— Ну, Рамон, каковы твои планы на будущее? — спросил Теодор, решительно отворачиваясь от окна. — Собираешься вернуться на работу?

— Еще не знаю.

— Рамон, может быть, я тебя задерживаю. Ты куда-нибудь собирался уходить? — поинтересовался Теодор.

— Ну что вы, нет, конечно же нет! — воскликнул Артуро. — Присаживайтесь, дон Теодоро. Присаживайтесь, пожалуйста.

Теодор сел на кровать, но обстановка комнаты и царившая в ней напряженная атмосфера действовали ему на нервы, и ему снова захотелось встать.

— Дон Артуро, а как поживают ваша дочь и внучка?

— Очень хорошо, большое спасибо. Да уж… у малышки уже режутся зубки! — Артуро щелкнул указательным пальцем по своим собственным зубам. Затем он спохватился и одернул на себе жилетку. — Что ж, мне пора. Нет-нет, ну что вы, дон Теодоро, это не из-за вас. Просто в двенадцать часов ко мне должен прийти заказчик, а время уже поджимает.

Рамон как будто хотел что-то возразить на это, но в целом он воспринял эту новость довольно спокойно — хотя Теодор и не был уверен в том, что он не заявит, что идет вместе с Артуро, пока тот не попрощался с компаньоном у порога и не закрыл за ним дверь.

— Я очень рад, что у тебя есть такой хороший друг, — с улыбкой сказал Теодор.

Теодор равнодушно глядел на него.

— Рамон, ты что, не умеешь ценить друзей?

— Ты перестал быть моим другом, когда решил, что это я убил её.

— А что, по-твоему, мне оставалось? Разве ты остался мои другом, если бы все подозрения пали на меня?

— Нет.

— Вот и я о том же. Рамон, я прошу меня извинить. Мы были оба не в себе, сбиты с толку. Да и разве могло быть иначе?

Рамон молчал, разочарованно глядя на него.

Ну что, может быть пришло уже время сказать? Откладывать этот разговор не было никакого смысла, Теодор просто не знал, как дальше вести себя с Рамоном.

— Рамон, я не верю, что это ты убил её. Я допускаю, что ты можешь считать себя убийцей — но не более того. Вчера вечером у меня был разговор с одним из врачей. Я встречался с доктором Рохасом.

— Рохас, — с идиотской улыбкой пробормотал Рамон и нервно потушил только что закуренную сигарету.

Теодор не сводил с него глаз, в то время, как он принялся медленно расхаживать по комнате. Даже походка Рамона теперь казалась другой, и то, как он при этом прижимал локти к туловищу, и то, как держал голову.

— Рамон, ну и что ты собираешься делать?

Рамон продолжал медленно расхаживать из угла в угол.

— Слушай, а чего это ты так волнуешься за меня? Не утруждай себя, не надо. Город останется таким, как прежде, и люди, и улицы тоже, и даже в полиции ничего не изменится, как будто совсем ничего не произошло. И ты тоже останешься прежним — хотя, признаться, я никак не ожидал, что и ты тоже останешься тем милым, добрым и наивным Тео, которого мне приходилось защищать от мошенника, торгующего на улице поддельными побрякушками из фальшивого серебра! — со смехом заключил Рамон.

Теодор тоже улыбнулся.

Рамон опустился на свою кровать.

— Рамон, я беспокоюсь о тебе, потому что ты мне небезразличен, и потому что несмотря ни на что ты был и остаешься моим другом.

И тогда, глядя ему в глаза, Рамон спокойно сказал:

— Но ведь я убил ее… и больше я небе не друг.

Теодор не шелохнулся. Ему стало тревожно от того, с какой убежденностью сказал об этом Рамон. В некотором смысле это было сродни тому, как неожиданно потерять позиции, оказавшись сраженным наповал веским аргументом. А что если это и в самом деле сделал он? Что если он действовал в состоянии аффекта, который вроде бы как принято считать смягчающим обстоятельством при совершении преступления? Сможет ли он тогда понять и простить его? В принципе, Теодор был не прочь простить Рамона. Но он просто понятия не имел, что думать о Рамоне в данном, конкретном случае. Он не был ни в чем уверен. Теодор подошел к изголовью кровати Рамона, взял со столика Библию и протянул её Рамону, который тоже вскочил на ноги.

— А если бы я попросил тебя поклясться, что это ты убил её — ты поклянешься в этом, а, Рамон?

