Она уткнула лицо в колени.

— Ты не должен говорить так.

— Но я ведь прав?

Она не ответила. Но после долгой паузы произнесла:

— Я так мало знаю о… будем называть это любовью. Это пугает меня.

— Ты думаешь о Йеспере? О том, что он сделал?

Она опять замолчала.

— Да. Я думаю об этом.

Она вдруг быстро повернулась к нему.

— Я могу разговаривать с тобой об этом, потому что ты врач и видел столько несчастий, потому что так много понимаешь и потому что я… сжигаю в себе все то, что мне не понятно!

— Я тебя понял, Хильда. Я очень беспокоюсь о тебе, потому что благодаря такому человеку, как Йеспер, ты можешь потерять сдержанность и понапрасну растратить весь свой пыл.

Она отвернулась. Ей не хотелось, чтобы он видел ее насквозь. Непристойное поведение Йеспера заставило ее сделать то, что она раньше считала немыслимым. Он знал слишком много, этот доктор Мейден.

— Любовь — это нечто намного большее, чем то, на что намекал Йеспер, — тихо произнес он. — Любовь может быть прекрасной и неземной, сверхчувственной и такой чистой, что это впору только ангелам.

— Я знаю. Такой она была в моих мечтах несколько лет назад. Но потом я почувствовала, что у любви есть и другие стороны.

— Что-нибудь… произошло?

— Нет. Я видела, как молодежь танцует на лесной поляне. И мне так хотелось туда! Я была тогда такой одинокой, Маттиас, такой безнадежно одинокой!

— Мне нравится, что ты зовешь меня Маттиасом, — улыбнулся он.

— А ты… — она повернулась к нему. — Ты сам переживал когда-нибудь любовь, о которой ты так прекрасно говоришь?

— Нет, не переживал. Как я тебе уже говорил, я не хотел вмешивать в свою жизнь женщину. Но я не могу отрицать, что время от времени я испытывал в этом нужду.

— Я знаю, что это такое, — сказала Хильда.

— Но до этого я не был ни в кого влюблен.

До этого? Что-то кольнуло у нее внутри.

— Да, Хильда, я знаю, о чем говорю. Вот почему я задавал тебе все эти неприятные вопросы. Я полагаю, что мы с тобой равны по части нехватки опыта. Но ты из нас двоих сильнее.

— Почему же? — с изумлением произнесла она. Он встал.

— Потому что ты не привязана ко мне чувственно, как я к тебе.

— Ты ничего об этом не знаешь, — ответила она, тоже вставая.

Маттиас пристально посмотрел на нее, но лицо ее было непроницаемым.

— Хотя, честно говоря… я и сама не знаю… — выдавила она из себя.

— Ладно, во всяком случае, это не смертельно, — улыбнулся он. — Я не буду больше мучить тебя глупыми вопросами, оставлю тебя в покое. Я хочу только, чтобы ты знала, что можешь приходить ко мне, если захочешь о чем-то поговорить. Я не хочу, чтобы ты была одна, Хильда! И если огонь сжигает тебя изнутри, не ходи к другим! Дай мне шанс доказать тебе, как много ты для меня значишь!

Говоря это, он улыбался, хотя глаза его были печальны, а вид — подавленным. Хильда догадалась, чего стоит ему вот так доверяться ей, не питающей к нему особого интереса. Он делал это ради того, чтобы она была уверена в нем.

И уже став на последнюю ступеньку перед домом, она непроизвольно схватила его за руку, чтобы не споткнуться. Этот простой жест так тронул его, что у него чуть не навернулись на глаза слезы — и он сжал ее руку с порывистой радостью и благодарностью.

Хильда позвала кота, но его не было видно.

— Может быть, он еще не пришел? — разочарованно произнес Маттиас. — Мне следовало бы сходить сюда самому.

— Думаю, что не следовало бы. Он сюда придет.

Они сели на ступени.

— Ты не хочешь войти? — спросил Маттиас.

— Нет, — ответила она.

— Тебе здесь было очень плохо? — удивленно произнес он.

— Я ненавижу это место! Раньше я не понимала, насколько оно отвратительно мне!

— На вид здесь настоящая идиллия!

