«Окурки собрать не забудь», — только сказал он, когда первая лопата земли полетела на него.

Я молчал. Силы стремительно улетучивались, а тело покрыла крупная дрожь. Вместе с потом, она переливалась по коже, щипала невидимые раны и соленой водой прижигала открывшиеся эрозии. Изжога вместе с тошнотой тщательно глушилась табачным дымом.

В какой-то момент я подумал, что так все и закончится. Он просто останется под толстым слоем земли, а я стану убийцей. Потому что никто из нас не остановится.

«Женя тебя возненавидит», — печально и как-то задумчиво вздохнул он.

А затем закашлялся, когда комья земли полетели ему в лицо.

«Почему? Он же предал тебя, так? Ничего я не путаю? Ему же плевать на тебя?» — притормозил я на секунду, вглядываясь в блеск промелькнувшего сознания в металлических радужках.

«Так», — кивнул Самуилович и закрыл глаза.

Желание врезать лопатой по его лицу сковало мышцы. Вместо этого, я зачерпнул побольше земли и сыпанул туда, где серебрилась макушка. Неужели старый козел думал, что я шучу?

Но нет. Проблема в том, что мой блеф похоже он воспринял вполне серьезно. А я понятия не имел, что делать, если тварь не очухается. Толку запереть в психушку? Он просто сдохнет там и все.

Бесполезно лечить того, кто не хочет вылечиться. В случае нашего заболевания — точно.

«Сука», — прохрипел я и воткнул лопату в землю, когда комья покрыли лежащего Самуиловича полностью.

«Жалкий ты уебок, Александр Самуилович. Слышишь меня⁈», — гаркнул и вытащил сигарету.

Сколько человек может пробыть под землей? Да, слой тонкий совсем, сантиметров десять, но она же забивается в нос, мешает дышать. В ящике еще есть запас кислорода, а здесь? Ледяной пот градом струился по разогретой спине, а сердце колошматило о ребра отбойным молотком. Страх болотной жижей ворвался в желудок и ударил в судорожно сжимающийся орган. Пищевод онемел, и я с трудом сглотнул, прогоняя горькую желчь обратно.

«Обязательно расскажу Левому, как ты в ямку лег и лапки сложил. И Семену Вениаминовичу. Они же так, блядь, тебя выгораживали. Саша, Саша, пуп земли, сука, святой! Саша не мог, Саша не делал. Он собой друга закрыл, пулю за него получил, сам чуть не сдох, а здесь — такое. Куда там. Оказывается, Саша просто боялся жить, блядь. Детям в глаза смотреть, перед сыном извиниться. Испугался Саня, как последний лошара, с монстром бороться. Зачем, правильно? Не для кого же».

Он молчал. А знакомая кровавая пелена медленно окутывала сознание. Яркие алые вспышки бесили зверя, дергали за усы, а ссохшийся шнурок с пробирающим до костей смехом перекрыл кислород. Мышцы опасно напряглись под паровозный гул, который окончательно парализовал легкие

Плевать.

Хочет сдохнуть — пусть дохнет.

«Да какая мне, на хуй, разница? Сдохни уже, бесполезная тварь!» — рявкнул я и взвинченный, подскочил с места и схватился за лопату.

Я бы убил его.

В порыве гнева, ничего не соображая, закопал полностью. Если бы в момент, когда я отвернулся за новой порцией, лопата не прилетела мне черенком в нос. Остальное прошло, как в тумане. Восставший из мертвый Самуилович кинулся на меня. И мы сцепились. Рыча и рассыпая проклятия друг на друга, в тумане безумия, снося вокруг все, пока уставшие и выплеснувшиеся, тяжело дыша, не повалились на землю.

«Думаешь, Женя когда-нибудь простит?» — спросил он в полной тишине, глядя на облачка пара, выходящие из наших тел.

«Да. Это же Женя», — улыбнулся я и поморщился, трогая отдающий болью нос.

«А психушка, там…?», — он натужно кашлянул. Нотки страха в его голосе поразили меня. Одновременно бесили, но при этом задевали что-то нежное. От чего я злился еще больше.

«Не так страшно все. К тебе могут приходить, у желающих график посещений на руках. Телефон под контролем врачей, но тоже в доступе. Интернет, VIP палата, все условия. Бассейн один чего стоит. Как в санаторий скатаешься», — ответил я с нескрываемым раздражением и тонкой примесью горечи. Она зависла над нами и растворилась в запахе влажной земли и умиротворения, которое я встречал только на кладбище.

