— Как вы думаете, миссис Хайнс, ваш муж подозревает кого-нибудь в убийстве жены?

Анна с вызовом пустила струйку дыма.

— Разумеется, нет.

— Видите ли, если той ночью в поезде Чарлз пустился в рассуждения об убийстве, то рассуждал обстоятельно. А если у вашего мужа имелись какие-то основания считать, что жизнь его жены в опасности, и если он упомянул об этом в разговоре с Чарлзом, — так, значит, их связывает обоюдная тайна, притом губительная. Это всего лишь предположение, — поспешил он добавить, — но следователям всегда приходится строить предположения.

— Я знаю, что муж никак не мог сказать о том, что тогдашней его жене грозит опасность. Когда пришло известие, мы были с ним в Мехико, а за несколько дней до того — в Нью-Йорке.

— А в марте этого года? — спросил Джерард все так же спокойно. Он потянулся за пустым стаканом и покорно согласился на повторную порцию хайбола.

Стоя у бара спиной к Джерарду, Анна припомнила март — месяц когда был убит отец Чарлза, припомнила, как Гай был тогда сам не свой. А та драка — когда это было, в феврале или марте? И не с Чарлзом ли Бруно он тогда дрался?

— Вы не допускаете, что ваш муж мог иногда встречаться с Чарлзом примерно в то время, а вы об этом не знали?

Ну, конечно, озарило ее, это же все объясняет: Гай знал, что Чарлз намеревается убить отца, пытался его остановить, подрался с ним в баре.

— Пожалуй, мог, — неуверенно сказала она. — Впрочем, не знаю.

— Вы не вспомните, миссис Хайнс, как ваш муж тогда держался, как выглядел?

— Он нервничал. Я, кажется, знаю, из-за чего.

— Из-за чего?

— Из-за работы…

И тут она почувствовала: все, больше о Гае ни слова. Что бы она ни сказала, Джерард — и в этом она не сомневалась — приобщит ее слова к неясной еще мозаике, которую составляет и в рамках которой пытается рассмотреть Гая. Она ждала, ждал и Джерард, словно они поспорили, кто первым нарушит молчание.

Наконец он погасил сигару и произнес:

— Если вам вспомнится что-нибудь новое в том времени — я имею виду Чарлза, — вы уж мне обязательно сообщите, ладно? Звоните в любое время дня и ночи, у телефона постоянно дежурят, так что мне передадут.

Он написал еще одно имя на визитной карточке и вручил ее Анне.

Проводив его, Анна поспешила к кофейному столику убрать стакан. Через окно на улицу она увидела, что он сидит в машине, упершись в грудь подбородком, будто спит, хотя на самом деле, заключила она, делает запись в своей книжке. Она огорчилась, подумав, что он записывает и то, что Гай мог встречаться с Чарлзом в марте, а она про это не знала. Почему она так сказала? Ведь она же знала — Гай сам говорил ей, что не встречался с Чарлзом с декабря до самого дня свадьбы.

Через час, когда пришел Гай, Анна возилась на кухне с блюдом, которое уже подходило в духовке. Гай задрал голову и принюхался.

— Тушеные креветки, — объяснила Анна. — Включу-ка я вытяжку.

— У нас был Джерард?

— Да. Ты знал, что он должен прийти?

— Сигара, — лаконично заметил Гай. Джерард конечно, рассказал ей о знакомстве в поезде. — Что ему было нужно на этот раз?

— Выспрашивал о Чарлзе Бруно. — Анна, стоящая у окна, бросила на Гая быстрый взгляд. — Хотел узнать, не говорил ли ты мне, будто в чем-то его подозреваешь И еще он расспрашивал про март.

— Про март?

Гай шагнул на приподнятый участок пола, подошел и остановился перед Анной. Она увидела его зрачки, которые внезапно сузились, а на скуле — едва заметную тонкую паутинку шрамов, оставшуюся с того вечера то ли в феврале, то ли в марте.

— Он хотел узнать, не подозревал ли ты, что Чарлз собирался в этом месяце устроить убийство отца.

Но Гай молчал и только смотрел на нее — не тревожно и не виновато, просто смотрел, а губы у него сложились в привычную прямую линию. Она отошла и направилась в гостиную.

— Правда, ужасно, — спросила она, — убийство?

Гай достал новую сигарету, постучал ею по стеклу наручных часов. Ему было мучительно слышать, как она произносит это слово — «убийство». Как хотелось ему вытравить Бруно и все с ним связанное у нее из памяти!

