– И чего это? – Верховский нагло потянулся к побрякушке. Ведьма испуганно выпучила глаза и поспешно отодвинула от него футляр. – Опасное, что ли?
– С судьбой заигрывать всегда опасно, – зловеще сообщила гадалка. Верховский едва удержался, чтобы не фыркнуть. – Не трогайте, пока не скажу.
Тамара Сергеевна ухватила со стола ювелирный пинцет и тщательно счистила оловянную пломбу с малозаметной чёрточки колдовского узора. Потом, бормоча себе под нос, аккуратно перечеркнула другую – видимо, служившую чем-то вроде защитной цепи. Верховский, изо всех сил напрягавший чутьё, ощутил слабый отголосок чар – будто сухой жар от раскалённого металла.
– А вы сами себе часто будущее предсказываете? – лениво поинтересовался Верховский, отбросив наигранно-простоватый тон. Рука в кармане сжала сигнальный амулет.
Ведьма смерила его тяжёлым непонимающим взглядом.
– Вам это зачем?
– Да так, любопытно, – Верховский откинулся на спинку стула. Обескураженный вид гадалки его веселил. Бывают в работе оперативника светлые минуты. – Предвидели или нет, что ночевать сегодня будете в изоляторе?
Он не без удовольствия предъявил удостоверение. Тамара Сергеевна цветом лица могла бы посрамить любую русалку; она сидела смирно, боясь шелохнуться, и обречённо слушала приказы. Все они так, мелкие мошенники: живут в непоколебимой уверенности, что их-то уж точно не заметут, а когда немыслимое случается, цепенеют от потрясения. Как это хроменькая машина управского правосудия сумела подкрасться исподтишка и ухватить за зад стёртыми челюстями?
Верховский проследил, чтобы рядовые на совесть упаковали ведьму, и следом за подручными вышел в сырой октябрьский сумрак. Круглоглазый бобик, потерянно взиравший на разъеденную неласковым климатом улицу, нетерпеливо тарахтел мотором; видно было, как сквозь лучи фар сыплется на асфальт мелкая морось. Погода мерзкая. Она почти круглый год мерзкая, за исключением пары летних месяцев. Верховский дождался, пока рядовые докурят, и отдал команду возвращаться в Управу. Жаль, контролёры уже разошлись по домам: не выйдет лично сообщить им, что этой ерундой они вообще-то должны заниматься сами.
Около девяти вечера, закончив оформлять ворожею в изолятор, Верховский нехотя поплёлся на свой этаж. Из-за двери оперативного отдела слышался развесёлый многоголосый гул: отмечали разом уход Харитонова в мирную жизнь и восшествие Щукина на его место. Не то чтоб Витька не заслужил высокого поста, но отчего-то на душе было гадко. Нет-нет да мелькала предательская мысль: «А я чем хуже?» Впрочем, привитая Мариной привычка тщательно следить за любой лезущей в голову ерундой быстро синтезировала подходящее лекарство. «Чем я лучше?» – спрашивал он себя и не находил достойного ответа. Это успокаивало – аккурат до следующего приступа обиды.
Дверь резко распахнулась навстречу, и Верховский нос к носу столкнулся с самим Витькой. Щукин, изрядно поддатый, мигом погрустнел; у этого и на трезвую-то голову всё всегда на лице написано. Совестно ему. Если бы спросили, сам не сказал бы, за что. Такое у человека душевное состояние: всегда совестно.
– Са-а-аня, – протянул Витька, не без труда ворочая языком. – Вернулся, что ль?
– Очевидно, да, – хмыкнул Верховский, отступая с дороги. Щукин, тем не менее, так и телепался в дверях, держась для верности за косяк. – Рапорт принимать будешь или как-нибудь потом?
Витька улыбнулся так искренне виновато, что раздражение мигом улетучилось, как выдыхаемые приятелем спиртовые пары.
– Да н-ну его… Пошли покурим, а?
– Я шестнадцать лет как не курю, – фыркнул Верховский, но, наткнувшись взглядом на несчастное Витькино лицо, утомлённо вздохнул. – Ладно уж, пошли. Подержу тебя за шкирку, чтоб через перила не вывалился.
