— Во всяком случае, вам ни к чему оставаться здесь, где Уинкуп вас сразу найдет. Риттерсвиль отсюда милях в семнадцати. Поедете на своей машине. У меня большой гараж — две машины вполне поместятся. Мы расположимся на втором этаже. В первом этаже у меня только кухня и гостиная, — он улыбнулся, снова обретая уверенность — Я уж не говорю, что и на парадной, и на задней двери у меня отличные замки. Мой дом из самых старых здесь, когда-то такие дома называли пасторскими. Построен в 1887 году. Мне он достался в наследство от отца.

— Вы очень добры, — сказал Роберт, — но ехать к вам мне не следует. Возможно, я здесь и не останусь. Пока и сам не знаю, останусь или нет, но я не хочу быть там, где есть кто-то еще.

— Вы, вероятно, не знаете, — прервал его доктор, — что я живу в центре, в старой части города. Дома стоят рядом. Не впритирку, конечно, перед каждым лужайка, но у нас совсем не то, что здесь, — он повел рукой, — здесь вы видны со всех сторон, как подсадная утка, и ничего не стоит потом скрыться в лесу или в поле.

Роберт молчал, стараясь придумать какие-нибудь веские возражения, ему не хотелось просто твердить «нет!».

— Не следует ли вам позвонить вашей матери? Скоро десять.

Роберт набрал номер.

Мать ждала его звонка. Она опять принялась звать его в Нью-Мексико и спрашивала, когда он сможет выехать. Роберт объяснил, что из-за зубного врача в субботу уехать не может, врач должен опознать труп — тот, который, по мнению полиции, и есть труп Уинкупа.

— Нет, мама, я этого не думаю, но они должны удостовериться. Это же полицейское следствие, мама Речь идет о преступлении.

Почему-то, когда он объяснял матери насчет преступления ему стало гораздо спокойней, ведь она ни на секунду не допускала мысли, что он — убийца, она больше всех верила в его невиновность, больше, чем Джек, чем доктор, больше, чем он сам. Он держал трубку у левого уха правой рукой.

— Хорошо, мама, я позвоню тебе завтра, а еще лучше, в воскресенье днем до двенадцати. Привет Филу… До свидания мама.

— Как вы поедете в Нью-Мексико? — поинтересовался доктор.

— Я хотел поехать на машине, — автоматически ответил Роберт, а сам подумал о газетах, которые мать прочтет сегодня, если уже не прочла В них, конечно, упомянуты враждебные суждения о нем жителей Лэнгли — его соседей изложена вся история самоубийства Дженни, рассказано о стрельбе, о подглядывании, обо всем, и все сосредоточено на одном — на трупе, на трупе в риттерсвильском морге. У Роберта опять слегка закружилась голова — Я уверен, что в воскресенье уже вполне смогу вести машину. А нет, так оставлю ее здесь.

— Гм, что ж, может быть, если до воскресенья вы не будете усердствовать, — сказал доктор, наблюдая за ним. — Сядьте-ка мистер Форестер.

Роберт сел.

— Ваша мать живет в Нью-Мексико? — доктор принес из ванной зубную щетку и бритву Роберта.

— Нет, в Чикаго, но недалеко от Альбукерка у них с отчимом дача. Нечто вроде маленького ранчо. Там живут постоянно муж с женой присматривают за домом, когда моих нет, — Роберту снова захотелось лечь.

— Наверно, там очень хорошо. Думаю, вам было бы весьма полезно поехать туда ненадолго. Примите, пожалуйста — доктор протянул ему раскрытую ладонь.

— Что это?

— Дексамил. Поддержит вас, пока мы доберемся до Риттерсвиля. А потом будете отдыхать.

Через несколько минут Роберт вместе с доктором вышел из дома сел в свой автомобиль и поехал за доктором в Риттерсвиль.

Дом, к которому свернул доктор, и верно, был настоящим старинным особняком. Казалось, он сложен из белоснежных меренг, а оба этажа украшали выпуклые окна-фонари Они блестели на солнце, как будто их только что вымыли. Посреди недавно подстриженной лужайки тихо покачивала ветвями громадная плакучая ива. Благодаря иве и кустам гортензий дом доктора имел более уютный южный вид чем другие дома на этой улице. Роберт завел машину в свободную половину гаража в конце подъездной дорожки.