— Ты ведь и правда не знал, Гай, тогда, в марте?

— Нет, Анна. Что ты сказала Джерарду?

— Ты не считаешь, что Чарлз устроил убийство отца?

— Не знаю, хотя допускаю. Но к нам это не имеет никакого отношения.

До него не сразу дошло, что это неправда.

— Верно. К нам это не имеет отношения. — Она опять на него взглянула. — Джерард еще сказал, что ты познакомился с Чарлзом в поезде в позапрошлом июне.

— Да.

— И… и какое это имеет значение?

— Не знаю.

— Это из-за того, что Чарлз тогда сказал в поезде? Ты из-за этого его недолюбливаешь?

Гай засунул руки поглубже в карманы куртки. Ему вдруг захотелось бренди. Он понимал, что все написано у него на лице и скрыть это от Анны не удастся.

— Послушай, Анна, — быстро заговорил он, — в поезде Бруно сказал мне, что желает отцу смерти. Он не упоминал никаких планов, не называл имен. Мне не понравилось, как он об этом сказал, после этого я переменил к нему отношение. Ничего этого я Джерарду не стал говорить, потому что не знаю, устроил ли Бруно убийство отца или нет. Пусть выясняет полиция. Люди без вины попадали на виселицу только потому, что кто-то доносил на них за подобные разговоры.

Поверила она или нет, ему все равно крышка, решил он. Уж гнуснее, кажется, он ни разу не врал, да и поступка гнуснее тоже за собой не припомнит — собственную вину переложил на другого. Бруно и тот не стал бы так врать, не стал бы так на него наговаривать. С головы до ног он сплошь вероломство, одна сплошная ложь. Он выкинул сигарету в камин и закрыл лицо руками.

— Гай, я верю, что ты правильно поступаешь, — нежно сказала Анна.

Лицо — ложь, прямой взгляд, твердый рот, чуткие руки — все ложь. Он резко опустил руки и сунул их в карманы.

— Я бы, пожалуй, выпил бренди.

— Ты не с Чарлзом подрался тогда в марте? — спросила она, наливая ему у бара.

Еще одна ложь погоды не делала, но здесь он не мог не соврать.

— Нет, Анна.

Косой быстрый взгляд, которым она его наградила, сказал ему, что она не поверила. Вероятно, считает, что он схватился с Бруно, чтобы остановить его. Вероятно, она им гордится! Вечно ли он обречен на эту защиту, в которой даже не нуждается? Вечно ли все будет даваться ему с такой легкостью? Но Анна этим не удовольствуется. Он знал, что она будет возвращаться к этому снова и снова, пока наконец он ей не расскажет всю правду.

Вечером Гай растопил камин — первый огонь первого года в их новом доме. Анна лежала на длинной плите перед камином, подложив под голову диванную подушку. В воздухе чувствовался тонкий ностальгический холодок осени, он вселял в Гая печаль и беспокойную жажду действия — не бодрый осенний порыв, как бывало в дни юности, но жажду, замешанную на безумии и отчаянии, словно в часах его жизни истекает завод и это станет его последним броском. Так какое еще нужно ему доказательство, что в часах его жизни завод и впрямь истекает, чем то, что будущее совершенно его не страшит? Разве Джерард не догадается — теперь, когда знает, что они с Бруно познакомились в поезде? Разве истина не откроется ему в один прекрасный день (ночь, минуту), когда его толстые пальцы подносят ко рту сигару? Так чего они выжидают — Джерард, полиция? Порой ему начинало казаться, что Джерард намерен собрать все мельчайшие факты по делу, все улики до последней крупинки, изобличающие их обоих, разом все это на них обрушить и их уничтожить. Но пусть как угодно уничтожат его самого, подумал Гай, зданий его им не уничтожить. И он вновь почувствовал странную и одинокую отъединенность своего духа от плоти и даже сознания.

Но, предположим, их с Бруно тайну так и не откроют? Все равно остаются минуты, когда ужас от им совершенного сливается с беспредельной подавленностью и он начинает ощущать в этой тайне какую-то зачарованную неприкосновенность. Возможно, подумал он, именно поэтому он не боится ни Джерарда, ни полиции: он по-прежнему верит в ее неприкосновенность. Если до сих пор, несмотря на всю их беспечность, на все намеки Бруно, никто не разгадал этой тайны, так, может быть, есть нечто такое, что делает ее неуязвимой?