— Где дедушка? — спросил Колгрим.

— Ушел на поиски. Мы все ходили и искали целый день, — сказала Лив, в глазах которой виден был страх и беспокойство.

Лицо Ирьи ожесточилось. Она вцепилась в Колгрима.

— Ты знаешь, где он! — крикнула она яростно. — Я вижу это по твоему лицу, ты знаешь где он! Ты…

Таральд развел их.

— Но Ирья! Ты всегда относилась хорошо к Колгриму.

Но истерика, разрывавшая ее целый день, вырвалась наружу.

— Я знаю его, когда он выглядит таким невинным! Он что-то сделал Маттиасу, я уверена, я знаю!

Слезы обиды навернулись на глаза Колгрима:

— Я весь день был в Кристиании! Ездил за подарком бабушке. Вот он!

Он развернул пакет, в котором лежала серебряная брошь.

— О-о, Колгрим, — сказала Лив взволнованно. — Так приятно получить от тебя подарок! Ты должен простить Ирью. Мать не всегда способна ясно мыслить, когда с ее ребенком что-то случается.

Ирья всхлипнула и зарыдала, чувствуя себя покинутой.

— Единственный мой ребенок… которого мне удалось родить, счастье мое, малыш мой, Маттиас. Он не должен уходить, не должен!

— Он не ушел, — успокаивал жену Таральд. — Он будет дома до прихода ночи.

Но Маттиас не вернулся домой. И горе пало на Гростенсхольм.

Ночью и днем слышался крик Ирьи: «Маттиас!» Сколько раз она обошла весь лес, никто не знает.

Она могла в панике проснуться среди ночи с ужасным криком: «Он нуждается во мне! Он одинок, и я ему нужна!» И снова бросалась на поиски, кружа по лесам, спрашивала на хуторах, искала и искала…

Лив утратила свою жизнерадостность, от горя поседели волосы. Даг, здоровье которого и до этого было подорвано, все больше и больше ослабевал, и это пугало всех, а ногти Таральда были полностью искусаны. Внешне он не показывал своего глубокого отчаяния, но, когда оставался один, он шел в комнату Маттиаса, трогал руками его заброшенные вещи, и слезы навертывались ему на глаза.

В поисках маленького чудесного мальчика из Гростенсхольма принимали участие жители всей округи, и все горевали о нем, страдали вместе с его близкими.

Однажды Колгрим позволил себе посмеяться над каким-то пустяком. Ирья набросилась на него как фурия, готовая разорвать его.

— Тебе весело! — пронзительно кричала она. — Радуешься тому, что наконец разделался с братом и один можешь получить все наследство.

Сколь близка была к правде Ирья, она и сама не догадывалась. Ошибалась она только в том, какое наследство хотел получить Колгрим.

Жгучая ненависть охватила все его существо.

— Отпусти меня, дрянная баба, — произнес он шепотом, глаза пожелтели, как у кошки. — Вот ты и показала себя! Никогда ты не любила меня, думала только о своем золотце.

Лив резко сказала:

— Чепуху говоришь, Колгрим! Ни один ребенок, оставшийся без матери не пользуется такой любовью, какую уделяют здесь тебе. Здесь ты окутан любовью. Все, от твоего деда, помощника судьи, до самого молодого работника на конюшне, рады тебе и с удовольствием проводят с тобой время. Когда ты только родился и был очень… очень больным ребенком, дедушка и я молили Бога, чтобы ты остался жив. Мы хотели тебя, и рады тебе, в том числе и Ирья! Я не думаю, что твоя бедная мать, Суннива, могла бы дать любовь теплее нашей. Тебе следует знать это.

Ирья тут же пришла в себя.

— Прости меня, Колгрим. Я не соображаю, что говорю.

— А, иди ты к черту, — прошипел он так тихо, что его смогла услышать только Ирья, и убежал.

Но у Лив были свои предчувствия. Она написала письмо Сесилии об их безграничном отчаянии. О малыше, о быстро исчезающей надежде на то, что Маттиас еще может быть жив. Может, лежит где-нибудь беспомощный, а они не смогли найти его вовремя.

«Не можешь ли ты приехать домой, дорогая Сесилия? Нас все больше и сильнее мучают подозрения, что Колгрим что-то знает. Ты единственный человек, кто умеет воздействовать на него. Будь так любезна! Наш любимый маленький Маттиас отсутствует уже пять недель, разум Ирьи начинается мутиться, да и сами мы не в силах выносить эти мучения», — такими словами закончила Лив свое послание.