Доктор запер двери

— Я не стал никуда заезжать, чтобы купить провизии, потому что просил Энн-Луизу что-нибудь приготовить. Вот мы и проверим, выполнила ли она мою просьбу, — сказал доктор, открывая заднюю дверь дома одним из ключей, висевших у него в связке.

Роберт держал в руке маленький чемодан, который ему помог уложить доктор. Они вошли в просторную квадратную кухню, пол в ней был покрыт линолеумом в черно белую клетку, деревянная сушильная доска рядом с раковиной выглядела порядком обветшавшей. Доктор открыл холодильник, удовлетворенно воскликнул «Ага!» — заглянул в морозильник и сообщил, что Энн-Луиза выполнила свои обязанности.

— Прежде всего я хочу устроить вас на верху, — и доктор поманил Роберта за собой.

Они прошли через гостиную, через застланный ковром холл и поднялись по лестнице с массивными полированными перилами. В доме не было ни пылинки, ни соринки, и все же он имел жилой вид. И Роберт подумал: наверно, каждый предмет обстановки, каждая картина, каждое украшение были с чем-то связаны и имели для доктора и его жены особое значение. Он надеялся только, что ему не придется поселиться в комнате покойной жены доктора или там, где она болела, но тут доктор распахнул высокую дверь:

— А это — наша комната для гостей, — он оглядел ее. — Да, по-моему, все в порядке. Хорошо бы, правда, поставить сюда цветы, чтобы уютнее, но… — Он замолчал, явно ожидая, что Роберт похвалит комнату или скажет, что дом ему нравится.

— Ничего решительно не нужно, — заявил Роберт. — Прекрасная комната. А кровать!

Доктор засмеялся.

— Перина! Хотите верьте, хотите нет. Настоящая перина. А покрывало вышивала теща. Видите, в рисунке использован символ штата Орегон — орегонский виноград. Это вечнозеленое растение.

— Да?

— Прелестные голубые виноградники, правда? Моей жене это покрывало очень нравилось, поэтому она и постелила его в комнате для гостей. Уж такая она была Ну, располагайтесь поудобнее, а я оставлю вас — побудьте некоторое время один. Ванная — первая комната направо, — доктор пошел к дверям. — Да кстати, вам надо бы хорошенько выспаться, а дексамил может вам помешать. Сейчас принесу вам легкое снотворное, хотите — выпейте его, хотите — нет, но я советовал бы вам надеть пижаму и просто поваляться.

Роберт улыбнулся.

— Спасибо, но сначала я хотел бы посмотреть газеты. Сейчас спущусь за ними.

— Нет, нет. Я вам принесу. Располагайтесь, — доктор вышел.

Роберт еще раз осмотрелся, не вполне доверяя своим глазам, потом открыл чемодан, чтобы вынуть пижаму. Доктор, постучав, вошел в комнату с газетами, которые купил по дороге, положил их на стул и, помахав рукой, снова исчез за дверью. Роберт взял газеты, хотел было сесть на кровать, но утонул в перине. Кончилось тем, что он уселся на полу. Среди газет была и «Нью-Йорк Таймс», и прежде всего Роберт заглянул в нее, чтобы узнать, сколько места там уделили его истории. Ему пришлось пересмотреть семнадцать страниц. Репортаж занимал колонку дюймов в пять. В нем бесстрастно сообщалось, что риттерсвильская полиция ждет зубного врача Уинкупа, доктора Томаса Макквина, и что мистера Форестера, который двадцать первого мая дрался с Уинкупом, «в среду вечером обстреляли в его доме под Лэнгли». Речь, конечно, шла о пуле, угодившей в салатницу. В риттерсвильском «Курьере» и в «Газетт», выходившей в Лэнгли, говорилось о другом. Они извещали о пяти вчерашних выстрелах, «которые всполошили соседей Форестера, поспешивших к нему в дом. К раненому в левую руку Форестеру был вызван из Риттерсвиля доктор Альберт Нотт. Это уже второе покушение на Форестера, совершенное злоумышленниками или злоумышленником, которые являются друзьями Грегори Уинкупа»… Ни в одной из газет не делалось предположения, что стрелять мог сам Уинкуп.

Вернулся доктор Нотт со стаканом воды.

— Что это вы сидите на полу?

Роберт встал.

— Мне показалось, здесь удобнее всего разложить газеты.

— Да-а-а, — покачал головой доктор, — вот что значит старый дом. Если вдуматься, все очень неудобно.