Теперь он увидел шесть белобоких ступенек заднего крыльца и туманное кружево отцветших кизиловых деревьев, со всех сторон окружающих дом. Как он и предполагал по рисункам Бруно, дом был слишком мал для десятка двойных фронтонов, заделанных по той очевидной причине, что заказчик потребовал фронтоны, и точка. Гай двинулся вдоль стены, но под ногами затрещали веточки, и это его испугало. Газон пересечь на цыпочках, предупреждал Бруно, теперь понятно почему.

Когда он скользнул по направлению к дому, ветвь задела за шляпу и та свалилась. Он сунул шляпу за пазуху под пальто, а руку опять опустил в карман, где лежал ключ. Когда он успел натянуть перчатки? Он сделал глубокий вдох и двинулся по газону неспешной пробежкой, легко и быстро, как кошка. Я много раз это делал, вертелось у него в голове, это всего лишь один из них. На краю газона он помедлил, посмотрел на знакомый гараж, к которому заворачивала посыпанная гравием дорожка, и поднялся по шести ступенькам заднего крыльца. Дверь черного хода открылась тяжело и бесшумно, он перехватил ручку-шар с той стороны. Но вторую, внутреннюю, дверь с цилиндрическим замком почему-то заело, и он даже успел растеряться, прежде чем догадался нажать посильней, и только тогда она отворилась. Слева от кухонного стола послышалось тиканье часов. Он знал, что там стол, хотя взгляд его различал лишь менее темные тени на черном фоне, — большую белую плиту, столик для прислуги и стулья тоже по левую руку, буфет, горку. Он пересек кухню по диагонали, направляясь к черной лестнице и ведя счет шагам. Было бы лучше воспользоваться парадной лестницей, но она скрипит снизу доверху. Он медленно продвигался на негнущихся ногах, напрягая глаза и огибая бачки для отбросов, хотя их не видел. Неожиданно пришедшая мысль, что он, верно, напоминает собой свихнувшегося лунатика, заставила его запаниковать.

До первой площадки двадцать ступенек, пропустить седьмую. Затем поворот и два небольших пролета. Пропустить четвертую, на последнем третью, наверх шагнуть пошире. Это легко запомнить, тут перебой ритма. Он пропустил четвертую ступеньку в первом из маленьких пролетов. На повороте к последнему пролету было круглое оконце. Гаю вспомнилось из какой-то статьи: «Устройство здания окажет влияние на тех, кто будет в нем жить… Захочет ли ребенок остановиться и посмотреть в окно, прежде чем, одолев оставшиеся пятнадцать ступенек, попадет в комнату для игр?» Впереди в десяти футах по левую руку — дверь в комнату дворецкого. Ближе на всем пути никого не будет, зазвучал в ушах по нарастающей голос Бруно, пока он скользил мимо темного дверного проема.

Паркет едва слышно пожаловался. Гай осторожно отдернул ногу, выждал и обошел скрипучий участок пола. Его ладонь аккуратно легла на круглую ручку двери, ведущей в верхний вестибюль. Когда он ее открыл, тиканье часов, стоящих на верхней площадке парадной лестницы, стало звучнее, и он понял, что слышит его вот уже несколько секунд. До него донесся вздох.

Вздох на парадной лестнице!

Тишину разорвал первый удар — часы забили. Дверная ручка брякнула он вцепился в нее с такой силой, что вполне мог, как ему показалось, сломать. Три. Четыре. Да закрой же дверь, пока не услышал дворецкий! Не поэтому ли Бруно сказал — между одиннадцатью и полночью? Будь он проклят! А он еще и люгер не взял! Гай прикрыл дверь, которая глухо стукнула. Он стоял и потел, волна жара, поднявшись от воротника пальто, бросилась в лицо, а часы все били и били. Наконец перестали.

Он напряг слух, но ничего не услышал, кроме вернувшегося пустого невидимого тик-так. Он открыл дверь и попал в вестибюль. Сразу направо комната отца. Он снова вышел на правильную дорогу. Конечно же он бывал здесь раньше, в этом пустом вестибюле, который ощущал всем своим существом, застыв перед дверью в комнату отца Бруно, в вестибюле с его серым ковром, панелями на кремовых стенах, мраморным столиком на лестничной площадке. У вестибюля имелся запах, и даже запах этот был ему знаком. У него закололо в висках — ему вдруг почудилось, что старик наверняка стоит по ту сторону двери и, как и он затаив дыхание, ждет ночного гостя. Гай не дышал так долго, что старик должен был уже умереть, если не дышал столько же. Чепуха! Открой дверь!

