— Это немного успокаивает… — кивнул Милан, — но, Хейке… Я не хотел говорить об этом раньше, но… возможно, ты способен на многое другое?

Хейке задумчиво посмотрел в пространство.

— Да. Это так. Но я боюсь использовать свои способности.

— Дорогое дитя, — сказала Елена, — я много раз задавалась вопросом… Дело в том, что, когда ты был маленьким, ты часто произносил какие-то заклинания на непонятном мне языке. Со временем ты перестал это делать. Почему ты перестал это делать и что означали эти слова?

— Я ношу в себе эти заклинания, — с улыбкой ответил он, — но теперь они молчат во мне. Честно говоря, — усмехнулся он, — я и сам не знаю, что означают эти слова. Это не тот язык, на котором говорил Сёльве, это совершенно незнакомый мне язык. Я просто говорил это — и все.

— Придет день, и ты поймешь их смысл, — сказал Милан.

— Да, я тоже так думаю. Ведь один из моих предков, которого звали Ульвхедин, тоже произносил эти заклинания, пришедшие неизвестно откуда. И еще их произносила та, которую звали Ханной, — много, много лет назад. Ульвхедин использовал эти заклинания для защиты от злых духов, выходящих из кладбищенской земли в одной далекой стране…

— Это что-то жуткое! — с дрожью произнесла Елена. — Хорошо, что ты не использовал здесь свои способности, Хейке. Соседям бы это не понравилось.

И вот наступил день расставания. Он стал для всех тяжелым испытанием, слов было сказано мало. Все знали, что вряд ли встретятся вновь. Путь, предстоящий Хейке, был долгим. И он намерен был поселиться на Севере. В своем собственном имении с длинным и запутанным названием, которое они не в состоянии были произнести: Гростенсхольм.

Лица у всех были печальными. Вздыхая и грустя, все с благодарностью думали о том, что прожили вместе с Хейке пятнадцать счастливых лет.

И уже поднявшись на холм, Хейке остановился и посмотрел вниз: там, на краю деревни, стоял маленький домик, который он покинул навсегда.

Потом он посмотрел в сторону леса.

На пригорке, как обычно, он увидел высокую фигуру, которая в последние годы часто маячила перед ним. За все это время они не сказали друг другу ни слова. Ведь с призраками невозможно разговаривать.

Но на этот раз Хейке прошептал, обращаясь к «Скитальцу во тьме»:

— Увидимся!

И тот тут же приподнял руку в знак согласия.

Хейке спокойно улыбнулся и поскакал дальше.

Но, выехав из Словении, он потерял правильное направление. В его памяти отложилось, что путь из Вены в Зальцбург идет на запад, на закат солнца.

Но мог ли он, будучи пятилетним мальчиком, сидя в закрытой карете, заметить, что из Зальцбурга они направились на юг? А если и заметил, то вряд ли мог вспомнить об этом, будучи девятнадцатилетним. А в деревне ему не у кого было спросить дорогу.

Эта ошибка стала для Хейке фатальной. Очень скоро он заметил, что стоит ему спросить у кого-то дорогу, как от него тут же отворачиваются и идут прочь.

Поэтому он направился прямо на восток, надеясь добраться таким путем до Вены. Он проехал Загреб и венгерский Сегед, и через месяц изнурительной скачки он выехал на дорогу, ведущую через горный перевал в Зибенбюрген — ту самую дорогу, по которой ехали французы, углубляясь все дальше и дальше на восток.

К началу осени он добрался до холмистой местности, за которой начинался заболоченный лес…

Но к этому времени он был уже не один.

Подъезжая к перевалу Мурес, он встретил попутчика. На берегу реки Мурес, в том месте, где она переходит с зибенбюргенских высот на венгерскую пустю*[54], находилась большая деревня.

Хейке был голоден, его походные запасы иссякли. Но по своему горькому опыту он знал, что люди, пугаясь его внешности, открещивались от него, как от самого Сатаны.

Тем не менее, ему необходимо было поесть. Стоя под деревьями на рыночной площади, он не знал, что ему делать.

Он чувствовал себя подавленным, всеми покинутым, не понятым людьми. Хейке был общительным по натуре, и это вынужденное отчуждение угнетало его. Дома, в деревне, все любили его.