Рамон взглянул на Библию и сказал:

— О таких вещах не клянутся на Библии!

— Но ты бы поклялся?

— Клянусь, это сделал я. Я не желаю касаться Библии, но я клянусь тебе, — упрямо проговорил Рамон.

— Тогда я тебе не верю.

— А мне плевать, веришь ты мне или нет!

— Это твое дело! — запальчиво сказал Теодор.

Рамон внезапно схватился за Библию.

— Вот! Видишь? Я клянусь! Это я убил ее! — Он затравленно глядел на Теодора, а затем выпустил Библию из рук.

Теодор положил книгу обратно на маленький столик. Ну и чего он этим добился, чего нового узнал? То, что Рамон действительно убил её, или то, что он сумасшедший?

В воздухе повисло напряженное молчание.

Рамон первые нарушил его.

— Тео, я не понимаю тебя. Но ведь это не имеет никакого значения, не так ли?

— Я не мстителен. Возможно, хоть это поможет тебе меня понять. Рамон, я искренне не хочу верить в то, что ты убил её — но даже если это сделал ты, то я не собираюсь мстить тебе за это. Да, я знаю, ты считаешь, что это глупо. Но ведь ты всегда считал меня не слишком умным.

— Да. И ещё бесчувственным — в некотором роде.

— Мне все равно, что ты думаешь обо мне. Я предлагаю тебе свою дружбу не взирая на тот факт, что, возможно, это ты убил её. Я просто не знаю, Рамон. Я хочу верить, что ты не…

— Значит, ты веришь, что я этого не делал. Просто веришь и все, подобно тому, как верят в Бога или ещё во что-нибудь, просто потому что тебе хочется верить и все! — Он повысил голос, в котором снова послышались истерические нотки.

— Между нами все осталось бы по-прежнему, даже если бы я и был уверен в том, что ты убийца, Рамон. Вот что я хотел сказать. — Теодора била дрожь. Сказав это, он почувствовал себя связанным обещанием, которое уже никогда нельзя будет взять обратно. Так что пути назад у него больше нет. — Ты всегда смеялся над моей жизненной философией — говорил, что чушь это все, и никакой философии тут нет. Но как видишь, и ей не чужды некоторые элементы христианства…

— Те немногие, что ты выбрал для себя!

— Я стараюсь придерживаться того, во что я искренне верю.

— Значит, ты готов простить кого угодно? Любого вора и убийцу?

— Нет. Нет, далеко не кого угодно, — возразил Теодор, внезапно предчувствуя свое поражение в этом споре, злясь на самого себя и не зная, как снова обратить дискуссию в свою пользу. — Все дело в том, что я не считаю тебя злодеем, Рамон. Ведь среди людей очень много негодяев.

— И как, интересно знать, ты решаешь, кто им является, а кто нет? Кто дал тебе право судить других? — воскликнул Рамон, всплеснув руками. — Ведь ты наверняка помнишь мои угрозы Лелии. Я же никогда не скрывал своих чувств к ней, не так ли, Тео? Она мучила меня, но я все равно любил её. И мы нередко по-дружески обсуждали это с тобой, ты, случайно, не забыл? — истерически выкрикнул он.

— Не забыл, — подтвердил Теодор.

— Значит, ты помнишь и то, как однажды я сказал, что убью её, да, Тео?

Теодор помнил тот их разговор, но предпочел промолчать.

— Вот видишь? Ты предпочитаешь не вспоминать об этом! — торжествующе воскликнул Рамон. — Но это же правда, Тео!

А сейчас-то это какое имеет значение? Разве одна угроза сама по себе что-нибудь доказывает?

Теодор прошелся по комнате и снова обернулся.

— Мне кажется, есть гораздо страшные преступления, чем просто убийства — особенно убийства на почве любви и страсти. Здесь виной всему эмоции. Все происходит мгновенно — и обычно потом убийца раскаивается и жалеет о содеянном. Ведь, в конце концов, он всего лишь человек! Но взять, к примеру, тех людей, кто помыкает другими — жуликоватые домовладельцы, продажные политики — кто эксплуатирует тысячи людей и знают, что делают, занимаясь этим всю свою жизнь, действуя рассудительно, все заранее просчитав. Вот они-то и являются самыми настоящими преступниками, которым должно быть стыдно перед своими женами и детьми, перед Богом, в конце концов. Но ты не из них, Рамон. Нет, ты не имеешь к ним ни малейшего отношения.