— Не о чем волноваться, — зеваю, вглядываясь в расплывающиеся перед глазами цифры. — У ребят талант.

Шесть лет. Шесть последних лет старый козел обворовывает собственного друга, который так рьяно его защищает. Желание скинуть документы Николаю Игоревичу и Семену Вениаминовичу зудит на ладонях. Едва сдерживаюсь от глупости.

Я же не он.

Это наши терки. Я не знаю, чего хотел добиться мелочный ублюдок. Вероятно, подставить меня, ибо в тот период я получил акции холдинга и вошел в совет директоров.

— Олег, не забывай, они не просто дети, — выдыхает Сергей, пока я безуспешно пытаюсь отрыть последнюю связь между конечным счетом и началом. — Артур только недавно пережил новую операцию. Мальчик на коляске. Бессердечные твари будут смотреть на них, как на клоунов. Это большой стресс для мальчиков.

— Прекращай, неугомонный папаша, — фыркаю, барабаня пальцами по столу. — Выйдут. Исполнят одну песню. Уйдут. Я буду рядом с ними на сцене, вся группа будет рядом.

Серега вздыхает. Тяжело так, не хорошо. А я в очередной раз поражаюсь тому, насколько безграничные сердца у его большого семейства. Даже удивительно, в кого пошел Алексей Львович. Они с кузеном словно из разных вселенных.

Один — просчитанный до миллиметра старый жлоб, рвущий выгоду везде, где может. А второй печется за больных детей так, словно от этого зависит его жизнь. Я не сомневаюсь — Серегино сердце вмещает каждого маленького пациента. Он живет и умирает вместе с ними. Видимо, поэтому в тридцать семь лет его голова полностью седая, а на лице безэмоциональная маска.

Невозможно постоянно хоронить своих детей и при этом оставаться живым.

Хотя, некоторым насрать на существование собственных. И слава яйцам.

Лучше никакого отца, чем такой, как старый козел.

— Слушай, ты не сможешь держать их в коконе вечность, — говорю осторожно, прислушиваясь к неровному дыханию. — Парни пошли на это осознанно.

— Они не понимают, что такое, когда на тебя пялятся двести пар равнодушных глаз…

— Среди бессердечных тварей, будут вполне адекватные люди, — перебиваю зазвучавшее рычание. — Они зададут тренд, ты сам знаешь, как это работает. И кисломинные будут вынуждены не ударить в грязь лицом. Приятный бонус — их толстые кошельки. За счет которых ты после спасешь еще выводок таких же прекрасных детей.

— Если что-то пойдет не так — мы сворачиваем.

— Конечно.

— Даже если выступление началось.

— Да, да, Серег. Все будет в порядке, — зеваю и трясу головой, растирая уставшие глаза. — Готовься уже к свадьбе и ни о чем не думай. У Левицкого все схвачено.

— Ты приглашен, помнишь? — переключается друг, а я вздыхаю и поджимаю губы.

Странная ситуация со всех сторон. Катя, похоже, уверена, что наш брак фикция. Поэтому Лене приглашение выдала лично. На старую фамилию. Серега в какую-то из репетиций сказал, что на свадьбе дресс-код. И очень удивился, когда обнаружил, что меня нет даже в списке приглашенных.

Неплохо, блядь.

И Лена ни слова не сказала.

Думать о том, что все это значит, не хочу. Лена в своем репертуаре: думает одно, делает второе, говорит третье.

А я просто хочу немного спокойствия. И так последние недели слишком напряженные. Единственная тихая гавань — любимая женщина дома.

Не хочет идти к подруге на свадьбу со мной, значит не пойду.

— Слушай, у меня другие планы, ты же знаешь, — цыкаю раздраженно, отодвинув ноутбук. — Работы много.

Переход на таблетки как по мне, делает только хуже. Перепады настроения, апатия, взрывы. Херачит напалмом и сразу, едва успеваю свалить из дома. Но Валентин Борисович говорит, что после длительного перерыва, это нормально и пока рано корректировать лечение.

Хотя бы неделя полная должна пройти.

— Шершнев, ты друг мне или где? Лена опять же заскучает. А она так старалась сделать красиво.

— Ну так у тебя там Алексей Львович в качестве развлечения, — шиплю и осекаюсь, сдерживая рвущуюся наружу злость. — Серег, правда, некогда. Давай, увидимся на вечере.