Ему уже не раз приходила в голову мысль о том, что напрасно он покинул деревню.

Но он знал, что так было нужно.

Он знал также, что путешествие в Норвегию обещает быть труднее, чем он думал.

В деревне была ярмарка: торговцы, домашние животные, фокусники. Хейке смотрел на все это, широко раскрыв глаза: после Планины это место казалось ему средоточием жизни и движения.

Особенно его внимание привлекло одно интермеццо: на маленькой сцене стоял какой-то молодой человек и пытался привлечь толпу, демонстрируя свое колдовское искусство. Хейке он понравился: открытое интеллигентное и проказливое лицо, копна густых, темных волос, никогда не знавших ножниц, колючие карие глаза, смело очерченный нос и широкий, улыбчивый рот. Он скакал по сцене, словно гуттаперчевый мячик, проделывая немыслимо простые трюки — немыслимо плохо.

Публика была вне себя от ярости: в него швыряли гнилыми помидорами и прочими овощами и фруктами, визг и крики заглушали его австрийское пустословие. В конце концов он вынужден был слезть со сцены.

Хейке неуверенно подошел к потрепанному брезенту, служащему задником сцены. Молодой фокусник с удрученным видом стряхивал со своей одежды остатки гнилых помидоров.

— Во всяком случае, мне кое-что перепало! — с чисто жонглерским юмором говорил он, слизывая со своих пальцев томатный сок. И тут, сидя на земле, он увидел перед собой сапоги Хейке.

— Хочешь, я помогу тебе? — спросил Хейке. Молодой человек поднял голову.

— Ты кто? — спросил он, невольно подаваясь назад и делая рукой предостерегающий жест. — Уж не сам ли ты Черт, предлагающий свои услуги? Что тебе нужно взамен? Не мою ли душу?

— Свою душу ты можешь оставить при себе, — усмехнулся Хейке. — Я не имею никакого отношения к дьяволу. Но если ты дашь мне что-нибудь поесть, я, возможно, смогу помочь тебе в колдовском искусстве.

Обдумав его слова, юноша сдержанно произнес:

— Если ты колдун, почему же ты не можешь добыть себе пищу тем или иным оккультным способом?

— Мне это никогда не приходило в голову, — с улыбкой произнес Хейке, — но ты, как и все остальные, боишься моей внешности. Мне трудно общаться с людьми, поэтому я и не могу раздобыть себе пищу.

— В этом ты не одинок!

— Да, я вижу. Не можем ли мы помочь друг другу?

— Каким образом? — настороженно произнес юноша.

— Ты полезешь опять на сцену?

— Да, и очень скоро.

— Не знаю, на многое ли я способен, ведь я никогда не занимался колдовством, но я могу помочь тебе проделать один трюк. При этом ты должен смотреть со сцены мне в глаза, а публика не должна меня видеть.

— Это легко устроить, — сказал юноша, уже заинтересовавшись. — Ты можешь спрятаться за занавес, расположенный сбоку, а я встану лицом к тебе.

— Превосходно! — кивнул Хейке. — Но только ты не должен стоять, тебе придется сесть.

— Что ты такое задумал? Я не собираюсь обманывать публику! Никакого шарлатанства, благодарю!

— Ничего подобного я и не имел в виду. Но сначала попробуем, получится ли это у меня, справишься ли ты со своей задачей, а потом уже начнем представление. Пока же давай спрячемся за занавес, а то кто-нибудь придет.

— Давай! А потом поделим поровну гнилые томаты!

Хейке улыбнулся. Этот юноша нравился ему.

Вскоре началось представление. Петер — так звали юношу — вышел на сцену и поклонился, явно нервничая. Этим он никогда раньше не занимался. Увидев его, публика засвистела.

— Дамы и господа! — крикнул он. — Сейчас я попытаюсь проделать один эксперимент; попрошу вас сидеть тихо, потому что мне необходимо сконцентрироваться…

Мало кто понимал его немецкий или, точнее, австрийский, но в конце концов толпа угомонилась.

Петер сел на пол, сложив ноги крест-накрест. При этом он неотрывно смотрел на Хейке, который стоял за занавесью.