— Но мстишь то ты ему не за это, — склоняет голову к плечу и хитро щурится.

В кишках холодеет, того и гляди выпадут осадки с элементами града. Привычная маска ложится на лицо, и перемена не укрывается от пронзительного взора собеседника. Николай Игоревич усмехается и откладывает в сторону сигару, прикладываясь к бокалу.

— Ну да ладно. Бог тебе судья, и мне тоже. Выкладывай, что я тебе должен за шанс снять с души бремя?

— То есть предложение о партнерстве вас не интересует? — уточняю, пораженный его реакцией, но вида не подаю.

— Ты не понял, — вздыхает беззлобно. — Я не буду с тобой сотрудничать, Олег. Дело принципа. Но я хочу помочь другу и крестнику. И за это сам готов заплатить любые деньги. Что от меня требуется?

— Как скажете, Николай Игоревич. Все очень просто. Мне нужна информация…

Итогом нашего разговора я удовлетворен более чем. Часть из того, что поведал Николай Игоревич я знал. Часть — невозможно связать как либо со старым козлом. Но среди всего изобилия, я насобирал еще несколько кусочков, которые с легкостью дополнят недостающую картинку в текущих махинациях старого козла.

Но, что самое главное, я узнал, что случилось с Лилей.

А значит в нужный момент козел сам выложит мне все, что потребуется.

Потому что если бы речь шла о Лене, я признался во всех смертных грехах.

Дождевые капли застилают лобовое стекло, когда яркая вспышка воспоминаний ударяет по глазам.

«У тебя стекло из ноги торчит!»

Дыхание перехватывает, а жесткая ладонь сжимает глотку в труху. Язык липнет к небу, а на голову обрушивается звуконепроницаемый купол.

— Нет, нет, нет, — шепчу, стараясь втянуть воздух. — Блядь, не сейчас.

Гадкий змей хихикает, а зверь обеспокоенно водит носом по ветру.

«Ну вот и куда ты, боже».

Сквозь красную пелену перед глазами съезжаю на обочину. У поворота, блядь. Но выхода нет. Ребра трещат от напора стонущих легких. Еще чуть-чуть, и они высохнут, как губка под палящим солнцем.

«На меня обопрись. Давай, Шершнев, что ты, как маленький».

Она рядом. Никуда не собирается уходить. Ей плевать на то, какой. Но я не верю. Не могу поверить в то, что она хочет быть с таким, как я. Потому что я жалкий, блядь, червь. Никто. Пустое место.

«Ну вот, гораздо лучше. Завтра тебе весь мозг сожру. Ложечкой, чайной. А сегодня что с тебя взять? Кстати, не знаешь, алкоголизм по наследству передается? Не хочу детей с перегаром, как у папочки»

Какой-то грохот. Машину качнуло, или мне показалось? Как я вообще могу что-то разобрать?

Пиздец. Ебанный ад, от которого мой мозг старательно меня оберегал, обрушивается в пяти киллометрах от дома Левицкого. Гребанные черти пихают меня вилами, а зверь ревет, требует выхода. Немедленно. Сейчас. Потому что иначе он сожрет меня изнутри. Я просто, блядь разорвусь.

— Эй, мужик! — стук в окно из другой реальности. — Ты другого места постоять не нашел, идиот?

«Пошла нахрен отсюда!»

Как в замедленной съемке вижу округлившиеся Ленины глаза. Я не успеваю среагировать, потому что мертвецки пьян. Не понимаю, что происходит. И только когда она, как сломанная кукла, валится по ступенькам вниз, мое сердце останавливается.

«Она могла умереть», — шипит злобная тварь на моей шее, стягивая смертельную удавку. — «Как Лиля».

Я не мог. Я не мог. Я не мог.

Но сделал.

— Слышь, придурок! — раздается, когда я с размаха распахиваю дверь.

Ярость тугой полиэтиленовой пленкой окутывает с ног до головы. Прошибает в пот, словно в бане и зарядом адреналина ударяет по венам. Она требует выхода, немедленного. Разорвать несчастную пленку и выбраться наружу. Начать дышать снова.

Но ничего не выходит. Агрессия окунает тело в распирающую дрожь и гневным рыком оседает на губах.

— Мужик, ты чего? — испуганно пятится раздражающий кусок дерьма. — Эй.

Хватаю урода за грудки. Перекошенная рожа старого козла замирает на лице незнакомца.

Ты, сука, виноват. Во всем, что со мной происходит.