— Ты так думаешь? Черный еловый лес, наступающий со всех сторон на обжитое место, скрывающий за своими деревьями все, что угодно. Здесь я узнала столько дурного, узнала нужду и всякую мерзость, горечь и унижения…

Она говорила с такой горячностью, что он понял, что эти чувства она тоже сжигала в себе.

— Мне досадно изливать все это на тебя, ты этого не заслужил. Но это — словно прорванная плотина.

И она рассказала ему, как ей приснилось, что отец жив, и как она проснулась, радуясь, что это был всего лишь сон. — И мне стало стыдно, Маттиас.

Он ласково погладил ее пальцем по щеке. Она всхлипнула.

— Нет, не надо, а то я заплачу, — навзрыд произнесла она. — Я уже достаточно наплакалась в церкви.

— Никто ведь не осуждает тебя за это!

— О, это были не слезы скорби, — возразила она, желая до конца разоблачить себя, — а слезы благодарности… за то, что все вы были так добры ко мне.

— Дорогая Хильда, мы почувствовали большое облегчение, поставив этих грифов на место.

— А когда это случилось… — сказала она, возвращаясь к прерванному разговору, — …когда я обнаружила отца, повешенного в спальне, и когда я услышала страшные звуки в амбаре, я больше не могла оставаться здесь. Что же не идет этот проклятый кот! — несдержанно добавила она.

Маттиас улыбнулся. Он понимал, что ей не терпится уйти отсюда.

— Я знал, что в тебе есть порох. Не поискать ли мне в хлеву?

— Да… если можно.

Она с опаской последовала за ним через двор, но заходить в хлев не стала, оставшись стоять в дверях.

— Он тигровой масти? — крикнул Маттиас изнутри.

— Да.

— В таком случае «проклятый кот» сидит здесь. Но я сомневаюсь, что он пойдет ко мне.

Тогда Хильда вошла в хлев и поймала кота. Он позволил вынести себя наружу, свесив все свои лапы, словно змей в руках Тора[36].

— Уйдем отсюда, — нервозно произнесла она. И уже выйдя со двора, она сказала коту:

— Если еще раз сбежишь сюда, будешь выкручиваться сам! Тогда я перестану водить с тобой дружбу!

Внизу, на равнине, она сказала Маттиасу:

— Прости, что я ругалась! Это вылезла на поверхность худшая моя часть. Теперь ты знаешь меня с худшей стороны. Я сама не подозревала, что могу быть такой грубой.

— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Хильда. Ругайся, если тебе так уж хочется! Это приносит облегчение.

— Благодарю. А с котом все в порядке, — с удовлетворением произнесла она, — он совершенно спокоен.

— Да, теперь в твоем доме уже нет ничего страшного.

— Это правда, — тихо ответила она. — После шестнадцати лет унижений…

Идя рядом с ней, Маттиас положил руку на ее плечи и погладил ее длинные, прекрасные волосы.

Кот щурил на него зеленоватые глаза и осторожно выпускал когти.

Переполох, поднявшийся вокруг оборотня, через несколько недель стал затихать. Время от времени появлялся судья, чтобы учинить новый допрос, но дело о четырех ведьмах так и не сдвинулся с места.

Ничего не происходило до тех пор, пока луна не сделала светлыми августовские ночи.

Кое-кто по-прежнему наблюдал из окна, не наступило ли полнолуние, большинство же забыли об этом. Когда ничего не происходит, нет никакого интереса бодрствовать по ночам.

Однажды в округ Гростенсхольм приехал издалека какой-то человек. На вид он был ничем не примечательный: не стар и не молод, не низок и не высок. Одет с ног до головы в черное. Человек этот хотел переговорить о чем-то с начальством.

Однако, тогда было неясно, кто является начальством в округе. Судья жил в соседней деревне, а нотариуса здесь не было с тех пор, как умер Даг Мейден. Так что из начальства в округе оставался только священник, знатные люди и сведущий в законах Калеб. В силу случая все они были в тот день в церкви, где происходило оглашение имен вступающих в брак Эли и Андреаса. И человеку пришлось подождать, пока не закончится служба.

Он встретил всю компанию на площадке перед входом в церковь.

— Я ищу свою сестру, — пояснил он.

Калеб и Андреас догадались, о ком идет речь, и переглянулись. Наконец-то они напали на след!