Он взялся за шар левой рукой, а правая машинально нащупала в кармане револьвер. Он чувствовал себя механизмом, неуязвимым, которому ничто не угрожает. Он уже много-много раз здесь бывал, много раз убивал его, и это всего лишь одно из таких убийств. Он не сводил глаз с дюймового зазора между дверью и притолокой, ощущая бесконечность пространства по ту сторону двери и дожидаясь, чтобы прошло головокружение. А что, если он не сможет его увидеть, оказавшись в комнате? А если старик первый его увидит? На парадном крыльце всю ночь горит лампочка, от нее немного света попадает в комнату, но постель находится в противоположном углу. Он приоткрыл дверь пошире, прислушался и слишком уж поспешно вошел. Но в комнате стояла тишина, постель в темном углу рисовалась большой расплывчатой тенью с чуть более светлой полоской по верху. Он прикрыл дверь, дверь может захлопнуть сквозняк, и повернулся лицом к постели.

Револьвер уже был у него в руке, направленный на постель, но сколько он ни всматривался, она казалось пустой.

Он бросил через правое плечо взгляд на окно. Оно было приоткрыто всего лишь на фут, а Бруно клялся, что будет распахнуто. Это из-за измороси. Он сердито посмотрел на постель и вдруг с замиранием сердца различил у самой стены силуэт головы, повернутой набок, словно она разглядывала его с каким-то беспечным пренебрежением. Лицо было темнее волос, которые сливались с подушкой. Револьвер, как и его взгляд был нацелен прямо в голову.

Стрелять следует в грудь. Ствол послушно уставился в грудь. Гай скользнул поближе к постели и снова оглянулся на окно. Дыхания не было слышно. Можно подумать, что он неживой. Именно так Гай и приказал себе думать: всего лишь цель не более. А раз он не знаком с целью, это как убить на войне. Сейчас?

— Ха-ха-ха-ха! — за окном.

Гай затрясся, и револьвер тоже затрясся.

Смех донесся откуда-то издалека, девичий смех, далекий, однако ясный и четкий, как выстрел. Гай облизал губы. Живое вмешательство смеха на мгновенье смазало всю картину, оставив вместо нее одну пустоту, и теперь пустота медленно заполнялась сознанием, что вот он стоит тут, готовый убить. Все это вместилось между двумя ударами сердца. Жизнь. Молодая девушка проходит по улице. Вероятно, с таким же молодым парнем. А в постели спит человек, живой. Стоп, не думать! Забыл, что это все ради Анны? Ради Анны и тебя самого! Это как убить на войне, как убить…

Он нажал на спуск. Простой щелчок. Снова нажал, снова щелчок. Да это же фокус! Все это липа, этого просто нет! Даже того, что он тут стоит. Он еще раз нажал на спуск.

Тишина взорвалась громом. Ужас свел пальцы. Гром повторился, словно лопнула земная кора.

— Ках! — испустила фигура в постели, приподнявшись серым лицом, так что проступил силуэт головы и плеч.

Гай на крыше веранды, падает. Это ощущение заставило его очнуться, как пробуждает человека падение в конце ночного кошмара. Его рука каким-то чудом ухватилась за одну из стоек, он упал, но приземлился на четвереньки, перемахнул через край веранды, пробежал вдоль фасада и припустил напрямик по газону туда, где лежал ящик из-под бутылок. Он пробудился к цепкой хватке земли, к безнадежности впустую работающих рук, которые пытались ускорить его бег по газону. Вот что ты чувствуешь, вот она какова, подумал он, жизнь, как тот смех наверху. А правда заключается в том, что она как дурной сон, в котором человека сковывает паралич в невероятно плохих обстоятельствах.

— Стой! — раздался голос.

Так он и знал: дворецкий пустился в погоню. Он чувствовал, что тот наступает ему на пятки. Кошмар!

— Стой! Стой, кому говорят!

Под вишнями Гай остановился и повернулся, отведя кулак назад. Дворецкий не наступал ему на пятки, он был далеко, но он его заметил. Человек в белой пижаме бежал изо всех сил, покачиваясь, как клуб белого дыма, затем метнулся прямо к нему. Гай оцепенело ждал его приближения.