Щукин никаких оценочных суждений в ответ не высказал, зато целеустремлённо побрёл в сторону балкона. Холодный ветер тянул из разбитого по соседству скверика острый запах мёртвой листвы; как только пьяненький Витька совладал с элементарной стихийной магией, в сыром воздухе разлилась вдобавок крепкая сигаретная вонь. Верховский поморщился: дым от дешёвого табака пах прошлым. Едкие миазмы накрепко связались в памяти с холодом, голодом и безнадёгой.
– Хорошо отметили? – бросил Верховский, стараясь не подпускать в голос яда.
– А-а-а, – Витька неопределённо махнул рукой, чуть не выронив тлеющую сигарету. – Да как всегда. Ты ничего не про… не пропустил.
– Я вижу.
– Да чё ты, Сань? – Щукин, страдая, уставил на приятеля слегка расфокусированный взгляд, одновременно виноватый и обвиняющий. – Это ж… того… тра-традиция. Так надо… И вообще, сам-то чего свадьбу зажал?
– Её и не было, – буркнул Верховский, отворачиваясь от молочно-белой струйки вонючего дыма. – Расписались и всё. Денег нет на празднества.
– Ну-у-у, это мы теперь исправим, – чересчур бодро пообещал Витька. – Тебе… это… давно пора. Звание, должность…
– Ерёменко в жизни не подпишет, – фыркнул Верховский. – Да ты и не трудись. Я по классификации Терехова всё-таки неудачник.
Щукин непонимающе крякнул и глубоко затянулся. Круглый оранжевый огонёк ярко вспыхнул в его пальцах.
– Не понял я, – честно сказал он и помотал встрёпанной головой. – Фигня это всё – удача, неудача… Вон оно, на шее висит, – он вытянул из-под расстёгнутого ворота цепочку амулета, – а хрен пойми, что от него… Есть толк, нету…
Верховский промолчал. Эти штучки хорошо берегут от опасных случайностей вроде оторвавшегося тромба, а последствия вредных привычек или нервных потрясений им не по зубам. Если человек твёрдо решил себя угробить, медицина бессильна. Даже магическая.
– Бросал бы ты, – укоризненно сказал Верховский, наблюдая, как Витька нетвёрдой рукой топит окурок в пепельнице, наполовину заполненной дождевой водой.
– Да я ж только когда выпью.
– И пить бы бросал. Ты теперь начальник, беречь себя надо.
Щукин невесело хмыкнул.
– Может, потому и повысили, что в поле уже не гожусь ни на что.
– Чушь, – отрезал Верховский. – Выше тебя категорией у нас никого нет.
– А выше тебя – потенциалом.
– На то он и потенциал, – Верховский оперся локтями о покрытое дождевой влагой металлическое ограждение. – Может, не реализуется никогда.
Особенно если расстраивать руководство – чем, собственно, он прямо сейчас и занимается. Щукин пригорюнился; подвыветрившийся алкогольный туман унёс с собой львиную долю его благодушного настроения.
– Фигня это всё, – настойчиво повторил он, непонятно что имея в виду.
Верховский не стал разбираться и просто кивнул.
***
За высокими окнами библиотеки царила непроглядная тьма. Дождевые струи пронизывали отражение огромного светлого зала, беспрепятственно проходили сквозь призрачные столы с разложенными на них книгами и чертежами, тщетно пытались намочить склонённые над тетрадями студенческие головы. Припозднившихся было немного: в дальнем углу трое первокурсников азартно шушукались над ворохом эскизов, под самым носом у библиотекарши долговязый паренёк что-то кропотливо переписывал из увесистого фолианта – вот, пожалуй, и все, кто нарушал пахнущее благородной пылью спокойствие. Почти.
– Вот здесь неверно, – Яр указал концом карандаша на горстку старательно выписанных математических символов. Его собственный торопливый почерк, сохранивший сходство с заострёнными ильгодскими буквами, смотрелся неказисто по соседству с ровными рядами округлых знаков. Неправильных. – Так нельзя. Не выполняется основное условие…
– А-а-а, – Катерина в притворном ужасе прижала к губам ладонь. Её ярко-розовые ногти шаловливо сверкнули в свете потолочных ламп. – Я поняла! Бли-и-ин, вот я дура, на такой фигне запоролась…
– Не дура, – терпеливо возразил Яр. Она ждала от него именно этого. – Внимательней в следующий раз, вот и всё.
– Ага, – Катя притянула к себе тетрадь и старательно зачеркнула всю неверную цепочку преобразований. – Подожди, я хочу сама.
– Пожалуйста.