Тенгель Младший был потрясен.

— Наверное, так лучше, — сказал Дан. — Не думаю, что она смогла бы жить без дедушки. Посмотри, какое у нее счастливое лицо.

— Но как же мы не досмотрели за ней! Как она могла так незаметно проскользнуть мимо нас!

— Бабушка всегда могла сделать то, что задумала. — Дан улыбнулся. — А вот если ей пытались что-то навязать, она сразу становилась старой, беспомощной и непонятливой.

— Ты прав, — криво усмехнулся Тенгель.

Граф Ёран Оксенштерн присутствовал на пышных похоронах, кроме него там было много вельмож, занимавших высокое положение при дворе и в армии, ведь Доминик Линд из рода Людей Льда был в свое время королевским курьером.

Пастор произнес прочувствованные слова о долгой любви Виллему и Доминика, хотя и знал, что Виллему была не из тех, кто посещал церковь.

Но пастор не хотел сводить мелкие счеты в этот торжественный час, к тому же его слушали приезжие важные господа, а после погребения у Линдов всегда подавали необыкновенно вкусный кофе. Не у всех можно было отведать этот новомодный напиток, большинству было не по средствам угощать им гостей. А уж если в охотничьем павильоне угощали таким превосходным кофе, то надо полагать, что и пиво на поминках будет не хуже.

И пастор произнес блистательную речь над усопшими супругами. Собравшиеся были глубоко взволнованы, всех пришедших на похороны пригласили на поминки в охотничий павильон. Ни один человек не упустил возможность побывать там.

Охотничий павильон как будто опустел после смерти Виллему и Доминика, но жизнь Сигрид и Маделейн стала значительно легче. Они больше не тревожились за здоровье стариков, этот страх ушел вместе с их смертью, остались только скорбь по усопшим и чувство покоя.

Сигрид смогла занять их половину дома, на ее половине жили тесно, и ей требовались лишние комнаты. Теперь они у нее появились.

Но как же часто они все ловили себя на мысли: «Это надо показать дедушке и бабушке! Это надо им рассказать!»

И тогда пустота и тоска по ушедшим становились невыносимыми. Доминик и Виллему занимали прочное место в их жизни.

Семья чувствовала себя осиротевшей.

У Даниэля начались занятия в школе в Уппсале. Всю неделю он должен был жить там, но в субботу приезжали Дан и Маделейн и забирали его домой.

Даниэль ничего не рассказывал им о страданиях, которые приходилось терпеть ему и его товарищам. Учителя в те времена отличались деспотизмом, полагая, что знания и хорошие манеры можно втолковать только с помощью палки. Хуже всего приходилось слабым мальчикам: учителя, особенно из невезучих, отыгрывались на них.

Поначалу Даниэль не знал, что и думать. Знавший к себе только доброе отношение, он пришел в ужас от увиденного. Если кто-то из учеников во время обеда ронял или проливал на пол пищу, его заставляли вылизать пол. Если ученик, ложась спать, косо ставил под кроватью свои башмаки, ему приходилось весь следующий день ходить босиком, независимо от погоды, а концы были немалые — из опочивальни в капеллу, из капеллы в трапезную. За неправильный ответ на уроке учеников били по пальцам указкой, за малейшую провинность полагались самые изощренные наказания.

Многие мальчики засыпали по вечерам в слезах. В том числе и Даниэль. Если бы здесь был Ульвхедин, часто думал он.

Он начал тосковать по Гростенсхольму и по Ингрид, нежно любившей его. Тетя Маделейн и отец тоже были добры к нему, так же как и дедушка с бабушкой. Но он знал, что любовь Ингрид не похожа ни на что. Он чувствовал неразрывную связь с матерью.

Постепенно первое оцепенение прошло, и в Даниэле всколыхнулось чувство справедливости, отличавшее всех Людей Льда. В классе Даниэля были два брата, тихие и скромные мальчики, которых учителя особенно невзлюбили. Через несколько недель после начала занятий братья сделались дрожащими, забитыми существами — за каждое слово, каждый поступок они подвергались наказанию.

Глядя на это, Даниэль начинал кипеть от гнева. Он не обладал качествами, присущими избранным или отмеченным печатью Людям Льда, он был обыкновенный мальчик. Но его воспитали честным и справедливым. Однажды, увидев, как братья, сидя за партой, поливают ее слезами, а учитель стоит и насмехается над ними, Даниэль взорвался. Он встал и подошел к учителю. Им овладело ледяное спокойствие.

