Приходится тщательно смотреть под ноги, чтобы не раздавить нечто настолько хрупкое.

Например, собственное вырывающееся из груди сердце.

Оно трепещет и бьется о клетку из жестких ребер, норовя вот-вот разорваться от очередного неистового колебания.

Дыхание останавливается, когда взгляд скользит по полированной поверхности новенького автомобиля. Он переливается непередаваемыми оттенками красного и оранжевого и приветливо подмигивает мне фарами прежде чем гостеприимно распахнуть багажник.

Мелодия, не похожая ни на что из того, что я слышала ранее, разносится вокруг. Кружит голову, выбивает из-под ног опору и взрывается мириадами звезд на синем небосводе.

Не понимаю, в какой момент сжимаю в руках ключи. Недоуменно моргаю, разглядывая лежащий на ладони квадрат. Внимание концентрируется на маленьком золотом брелке сердечке с надписью «Лене».

— Здесь все песни, которые я посвятил тебе, — раздается тихий шепот, пока я ошарашено трясу головой.

Взор никак не отлепить от переливающегося в руках прелестного кусочка металла.

— Что?

В поле зрения попадают руки Олега. Он осторожно сжимает маленькое сердечко и разламывает пополам. За зигзагообразным символичным швом скрывается что-то еще.

С трудом понимаю, что передо мной флешка.

— Старые, новые. Все. Пара месяцев плотной работы ушло на то, чтобы записать. Копии я удалил. Теперь они есть только у тебя, в моей памяти ну и разве что на слуху у некоторых людей.

Руки дрожат. Пальцы слабеют и несчастные ключи, как бы я не старалась, летят вниз. Я дергаюсь, чтобы поймать их на лету. Но Олег успевает первым.

Подхватывает и выпрямляется. В изумрудных радужках переливается набор эмоций, не поддающийся описанию. Дышать я перестала по ощущением минут двадцать назад.

Теплая рука обжигает ладонь, а затем руку охлаждает металлический холод. Олег сжимает мои пальцы вокруг ключей и держит, чтобы больше не выпали.

— Я не могу без тебя жить, Лен. Никогда не мог. Дышать, спать, есть. Меня без тебя вообще нет. «Люблю» — слишком скудное слово для всего того, что я испытываю. Здесь никакие слова не подходят, я проверял, послушаешь, — нервная улыбка скользит по жестким губам, а взгляд указывает на наши сжатые ладони.

— Олег… — с трудом отрываю язык от пересушенного неба.

Тело бьет в лихорадке, а колотящееся сердце заходится в безрассудном экстазе.

«Он все понял».

Я не верю собственному счастью. Уголки глаз промокают моментально, а на щеках вырисовываются влажные дорожки.

Кадык Олега тяжело дергается. Он наклоняется ниже. Мы соприкасаемся лбами, а я с удовольствием закрываю глаза.

«Теперь все будет хорошо».

— Прости меня, — шепчет, пока я давлю распирающие грудь всхлипы. — Клянусь тебе, я больше никогда не подниму на тебя руку. Быстрее сам в окно выйду. Я до сих пор поверить не могу, что мог сделать с тобой такое и не убиться. Моя маленькая принцесса…

Глава 6. Лена

Нервный смешок вырывается сквозь стиснутые до скрежета зубы.

Олег непонимающе замирает в миллиметре от моих жаждущих поцелуя губ. Мятное дыхание охлаждает пылающее лицо, а кровь вновь возвращает привычный бег.

«Потекла, дура? А я говорила».

Колкие изумруды с яростными стальными бликами впиваются в лицо, пока я утираю влажные уголки глаз. Хохот распирает легкие болезненной судорогой. Будто огромный шар с веселящим газом, который по неведомой причине слишком медленно выпускает наполняющую его отраву.

— Пиздец, Шершнев, — выдаю сквозь рвущийся истеричный смех. — То есть в эту чушь ты поверил?

— Чушь? — морщится и недоуменно передергивает плечами. — Лазарь был весь убедителен в аргументах.

— Известный представитель честных и адекватных!

Всплескиваю руками. Высоко задираю их и зарываюсь в волосы, отчего тонкий плащ тревожно трещит. В груди напряженно пульсирует, а через тело проходит мощный заряд. Похоже, давление стремительно падает. Голова кружится.

— А синяки?

Долбанный воздушный шарик с громким хлопком лопается и не остается ничего.

Я просто сдуваюсь.

«Как же я устала».