Я отключаюсь, не дожидаясь ответа. В голове зудит перебитая линия старых связей, рассыпаются искрами рваные провода.

Двигаю ноутбук ближе и тру отекшие за бессонную ночь веки. До вечера успею выспаться.

— Доброе утро, — шепчет на ухо Лена, а я вздрагиваю от неожиданности. — Снова работаешь?

Она обвивает прохладными руками меня за талию, а по телу рассыпается мелкая сеть мурашек. С удовольствием потягиваюсь и поворачиваюсь за коротким поцелуем. Есть какая-то особая интимность в таких моментах. Ценность, выше которой сложно что-то представить в жизни. Лена довольно мурчит, когда я прикусываю нежные губы, и трется носом о щеку.

— Немного осталось, — перехватываю тонкую кисть и переплетаю наши пальцы, забирая себе ее уверенность.

— Помочь?

Она кладет подбородок мне на плечо. Замечаю знакомый блеск в лазурных радужках. Так светится интерес. Когда мы работали вместе, я видел его постоянно. Пожалуй, меня подкупает именно он.

Разворачиваю ноутбук так, чтобы ей было видно, а она удивленно приподнимает брови. Невольно улыбаюсь, заметив туман смятения под широко распахнутыми ресницами.

— Нужно найти связь между этим счетом, — щелкаю мышкой на нужный документ. — И этим. Мой мозг отказывается. Слева я расписал, на чем обрываются исходящие операции, справа — с чего начинаются поступления. И где-то проебаны пара траншей. Посмотришь?

— Да, конечно! — чуть ли не взвизгивает от радости Лена и сгребает цепкими лапками ноутбук, хлестнув по лицу обновленными золотистыми локонами. — Чайку завари мне. Или нет. Лучше кофе. Но сладкий! И без сливок. Хотя…

— Я понял, сделаю чай, — поднимаюсь с места под рвущийся из груди смех.

— С молоком!

— Сливками.

— И без сахара.

— Две ложки.

— Да, — довольно крякает, забравшись с ногами на диван, жена. — Все то он знает.

— А с тобой по другому не проживешь, — вздыхаю и щелкаю чайником. — Сколько времени потребуется?

— А нисколько, — внезапно тянет она и хмурит брови. — Час максимум. Я знаю, чего ты не видишь, Олег.

Застываю. Кошусь на белесый затылок, который дергается под клацанье клавиш. И нихрена не понимаю, что происходит внутри.

Александр Самуилович у меня в руках. А я, блядь, будто и не рад этому.

Глава 40. Олег

Ебанный галстук душит. Недовольно дергаю гладкую удавку и обреченно стягиваю с шеи. Переодеваюсь пятнадцатый раз, но собраться никак не могу. Под ребрами зудит бензопила «Дружба», а в глотке мастер маляр-штукатур херачит наждачкой с крупным зерном. Тщательно так выскребывает воспаленные стенки и остатки благоразумия.

А я нихрена не понимаю, что происходит.

Даже Лена не выдержала и свалила с полным чемоданом косметики и одежды к Лазаревым. Оттуда и должны вместе все поехать на вечер. Вот Лена и унеслась под ручку с каким-то жутко дорогим стилистом, пропев, что они с Аней сегодня собираются ослепить каждую богатую ядовитую дуру на вечере.

По глазам видел — не поэтому моя жена за полчаса собрала целую команду высококлассных специалистов для сборов. Лена тщательно пыталась скрыть, что исчезает из-за моих дерганных движений и мата сквозь зубы.

«Шикарно, Олег Константинович», — шипит молчащая неделю скользкая тварь, двойным языком щекоча след от галстука: «Собственная жена боится попасть под горячую руку. Чудовище-е-е».

Мое отражение покрывается рябью. Будто смотрю не в твердую ровную поверхность, а на прозрачный слой ледяного озера. Изображение движется, качается и смеется. Мерзко и противно, до пробирающегося до кишок мороза. Ледяные осколки впиваются в тонкую сеть сосудов, рвут мягкую плоть, когда я цепляю взглядом глаза.

Ледяные. Серые. Мертвые.

Упираюсь ладонями в прохладное зеркало и медленно втягиваю воздух. Он обжигает слизистую и пустынным, сухим ветром залепляет крошечные раны горячими песчинками. Зверь опасно рычит и рвется вперед. Жаждет расквасить ненавистную рожу в зеркале. Уничтожить, искоренить на уровне ДНК. Стереть со страниц истории.