Взгляд невольно упал на перекошенный Лилин крест. Свет луны скользнул по изображению и на мгновение мне показалось, что она улыбнулась.

Чего только не привиделось мне тогда.

Я поднялся на ноги и схватился за лопату под стон протестующих мышц. Не заставлять же старика его же яму закапывать? Кардио на сегодня и без того на тот день было достаточно.

«Давай уберемся, я взял необходимое. Еще долго сюда не попадешь. Пиздец, вы, москвичи, безответственные. Могилы запустили. Кто так делает? Это кто рядом с Лилей?»

Он сначала тихонько рассказывал, а когда стандартные вопросы закончились, замолчал. В полной тишине, под звон собственных мыслей, мы ковырялись до утра. А когда приехали в больницу, Александр Самуилович попросил переделать часть документов.

Он захотел оставить имущество Кирюше. Мотивировал тем, что Аня не примет, Женя послушает ее, а он очень хотел, чтобы у внука осталась основа для старта.

«Иначе на хуя я столько лет пахал, если моим внукам придется заново? Они жили в помойке какой-то, ты видел этот район? Если Кирюша хоть на десять процентов похож на свою мать — разделит честно, когда вырастет. Как решит. И вы примете его выбор. А ты расскажешь Жене о вашем родстве немедленно. Хватит с нас тайн. Заврались, тошнит, сука. Он должен знать, что не один. И, блядь, христа ради, Кирилл должен стать Лазаревым. Нужно? На коленях перед Аней ползать буду. Достаточно того, что у меня сын — Шершнев».

Я промолчал. Мы наговорились на двадцать лет вперед. Голова трещала, а от недавнего стресса качало на волнах так, что в квартиру решил добираться на такси. Я сомневался, что ничего не напутал с препаратами, поэтому притормозил у кабинета врача, когда передавал Александра Самуиловича.

«Последний вопрос», — сказал он, остановившись у двери своей новой палаты, — «Если я поправляюсь… Где я буду жить? Куда ты меня выписал?»

«У меня квартира на юге Москвы. Теперь ты прописан там,» — ответил я и поспешно растворился, чувствуя лопатками знакомую усмешку.

Жене я рассказал. В этот же день. Позвал его и Аню к себе в офис.

Он промолчал, когда увидел на мизинце знакомое кольцо. Я хотел отдать семейную реликвию Лазаревых Николаю Игоревичу, но тот покрутил побрякушку в руках, а после, молча, натянул мне на руку.

«Это талисман Санин, Олег. Носи, если Лене не хочешь дарить. Он ему жизнь столько раз спасал, и тебе спасет».

Я бы и рад снять, но Коля Левый накрутил его так, что не мыло, не масло не помогли. Оставался вариант с больницей, но времени до встречи с Женей не было. Поэтому я сидел и от волнения крутил ебанный обруч. А нервничал так, что нихрена не мог прочесть по глазам брата. Поэтому выложил сплошным потоком. От начала и до конца.

«Почему молчал?» — только и спросил он, буравя чертов золотой обруч непроницаемым взглядом.

«Шесть лет назад я предал тебя, брат. Взял деньги у старого козла взамен на обещание никогда к вам не приближаться. Поклялся молчать о нашем родстве. Он говорил, что больше не тронет тебя. Как видишь, мы оба не держим слово. Это мое извинение. Простишь меня когда-нибудь?»

Документы на фирму и имущество Самуиловича перекочевали в руки брата. У Александра Самуиловича не осталось ничего. Теперь все принадлежало Жене и Кирюше.

Он ничего не сказал. Молча взял Аню за руку и вышел из кабинета, не говоря ни слова. Но в груди, наконец-то, наступил покой. Чертов камень, перекрывающий дыхание, с гранитной крошкой, забивший легкие под завязку, наконец-то рухнул с плеч.

Женя простит.

Чего не сказать о Лене.

Потому что я поступил, как последняя тварь. Подготовленную кипу документов на дом, холдинг Соловьева, движимое и недвижимое имущество, за исключением Московской квартиры и моей машины, и развод оставил в спальне на тумбочке. Поставил номер в черный список и не говорил не с ней, не с родителями до момента их возвращения из Питера.