— Ну на себя-то нимб тоже не цепляй, принцесса.

— А я и не святая, Олег. Можешь выкатить мне все свои претензии, я не против. Но сейчас я отвечаю на твой вопрос, — с трудом тяну воздух и судорожно растираю плечи.

Стараюсь прогнать по телу тепло. Которого с каждым словом становится только меньше.

— Я была готова. К твоей реакции, к тому, что ты в полное говно расхерачил наш дом. Сейчас жутко осознавать, но я этого боялась и ждала. Оскорблений, ссор, напряжения, скользящего в воздухе. Все стало так привычно с тобой. А потом ты поплелся на второй этаж. Ну я бросилась тебе помогать, но куда там! — нервно хмыкаю и качаю головой, болезненно изогнув губы. — Тонкая душевная организация в депрессии, творческое эго хозяина жизни ущемлено. Естественно, в таком состоянии зачем нам Лена, правильно? Правильно. Вот твой задетый за живое внутренний гений меня и отпихнул, приняв решение карабкаться самостоятельно.

Жмурюсь. Вспоминаю момент полета. Боль, пронзившая тело. Она стала ничем по сравнению с пониманием, свалившимся на меня, когда изумрудные затуманенные радужки обеспокоенно разглядывали мое лицо.

Именно тогда я поняла — чем дальше, тем будет только хуже.

Мы не двигались к спокойной и размеренной жизни.

Мы валились в ад, периодически дразня чертей внизу, чтобы те тащили нас все дальше и дальше.

— Все-таки ударил.

— Блядь, Шершнев, — гневно рычу и распахиваю глаза. — Если бы ты хотя бы на миллиметр сделал то, к чему я не готова с момента, как приняла решение быть с тобой, то стулом я расхерачила бы не окно, а твою голову. Ясно тебе?

— Тогда почему?

— Потому что ты мне не веришь, Олег. Тебе проще представить, что я изменяю хер пойми с кем, проще поверить в то, что ты мог меня ударить, чем в то, что я люблю тебя таким, какой ты есть. Со всеми твоими властными замашками, творческими кризисами и эмоциональной амплитудой от Питера до Владивостока.

Глава 7. Лена

В свалившейся на плечи тишине слышно, как стрекочут последние искры. Они лениво вылетают из картонных жерл, громко взрываются, пока заряд не истончается, прежде, чем потухнуть полностью. Образовавшуюся темноту рассеивает лишь блеклый теплый свет гирлянды, да блики крошечных бриллиантовых звезд на тропинке.

Маленький кусочек металла в ладони нагревается до температуры тела и становится не ощутим. То и дело кошусь на него. Как бывает с украшениями, которые носишь, а в какой-то момент судорожно проверяешь, не потерял ли. Дергаешь утяжеленные серьгами мочки, водишь по шее, гладишь фаланги, чтобы убедиться, что все на месте и испытать краткий миг облегчения и микроукол радости.

Или понять, что то, что сопровождало тебя долгий период твоей жизни, исчезло, а ты и не заметил.

— Я понимаю, Лен. Не полный кретин.

Олег складывает перед собой пальцы, затем прижимает их к переносице. Глаза плотно закрыты, и лишь движение ресниц выдает мыслительный процесс моего мужа.

Бывшего.

Тусклый свет отражается от обручального кольца, скользит по стеклянному циферблату прямо к увесистой металлической цепи. Пробегается по замысловатым кожаным веревочкам и теряется где-то между среди деревянных бусин на толстом ремешке, плотно охватывающем его запястье, и острыми концами татуировки, означающей смерть.

Закусывает большой палец, словно решается на что-то сомнительное, а затем убирает руки от лица.

— На аналитические способности никогда не жаловался. Если ты где-то находишься, то только потому, что сама хочешь там быть. По разным причинам, конечно, — усмехается и ерошит отросшие пряди волос. — Но быть со мной других причин, кроме как твои чувства, правда больше не осталось. Ты в состоянии себя обеспечивать, развиваешь бизнес, новые проекты, куча прекрасных друзей и, наконец-то, идущий на поправку отец. А я тот еще, блядь, троянский конь.

Грустная улыбка трогает жесткие губы. Заламываю пальцы и увожу взгляд. Неприятная скребущая тоска трогает сердце и стучит по затянувшимся нервам. Обида, казалось бы пережитая, рвется наружу.

— Тогда в чем дело? Почему на меня свалилось столько твоей злобы?

— Не знаю, как объяснить, — морщится и с силой смеживает веки.