— Довольно! — сказал он и забрал у учителя указку.

Тот, побелев от гнева и удивления, повернулся к Даниэлю. Класс замер от ужаса. Процедив что-то сквозь зубы, учитель вырвал у Даниэля указку и начал избивать его. Указка сломалась, но учитель продолжал бить Даниэля обломком.

Трудно сказать, чем бы все кончилось, но другие учителя услыхали шум и прибежали посмотреть, что случилось. Даниэля посадили под арест, а классу в два раза продлили уроки.

Это случилось в конце недели. Приехавших за Даниэлем Маделейн и Дана испугал вид мальчика. Он буркнул, что упал и разбился, но когда вечером Маделейн увидела его исполосованную спину, правда всплыла наружу.

— Боже мой, и ты ничего не говорил нам о том, что там творится! — прошептал Дан.

— Я думал, что так и надо, — всхлипнул Даниэль, закрыв руками лицо. — Но мне стало жалко этих двух мальчиков.

— Ты поступил благородно, — сказал Тенгель Младший. — Дан, надо что-то сделать. Это нельзя так оставить!

— Безусловно, — отозвался Дан. — Не тревожься за мальчиков, Даниэль, я позабочусь, чтобы их оставили в покое.

— Может, мне можно съездить на Рождество домой и повидаться с мамой? — всхлипывая, спросил Даниэль, ему было стыдно, что он не может удержать слез.

— Родной мой! — Дан прижал его к себе. — У меня есть для тебя хорошая новость. Несколько дней назад я получил письмо от твоей матери, но не хотел говорить о нем, чтобы не отвлекать тебя от школы. Она хочет, чтобы ты вернулся домой, потому что дедушка Альв выздоровел, и весь дом от подвала и до башни вымыт горячей водой со щелоком. Все, кому было суждено умереть от чахотки, уже умерли, пишет твоя мать со свойственной ей прямотой. Опасности больше нет. И она ждет не дождется, когда увидит тебя.

От этих слов Даниэль разрыдался уже не на шутку. Все растерялись. Они и не подозревали, что мальчик так тосковал по дому!

— Я не знал, что ей ответить, потому что я думал, тебе нравится в школе… Но так, конечно, продолжаться не может. Я этого не оставлю, я пользуюсь в Уппсале доброй славой и уже представлен на звание профессора. Моего влияния хватит на то, чтобы найти управу на вашу школу. Но ведь я знаю этих людишек, после случившегося учителя возненавидят тебя. А что вы все об этом думаете? Ингрид пишет, что хочет жить с Даниэлем, пока он еще принадлежит ей и не пустился в самостоятельное плавание, то есть не повзрослел. Мне хочется, чтобы он учился в университете. Но у него в запасе еще несколько лет. Подготовительные школы есть и в Норвегии. Будет готовиться там, а потом приедет сюда и поступит в университет в Уппсале.

— Звучит весьма разумно, — сказал Тенгель, и все присоединились к нему.

Даниэль просиял и всхлипнул в последний раз.

— Я вас всех так люблю! Вы — моя шведская семья! Значит, вы не обиделись, что я…

— Что ты тоскуешь по Норвегии? — Маделейн улыбнулась. — Конечно, нет, дорогой, мы тебя понимаем.

Дан положил руку на плечо сыну.

— Надеюсь, ты не будешь возражать, если больше не вернешься в уппсальскую школу? Может быть, ты не прочь совершить со мной и Маделейн маленькое путешествие по пути в Норвегию?

— Путешествие?

— Да, мы заедем в Сконе. Я уже давно хотел потолковать с нашим родичем Венделем Грипом. Он будет рад нам. А может, и Ингрид приедет туда за тобой.

Даниэль весь светился от счастья.

— Как здорово! И тогда вам не придется ехать в Норвегию!

— Значит, решено. — Дан и не подозревал о том, что его слова положили начало долгому путешествию к источникам, которые самоедская женщина Тун-ши называла источниками жизни.

Пошел дождь и немного потеплело к тому времени, когда они отправились в Сконе. Но Сконе славится сильными ветрами, которые воют над равниной, и снегом, летящим по дорогам, словно привидения.