я трачу последние отведенные с Леной дни на то, чтобы играть в няньку. Просто заебись. И хотя мы видимся, но этих редких моментов чертовски мало.

Очень.

— Лучше, — выдавливаю сквозь сдавленный хрип и нервно поправляю торчащий в ухе наушник. — Большую часть времени спит.

— Кормишь чем? У Жени слабый желудок. И у него аллергия на орехи. И…

— Как-нибудь без тебя разберемся. — огрызаюсь зло, разбрызгивая вокруг сцеженный яд.

— Ты, блядь, не рычи, щенок, а слушай! — рявкает, вызывая яростный рев в груди. — Как тебя, ублюдка, Лена терпит. Про аллергию на орехи запомнил?

С трудом втягиваю воздух. Едва успею стянуть кашу с огня, чтобы не прикипела. На удивление, вышла без комочков.

Терпеть ее не могу. Но Лена, Женя и Кирилл обожают. Видимо, прокачал скилл.

— Не слышу, — шипит ублюдок растревоженной змеей.

— Да, — скриплю, сосредоточившись на ровном дыхании.

Какого черта вообще с ним говорю? Послать на хуй и дело с концом.

Но, когда дело касается Жени, терплю. Прошлый раз, пока Женя лежал в больнице, мы тоже периодически созванивались. И я, блядь, не знал. Виню себя за это или благодарю.

Скорее, второе Потому что в моменты шаткого перемирия, старый козел не трогал его. Доверял, видимо, мне где-то. А может просто боялся, черт знает.

— Молодец, — внезапно тихо сипит Самуилович, а затем кашляет. — Может, что нужно? Лекарства какие? Давай приеду?

«Только попробуй — костей не соберешь!» — рвется с цепи взбесившийся за секунду зверь.

— Нет, — отрезаю коротко вслух и тянусь за сковородкой.

В желудке голодно урчит, но есть мерзкую белую дрянь я отказываюсь. Пожарить пару-тройку яиц — самое то.

Да и нужно чем-то занять руки, пока старый козел не исчерпает запас отцовской любви. Иначе, взбешенный, разнесу что-нибудь воробушку на кухне. А она за это мне потом череп раскроит без анестезии.

Если вернется в дом.

— Он из-за Кати? — шмыгает носом старый козел, будто вопрос причиняет ему моральное неудобство.

— Нет.

— Значит та девчонка, — вздыхает с натугой и скрипит зубами, вызывая у меня приступ изжоги. — Давно ее знаешь?

— Лет двадцать, если не больше, — рассеянно пожимаю плечами и разбиваю тонкую скорлупу о край раскаленной сковороды.

— Ну и что скажешь?

Вопрос ставит в тупик. Задумчиво хмурюсь и прислушиваюсь к свистящему дыханию на той стороне. Нервно сглатываю и растетенной стучу лопаткой по краю сковороды.

Ему нужно мое мнение?

А на хуй не сходить?

— Олег?

— Не понимаю, что ты хочешь услышать.

— Она будет с ним, когда станет совсем плохо?

Не понимаю, почему не могу остановиться на сказанном. Разорвать связь, которая отдает трупным смрадом. Ломаные фразы, короткие фразы, будто у пятилетнего ребенка. Кирюша говорит складнее, чем я сейчас, выдавливая каждый звук. В горле пересыхает, слова идут через наждачку и царапают тонкие стены в мясо. Но я не могу остановиться. Сглатываю горью слюну и прислушиваюсь к неровному дыханию на той стороне.

В груди гулко и с надрывом долбит сердце.

«С нами кто будет, когда станет совсем плохо?» — шипит похудевший шнурок, пуская скупую слезу.

Встряхиваю головой. Речь не обо мне. Есть гораздо более важные люди. Женя, Лена. Аня и Кирюша. У них есть будущее.

В отличии от нас с Александром Самуиловичем.

— У него другой диагноз, — выдавливаю, прислушиваясь к дыханию в соседней гостиной.

Благо, что Женя храпит так, что не перепутаешь. Носовая перегородка пострадала, а коррекцию так и не сделал. Идиот, блядь. Вредно же.

— У Лили шиза была, ты знаешь. Хуево смотрели, — выдает задумчиво.

— Нет.

— Лиле от отца досталось. Женьке, видимо, от нее передалось.

— У него нет.

«Не от тебя же, естественно. Ты то у нас пиздец адекватный, папаша. Двадцать с хуем лет твою адекватность лечу. И Женя тоже», — рычу про себя. А вслух выдаю: — У него нет.

— Блядь, будешь слушать⁈

Пусть орет, что его душе угодно. Если она там есть. Мне по хуй.

Причина Жениной болезни — регулярное физическое насилие со стороны отца. Из-за него он жрал тоннами таблетки, а из-за своей доброты и неуравновешенной психики заработал психоз. Он мог вырасти нормальным, если бы не старый козел.

И мы оба это знаем. Только Самуилович давно перестал осознавать реальность. Возможно, когда-то он и понимал, что с ним что-то не так. Сейчас же он уверен в своей адекватности.

И хуй с ним. В психушке плевать, кто и в чем уверен.

Осторожно поддеваю тонкую белковую пленку на желтке. Ненавижу, когда остается «сопля». Папа всегда снимал ее без проблем, а мама… У мамы оно растекалось. Потому-что нежная оболочка желтка не терпит резкие неосторожных движений.

«Почему ты не отпустил Лилю?»

«Ты же видел, как ей плохо?»

«За что ты так с Женей? Со мной?»

«Что с тобой произошло?»

Слова металлической горячей стружкой раздражает слизистую неба. Впивается в онемевший язык и вызывает отчетливый соленый привкус крови. Сумасшедшей, безумной.

«Помоги мне».

Черной, проклятой и отравленной.

«Я не справлюсь без тебя».

Нашей крови.

«Скажи, что мне делать?»

Одной на троих.

— Ладно, — старый козел кашляет, а я с удивлением замечаю, что он все еще на связи. — Ну… сам как?

В ушах звенит от вышедших на поверхность бредовых мыслей. Не разбираю вопроса. Он спросил про меня? Или показалось? Ни в чем не уверен.

— Не стоит беспокоится. Я лучше всех.

— И не собирался, — ржет, впиваясь острыми ногтями в раскуроченную плоть. — Глюки, Олег Константинович. Спрашиваю, сам управишься с Женей или прислать кого для надежности?

Слова за секунду выжимают кислород из комнаты. Пространство сужается на пульсирующей желтой точке глазуньи. Она мигом взрывается, а оттуда, киша червями, вырывается фонтан ярко красной крови.

Чертова сковородка с размаха летит в раковину вместе с растекающимися яйцами. Со свистом тяну воздух и сжимаю толстую столешницу до отчаянного хруста костяшек.