— Я старалась показать свои чувства, так много тратила времени, чтобы тебе угодить. Амбиции свои урезала в половину. И каждый божий день слушала, какая я херовая. Так что уж постарайся и сейчас найти какие-нибудь слова для меня, Шершнев.

— Ты же не хочешь говорить про прошлое, — равнодушно пожимает плечами.

— Да уже как-то знаешь ли без разницы!

— Ну давай попробуем, — цыкает после небольшой паузы, а внутри меня бьет фонтан горечи. — Для того, чтобы стать «таким, какой есть», каким, тебе кажется, ты меня любишь, ушло не мало лет, денег, усилий, адового терпения и нервных клеток.

— Мне, знаешь ли, тоже не легко далось, — вспыхиваю и подпрыгиваю на месте от возмущения.

— «Шершнев, смотри, какой Лазарев симпатяга! Вот если бы таким был ты, конечно, эх. Жаль», — перебивает, имитируя мой голос с плохо скрываемым надрывом. — Хорошо, Лена. Жесткий спорт, еда, больше похожая на отраву. Что, снова не такой? Окей. Коррекция зрения, ринопластика, ебаные брекеты, исправление прикуса, осанки. Опять нет? Ладно, Лена. Кардинальная смена имиджа, толпа визжащих фанаток. Но Лене снова не так. Опять не такой. Она меня вообще не узнает. Не на улице, не в барах, не когда я выступаю на сцене у ее, блядь, носа.

Осоловело хлопаю ресницами.

Грудь распирает от возмущение, а чертово сердце трещит по швам, не в силах сдерживать сжимающие его тиски.

— Ты сейчас ничего не перепутал, Шершнев? Я объясниться просила, а не лить на меня…

— «Прекрати за мной таскаться, Шершнев. Держись в приличном обществе подальше. Твои босятские замашки», — скрипит зубами, пока я внутренне сжимаюсь от исходящей от него злости. — Без проблем, Лена. Только уроков этики мне, сука, не хватало, по ночам. Но окей, что о мне, мало трех часов на сон? Достаточно. Энергетики в конце концов для кого придумали, да?

— Олег, тормози. Я не просила тебя…

— Нет, Лена, — отрезает, гневно сверкнув глазами, пока я бестолково открываю рот. — Ты никогда ничего не просила. Даже, блядь, в сторону мою поворачивалась только, когда рядом не было вариантов поперспективнее. А я, как дебил, в рот тебе смотрел. Ты не слышала моих песен? Да потому что они на хуй тебе были не нужны. Нежность, забота, внимание, все улетало в унитаз. Ты не просила, но почему-то каждый раз, когда я что-то менял в себе, ты поощряла. Горячо, откровенно и так, блядь, сладко, что я каждый раз думал, что теперь то уж точно все. Ловил каждое слово, слышал подтверждение собственных предположений.

Изумрудные радужки прячутся под опустившимися веками, пока я пытаюсь набрать побольше воздуха. Не получается. Кислород отправлен его словами, а в животе крутит разыгравшийся ураган.

— Ты становилась такой ласковой, — рот Олега дергается в вымученной улыбке, а моя голова идет кругом. — Послушной, игривой. Проводила со мной гору времени, игнорировала всех. Смотрела глазами влюбленной кошки. А через некоторое время, просто находила кого-то интереснее, богаче, красивее, сильнее.

— Я думала, мы это уже обсуждали, — лепечу, прижав к груди несчастную флешку.

— Всегда появлялся кто-то еще. Кто-то лучше, чем я, Лен. Более подходящий моей принцессе, за кем предстояло снова гнаться. Нет, это не плохо. Мне нравится моя жизнь и все, чего я в ней достиг благодаря тебе. Но теперь, Лен, когда ты говоришь, что любишь меня таким, какой я есть, я блядь, жду, когда на горизонте снова появится кто-то третий.

— Это паранойя.

— Да, Лен, — согласно кивает и впивается затуманенным изумрудным взглядом. — Ужасно осознавать, но мне спокойнее, когда ты зависишь от меня, когда у тебя проблемы, с которыми я могу помочь. Но когда у тебя все хорошо, я, сука, банально боюсь. Не могу расслабиться ни на секунду. Вижу эти ебучие знаки в твоих разговорах с друзьям, в том, как ты говоришь с Левой, Воробьевым. С кем угодно. И я не могу их игнорировать. А ты ни грамма не помогаешь. Не даешь времени, не позволяешь привыкнуть к мысли, что ты рядом. Едва высунула нос из депрессии — рванула в мир.