— Идем, нам надо подняться наверх, — шепнула Ингрид отцу.

В маленькой светелке с косым потолком она сразу подошла к шкафу и открыла его. Дверцы заскрипели. В шкафу стояли деревянные миски и берестяная бутыль. Больше там ничего не было.

Альв молчал, с удивлением и недоверием наблюдая за дочерью. Он знал, что Ингрид обладает сверхъестественными способностями, но сейчас они, видимо, ввели ее в заблуждение.

Ингрид и Альв осмотрели все полки в шкафу.

— Нет, — задумчиво сказала Ингрид, — думаю, надо искать не в самом шкафу…

Шкаф не имел задней стенки и был прибит к стене, сложенной из ровных обтесанных бревен. Ингрид посветила фонарем на стену возле шкафа.

На стене проступили очертания корня мандрагоры, корень скользнул к шкафу и скрылся в нем.

Ингрид прикоснулась рукой к стене внутри шкафа. Нащупала какую-то неровность.

— Здесь тайник, — сказала она.

— Позволь-ка мне! — Альв встал на место Ингрид и вытащил обрубок бревна во всю ширину шкафа.

В стене и вправду оказался тайник. В нем лежал длинный кожаный мешок. С замирающим сердцем Альв вытянул его из тайника.

Мешок был очень старый на вид.

— Подожди, — сказала Ингрид. — Тут какой-то свиток.

Альв нехотя оторвал глаза от мешка, в котором что-то многообещающе позвякивало.

Теперь их внимание было поглощено свернутым в трубку пергаментом.

— Только осторожней, — предупредил Альв. — Он может рассыпаться, смотри, какой он хрупкий!

— Это письмо! — Ингрид была взволнована. — Какой красивый почерк, но сколько ошибок!

— Это не ошибки, так писали в старину. — Альв и сам дрожал от волнения. — Силье! Видишь, внизу написано «Силье»?

— Верно. Но я ничего не понимаю, как она странно пишет…

— Дай мне! — Но и Альв тоже долго вглядывался в старинный почерк, прежде чем наконец разобрал письмо Силье.

— Она пишет своим детям. Деньги, которые хранятся в мешке, предназначены им на черный день. Силье отложила их из того, что она зарабатывала расписыванием обоев или получала в подарок от любимого мужа, которому их платили за исцеление больных, — сказал Альв. — Если помнишь, Силье умерла, не зная, что смерть уже поджидает ее.

— Да, Тенгель отравил ее и отравился сам, — грустно сказала Ингрид. — Она не успела никому сказать о своем тайнике. Бедняжка! Давай посмотрим, что там в мешке…

Альв молча перевернул мешок над старой овчиной, лежавшей на кровати. Из мешка, весело звеня, посыпались монеты, и глаза у Ингрид стали круглыми от удивления. Последняя монетка застряла в складках мешка, но Альв вытряс и ее. Онемев, они смотрели на богатство, рассыпанное на овчине. Монет была целая куча.

— Какие старые! — ослабевшим голосом сказала Ингрид. — Думаешь, они чего-нибудь стоят?

— А как же! — Альв тоже ослабел от волнения. — Разве ты не видишь, что они золотые? Золото не падает в цене! — Он взял в руку несколько монет. — В прошлом году я был по случаю в Кристиании и там при мне знающие люди беседовали о старинных монетах. Поэтому я знаю, сколько они стоят.

— Они помогут покрыть хотя бы часть нашего долга?

— Даже вот этих монет, что лежат у меня в горсти, хватит с избытком, чтобы расплатиться со всеми долгами. Подожди, мне надо сесть!

— Батюшка, на вас лица нет! — Ингрид не на шутку встревожилась за отца.

— Это от неожиданности, только от неожиданности.

— Значит… значит… мы разбогатели? — осторожно спросила Ингрид.

— Прежде всего мы должны поделиться со всеми наследниками Силье.

— Непременно! Они тоже еле сводят концы с концами. Как приятно будет их порадовать.

— Ты всегда думаешь о себе в последнюю очередь! — По лицу Альва скользнула усталая улыбка.

«Увы, далеко не всегда», — с горечью подумала Ингрид.

Альв прервал ее мысли.

— Даже если мы поделимся с нашими в Элистранде, с семьей Виллему в Швеции и с Лене и Кристианой, которые живут в Сконе, всем достанется изрядный куш.