Сесилия только что вернулась домой из склепа Анны Катерины и очень хотела отдохнуть со своей небольшой семьей. Но она тут же решила ехать.

— Нет, Александр, я не возьму с собой двойняшек в Гростенсхольм. Я тоже уверена, что за всем этим стоит Колгрим. И я никогда не позволю Габриэлле или Танкреду предстать перед его хищными глазами!

— Но он ведь не будет…

— Колгрим сильно привязан ко мне, тебе это хорошо известно. Он считает, что я ему изменила, когда родила детей. Я всегда сомневалась в его дружеском отношении к Маттиасу. Ты же знаешь, что я никогда не брала детей с собой домой, как бы сильно мне этого ни хотелось. Отец и мать были здесь и виделись с ними, да и Тарье тоже, но остальные из моей семьи никогда не встречались с близнецами. И это только из-за Колгрима.

— Мне кажется, что ты несколько несправедлива к мальчику. Но ты знаешь его лучше меня. Ну что же, мы поживем без тебя еще немного. Надеюсь, ты отыщешь Маттиаса! Он — прекрасный малыш.

Сесилия вздохнула.

— О-о, если бы дедушка Тенгель был жив! Или Суль. Они обладали способностью отыскивать пропавших людей. Может быть, одной Суль было бы под силу держать в руках своего внука Колгрима. Ну, хорошо, я пробуду там неделю, а потом я должна отдохнуть. Я ужасно подавлена из-за смерти Анны Катерины. А сейчас еще Маттиас… О-о, дорогой маленький Маттиас!

В Гростенсхольм она приехала спустя неделю и пришла в ужас, увидев, как изменили всех горе и страх.

Уже на следующий день у нее с Колгримом состоялся разговор. Но он уже был не тот, что раньше, он уже не доверял ей и не желал беспокоиться о таких мелких делах, как Маттиас. Беспокоило его только одно.

— Когда приедет Тарье? — спросил он.

— Не знаю. Но он уже долго не был дома, поэтому приедет, видимо, скоро. Тебе нравился Тарье?

Взор Колгрима блуждал по комнате. Тарье? Что он имел в виду, когда написал свое письмо Таральду? Именно этим был озабочен мальчик, лишь это интересовало его.

— О, да! — воскликнул он с энтузиазмом. — Тарье такой умный.

Сесилия после этого переговорила со своей матерью Лив.

— Я уверена, мальчику что-то известно, но добиться от него сейчас чего-нибудь невозможно. Я не справлюсь с ним. Попытаюсь еще раз на неделе, но не могу ничего обещать.

Но Сесилия так и уехала, не решив проблемы. Никогда выражение лица Колгрима не было таким невинным, как сейчас. Именно поэтому она была уверена в том, что он знал больше, чем рассказывал.

Лето клонилось к осени.

Колгрим спокойно ждал приезда Тарье. Потому что сейчас он, Колгрим, стал наследником того, что было для него дороже всего на свете.

Однако Тарье пока не собирался ехать домой. Он блестяще сдал экзамены в Тюбингенском университете и теперь имел право выбирать или отклонять различные заманчивые предложения.

Поскольку никто из рода Людей Льда никогда не нуждался в деньгах, так как Тенгель Добрый занимался врачеванием, а картины и обои Силье были проданы за более высокую цену, чем рассчитывали, Тарье мог не думать о деньгах и выбирать дальнейший путь свободно.

Он отказался от соблазнительного предложения преподавать медицину в Тюбингенском университете, а выбрал вместо этого — неизвестно, почему — менее оплачиваемую работу в Эрфурте. Здесь он должен был стать ассистентом сведущего в медицине ученого, изучавшего различные болезни.

Тарье осуществил одну мечту своего детства. Ему удалось познакомиться с великим математиком и астроном Иоганном Кеплером, когда ученый уже в конце своей жизни пришел в Тюбингенский университет.

Они до глубокой ночи вдвоем вели научные беседы. В последние годы Кеплер превратился в разочарованного человека, уставшего от людского невежества и твердолобого непонимания, и очень страдавшего от болезни. Беседа с молодым идеалистом Тарье вдохнула в него жизнь, и они говорили о науке до тех пор, пока их веки не сомкнулись от усталости.