Ждать, надеяться, снова и снова проваливаться в чертово болото имени его пиздострадальческого величества Олега Шершнева.

— Ты меня не бил, ясно? — устало вздыхаю и растираю пульсирующие веки.

Облокачиваюсь на капот машины. Прохладный металл сквозь тонкое платье остужает поясницу. Служит опорой отказавшим ногам.

Эмоциональная встряска вновь вытащила из меня все силы. Выкачала под чистую и оставила лишь едва держащуюся оболочку.

Сейчас бы завалиться в теплую постельку с чаем, а не разбираться в том, в чем давно не осталось никакого смысла.

«Выплывай сам».

Нет. Нет, Лена.

— Тогда почему?

Его вопрос зависает в воздухе. Заползает под кожу и сотнеймелких игл впивается в мышцы. Он не спрашивает до конца, но я знаю все, что он хочет спросить.

«Почему ты ушла?»

Объясниться правильно. Хотя и очень тяжело.

Потому что после расставленных точек нет смысла продолжать старую историю. Но только так возможно начать новую главу.

«Меня без тебя вообще нет».

Шорох ног по асфальту. Автомобиль слегка меняет положение. Олег, скрестив на груди руки, усаживается рядом.

А так сильно хочется его обнять. До дрожи на кончиках пальцев.

Идиотка.

— Я поехала с Алексеем Львовичем в офис. Там — вечеринка с горой журналистов, — нервно шмыгаю носом.

— Позвонить не судьба?

— Ха! — презрительно фыркаю и поправляю качающиеся на ветру волосы. — Да. Только оказалось, любимый мой муж, что я настолько панически боюсь твоей реакции, что мозг отказывает.

Как не прискорбно, но Алексей Львович оказался прав.

Ошибся только в одном.

Самого Олега я не боялась никогда.

— Телефон сел, я ринулась к окну, вместо того, чтобы попросить у кого-нибудь зарядку и спокойно набрать тебе. Или выйти на улицу. Как долбанный человек-паук там ползала по долбанному стеклу, пытаясь поймать сеть…

— Козел, естественно, не мог мне набрать, — злобно скрипит.

— Заткнись и слушай! — рявкаю, и ударяю по твердому плечу ладонью. — Речь сейчас не о нем.

Про то, что моя голова рисовала в данном варианте, молчу. Потому что знаю, что права. Нет смысла тратить время на спор.

Если бы я позвонила с телефона старшего Воробьева — нихрена бы не изменилось.

Статус шлюхи, щедро выданный любимым мужчиной, налип так прочно, что никакие вводные, кроме моего безропотного сидения дома не способны его стереть.

— Когда я поймала сеть, не без помощи Алексея Львовича, до меня дозвонились из больницы. Сообщили, что маме плохо, а папа пришел в себя. И телефон вырубился. Чтобы не терять времени, поехала со старшим Воробьевым. Всю дорогу дрочила блядский провод, чтобы на пару процентов подзарядить и отправить тебе сообщение. И не смогла. А знаешь почему? А потому что не могла коротко сформулировать так, чтобы ни в коем случае не ранить твои те самые глубокие чувства, о которых вот на этой флешке записано дохера треков, ни один из которых я даже не слышала.

— Слышала…

— Блядь, Шершнев, не беси меня сейчас! — шиплю, едва удерживаясь на месте от нарастающего в теле зуда. — Про вашу братскую любовь к страданию говорить будешь с Лазаревым или психиатром, а не со мной. Я не собираюсь снова разговор о нас замыкать на тебе любимом.

Молчит. Желваки гуляют по напряженному лицу, а твердые мышцы отчетливо выделяются из-под тонкой футболки. Замечаю едва заметную сетку мурашек и сама ежусь.

Майские ночи — прохладное время.

Замерзнет же. Дебил.

Резко отворачиваюсь и взглядом нахожу точку, за которую охотно цепляюсь. Сияющая нить гирлянды, оплетающая веранду, отдает жалобным скулежом в сердце

— Короче, когда я добралась к маме — побежала звонить тебе. Телефон выключен. Я много раз звонила. И только через какое-то время обнаружила, что моего телефона нет, — тяжело вздыхаю и нервно хихикаю. — Знаешь, я уже тогда понимала, что будет пиздец. Вот когда Воробьев приехал и мне в руки передал смартфон. Еще сказал, что на зарядку тот поставил. Я прямо таки слышала все то, что меня ждет дома, но старательно отмахивалась. Оправдывала тебя в тысячный, сука, раз.