— Наверное, надо спросить Ульвхедина, можно ли сразу вычесть из этих денег триста риксталеров на наши налоги?

Альв задумался.

— Я думаю, так и надо сделать. Если мы лишимся Гростенсхольма, мы потеряем и Линде-аллее и Элистранд. Хозяйства этих усадеб друг без друга существовать не могут.

Вдруг он насторожился.

— Ингрид, а как ты это нашла?

Она опустила глаза.

— Позволь мне не говорить об этом.

— Суль? — тихо спросил Альв.

— Н-нет, — ответила она. — На этот раз не Суль.

— Но тебе помогла печать Людей Льда?

— Да.

— Тогда я больше не буду спрашивать. Ты была примерной дочерью все эти годы…

Альв закрыл лицо руками и разрыдался. Неожиданное счастье, свалившееся на него после долгих лет страха и испытаний, оказалось непосильным для больного человека. Ингрид села рядом и обняла отца.

— Не плачьте, батюшка, не плачьте! Теперь все будет хорошо!

Фогд уехал с горстью золотых монет, которые, по его словам, были венгерскими гульденами XVI века. В то время они попали в Данию и имели там хождение.

Наследство разделили по справедливости, и все были счастливы, и в Норвегии, и в Швеции.

Гростенсхольм освободился от долгов. Ингрид получила передышку, она могла больше не надрываться на непосильной работе. Только теперь она почувствовала, как устала, и проспала несколько дней подряд. Даниэль, привыкший, что мать всегда где-то поблизости, как бы она ни была занята, даже испугался. Возможно, Ингрид и не была образцовой матерью: одежда Даниэля далеко не всегда сверкала чистотой, и часто он был предоставлен самому себе — но ее безграничную любовь к себе Даниэль чувствовал постоянно. И вдруг мать не отвечает на его вопросы и бормочет сквозь сон что-то невнятное!

Потом начался основательный ремонт и перестройка старого поместья, эти работы радовали всех. Они никому не были в тягость. А если кто и уставал, то это была приятная усталость.

В эти дни пришло радостное письмо из Сконе.

Вендель Грип жив! Он вернулся домой, правда, потеряв обе ступни, но как бы там ни было, любимый сын Кристианы вернулся домой!

Вендель рассказывал странные вещи. О неизвестной ветви рода Людей Льда. Оказывается, у Карского моря жили их родичи. О Тан-Гиле, который был не кто иной, как Тенгель Злой. О горной стране Таран-гае, где будто бы была спрятана часть богатства Людей Льда. И главное, что в том далеком краю живет ребенок, отмеченный печатью Людей Льда. Все представители молодого поколения: Вендель, Ингрид, Дан или Йон — могут, не опасаясь, рожать детей.

Чахотка — коварная болезнь. Через год Берит была уже почти здорова, и никто из них не знал, что это мнимое выздоровление, которое наступает у больных чахоткой перед скорым концом. Берит всегда огорчалась, что ее единственная дочь до сих пор так и не вышла замуж. Теперь в Гростенсхольм стали наведываться женихи. Берит, которая чувствовала себя хорошо, серьезно поговорила с Ингрид, и та обещала подумать по крайней мере об одном из предложений. В Гростенсхольме требовался молодой, сильный хозяин, Берит была счастлива — наконец-то с семьи будет смыт позор и у ее обожаемого внука появится отец!

В последний вечер своей жизни Берит сидела в кровати и разговаривала с Альвом:

— Кто бы подумал, что все сложится так хорошо! У Ингрид будет муж, у Даниэля — отец, я поправилась, да и тебе полегчало, ведь правда?

— Да, конечно!

— И Гростенсхольм снова поднялся! О, Альв, я так счастлива!

Той же ночью она потеряла сознание и скончалась, гак и не приходя в себя. Чахотка унесла из Гростенсхольма первую жертву.

Потом заболели некоторые из детей, живших в усадьбе. Те, с которыми обычно играл Даниэль. Ингрид не помнила себя от страха и по ночам прислушивалась к кашлю сына.

Весной она простудилась, и кашель долго мучил ее, тогда-то у нее и созрело важное решение. Даниэлю было семь лет, шел 1724 год. Ингрид посоветовалась с отцом, и он поддержал ее. Она села и написала письмо. Самое трудное письмо в своей жизни.