— Олег! — летит смутно знакомый голос, и я разжимаю пальцы, пытаясь разглядеть торопящуюся ко мне темную фигуру. — Володь, ну ка подсоби мне. А вы, молодой человек, в машинку присядьте, в ногах правды нет. Приедут менты, там обсудим.

Глава 31. Лена

— Аленушка, а ты одна? — сонно потирает глаза тетя Таня.

Она кутается в бежевый плед, стоя на огромном крыльце. Сердце болезненно сжимается, словно пытается не напороться на острые шипы, застрявшие в ребрах. Вижу, как тетя Таня задерживает взгляд на воротах. Прекрасно понимаю, почему она вышла. Время почти час ночи, значит не спала. Ждала нашего возвращения и выскочила на улицу под шуршание колес моего такси.

«Что ты делаешь, Олег?» — гашу внутренний стон и уже привычно давлю улыбку.

Мы живем с ними всего ничего, а это уже второй раз, когда Олег, никого не предупредив, не возвращается домой.

— Да, задержалась на работе, — пожимаю плечами и прошмыгиваю в просторный коридор. — Аврал. Период сложный. У Олега вообще завал полный, теть Тань.

Она делает вид, что поверила. Я делаю вид, что не обижена. Сплошной театр абсурда, а режиссер где-то бродит, оставив актеров одних топтать сцену. Повинуясь какому-то внутреннему настрою, мы обе перемещаемся на кухню. Просторную, но светлую и уютную. В ней царит минимализм, что странно, ведь тетя Таня — очень яркая женщина. Ее любовь к мелким деталям, различным побрякушкам, вазочкам и благовониям, которые без единой пылинке расставлены по разным комнатам, словно задохнулась и умерла в пустой гладкой кухне.

Никто не забыл чашку с торчащей из нее ложкой, не оставил лежащую доску. Но кроме любви к чистоте я подмечаю кое-что еще. Не видно ни чайника, ни солонки. Ни даже висящих на стене лопаточек. Вообще ничего. Это никогда не трогало меня, но сейчас я словно снова в наем с Олегом доме.

И от чего-то мне становится не уютно.

— Привычка, — внезапно задумчиво говорит она, проводя ладонью по пустой столешнице. — Знаешь, примета такая есть: оставленный на столе нож — к беде.

Замираю, пытаясь поймать в изумрудных радужках стальной холодный блеск. Он режет тонким лезвием, едва касаясь кожи. До мерзкого пощипывания, но не проникает внутрь. Такие царапины проявляются только если опустить руку в теплую воду и хорошенько там подержать.

Тень прошлого неуловима. Она гаснет, едва тетя Таня хлопает пушистыми ресницами и небрежно смахивает с высокого лба модную челку-шторку.

— Боже, боже, Аленушка! — взмахивает тонкими руками, на которых блестят неизменные браслеты. — А давай винца?

— А давайте, — моментально соглашаюсь.

Наш разговор перетекает в безопасное русло и, каким-то чудом, отвлекает от тревожных навязчивых мыслей. Я слушаю про Турцию, традиции, которыми пропиталась мать Олега. Про то что так и не смогло покорить сердце коренной сибирячки. Рассказ настолько яркий и захватывающий, что мы не успеваем следить не за временем.

Ни за количеством выпитого.

Что зря. Ибо трево, усталость и пропущенный обед вкупе с алкоголем — то еще месиво.

— Боже, Аленушка, а бодипозитив? — восклицает тетя Таня, когда нить диалога теряется и переходит в какое-то новое русло.

— Нет, я ничего не имею против, но ты видела? — искренне округляет глаза. — Откровенно скажу, что избавление от лишних килограммов — лучшее, что я сделала для себя, — смеется разомлевшая тетя Таня. — Хотя, ты не поймешь. Вон какая у нас тростиночка.

Мы давно перебрались в гостинную. Забрались с ногами на диван. Тетя Таня, облаченная в длинный элегантный синий халат навевающий какие-то восточные мотивы сидит, оперевшись на подголовник и зевает.

Рядом с ней тепло и спокойно. Будто у берега глубокой реки, рядом с которой потрескивает костер, а в воздухе витает аромат жареного зефира.

— Всю жизнь пухленькая была, колобок на ножках, — хихикает и шмыгает носом. — Когда Лежик родился, растащило в стороны. За питанием следить некогда, за гормонами тоже. Дети, Аленушка, такое счастье. Особенно, когда ты сама еще ребенок.