Старый слуга ничего на это не ответил.
Ну что мог сказать старик? Ему ничего больше не оставалось, только как перетерпеть острую боль в груди, приготовить подношения и благовония, а, после, приказать солдатам сопроводить Чан Гэна, Гэ Пансяо и Цао Нянцзы в храм Ху Го.
Старый слуга уже начал подумывать о том, что эту семью, похоже, прокляла какая-то древняя ведьма. Неважно, кто входил в эти двери - ребенок, родившийся в этой семье, или приемный ребенок, - с ними одинаково было трудно справиться. Старый слуга помнил пугающий взгляд Гу Юня, когда тот был еще совсем мальчишкой. Он был похож на раненого волчонка, без причины ненавидевшего всех окружавших его людей, и ему было все равно, кем они были для него.
Но, несмотря на многочисленные трудности, этот мальчик смог вырасти во взрослого мужчину и теперь ему в пору было задуматься и о своей семье.
Зато здесь, в поместье, теперь подрастал еще один мальчишка, и он-то оказался еще более непредсказуемым.
После того, как Гу Юнь покинул столицу, Чан Гэн каждый день бегал в храм Ху Го.
Но ведь вокруг было так много людей, с которым он мог бы проводить свое время, почему он предпочел проводить его в храме? Его Высочество четвертый принц Ли Минь редко выходил за порог, но когда он выходил, это было действительно что-то важное.
Старый слуга до такой степени переживал и беспокоился за четвертого принца, что он каждый день думал о том, что Чан Гэн рано или поздно побреет свою голову.
Еще старый слуга прекрасно осознавал, что именно в пятнадцать лет мальчики самые непослушные, особенно когда доходило до уговоров со стороны старших. Не говоря уже о том, что Чан Гэн не был его собственным ребенком. Старый слуга не смел сильно вмешиваться в его жизнь, поэтому он пошел уговаривать Гэ Пансяо и Цан Нянцзы временно встать на сторону старика, чтобы отговорить Чан Гэна.
Когда Цао Нянцзы услышал о том, что Чан Гэн собрался пожить в храме Ху Го, его глаза раскрылись так широко, что с век мальчика посыпались тени.
- Что?! - разгневался Цао Нянцзы. - Лысый осел хочет обмануть моего старшего брата Чан Гэна, чтобы он стал монахом?!
Красивые мужчины также редки, как перо Феникса, или рог Дракона. Маршал Гу без колебаний покинул поместье, но тень Цзы-ду [2] будто бы до сих пор осталась в этих стенах. Чан Гэн достиг того возраста, когда любой стресс мог сказаться на его красоте, а ему и так приходится непросто, а теперь появился риск того, что Чан Гэн станет одним из этих лысых, плешивых ослов! Только от одной подобной мысли Цао Нянцзы резко перешел на сторону поддержки старого слуги.
На следующий день Цао Нянцзы совершенно сознательно оделся в мужскую одежду и без зазрения совести настоял на том, что пойдет вместе с Чан Гэном посмотреть на эти священные места и этот буддийский храм. Когда он вышел за ворота, он закатал рукава и прямо перед парой железных марионеток уверенно двинул руками в самоуверенном жесте, демонстрируя, что он точно добьется всего, чего желает.
Вот только марионетки были не живыми людьми, они могли только смотреть на его спину, пристально наблюдая за его странной походкой, будто под этой одеждой спряталась змея-оборотень.
Однако, той ночью, когда он вернулся из храма Ху Го, Цао Нянцзы ничего не говорил о том, чтобы "заставить очаровательного монаха раскрыть свою истинную форму". С тех пор мальчик бросил сторону старого слуги и присоединился к противоположной - где был Чан Гэн и его монах. И теперь Цао Нянцзы каждый день слушал учения Будды. Что касается причины, почему он перешел на сторону Чан Гэна, так это ни что иное, как "очаровательный монах просто был слишком красив".
Хотя маршал тоже был красив, но, к сожалению, он был слишком агрессивным, не мог спокойно сидеть на одном месте и не ценил других. А вот мастер Ляо Жань был совершенно другим. Цао Нянцзы сравнил его с прогуливающимся по этому миру лотосом, а если его опустить в пруд, он будет увековечен на поколения. Достаточно всего одного взгляда на этого мужчину, чтобы Цао Нянцзы стал счастливым еще на несколько дней.
Старый слуга искренне недоумевал, каким проклятьем этот монах охмурил мальчиков, и он срочно начал искать Гэ Пансяо.
Раз уж так велел долг, Гэ Пансяо тоже направился в храм.
Несколько дней спустя, Гэ Пансяо тоже перешел на сторону Чан Гэна и монаха.
Как оказалось, мастер Ляо Жань, помимо чтения Священных Писаний Будды, был весьма искусен о сведущ в разнообразии марионеток и других машин, работающих на Цзылюцзине. Гэ Пансяо даже смог повстречаться прямо дома с инженерами из Института Лин Шу.
Мальчик, который жаждал подняться на борт "Гигантского Воздушного Змея", и видел во сне этот счастливый момент, без лишних слов преклонил колени прямо у лотосового трона бронзового Будды.
Вот так вот, в течении последнего года, старый слуга свыкся с мыслью, что Чан Гэн перебрался в храм Ху Го, и поначалу он не принимал это так близко к сердцу.
Но, вопреки ожиданиям, Его Высочество проявил свои не самые лучшие черты характера. Прибыв в храм Ху Го, он последовал плохому примеру Гу Юня, а на следующий день золотая цикада сбросила оболочку [3] и мальчик исчез, не попрощавшись.
Сначала он сказал страже, что он и мастер Ляо Жань закроют дверь, чтобы они могли спокойно помедитировать. Люди, которые не имеют к этому никакого отношения, не должны их беспокоить. Охранники, разумеется, послушались Чан Гэна и, не смея тревожить его покой, остались за дверью.
Вечером того же дня, Чан Гэн взял с собой двух предателей и последовал за мастером Ляо Жань в Цзяннань.
Через несколько дней стражники решили, что что-то не так и отправились их искать. Но в комнате Медитации они нашли только одно письмо.
Старый слуга от разочарования хотел взреветь и расплакаться. Он немедленно отправил сообщение Императору и письмо Гу Юню.
До конца выслушав пришедшие вести, Император был несказанно рад. Во-первых, ему было наплевать на младшего брата, который резко из ниоткуда появился на его пути. Во-вторых, он с головой окунулся в буддизм и так слепо доверял Мастеру Ляо Жань. Едва он узнал о том, что Чан Гэн отправился вместе с ним в путешествие, Император не мог сдержать своего восторга и лишь сожалел, что он сам был скован и не мог последовать за мастером, чтобы лично убедиться в правоте своих слов.
Гу Юнь сейчас был очень далеко и на него можно было не рассчитывать. Ни для кого не секрет, что на западной границе, в пустынях сейчас орудуют бандиты, и их было так же много, как шерстинок у быка [4]. Целыми днями, не зная отдыха, Гу Юнь гонялся за ними. Когда посланник дяди Ван прибыл к воротам Западной Лян [5], в случае, когда ему нужно было немедленно найти маршала Гу, бедняге оставалось рассчитывать только на удачу.
Хотя Ляо Жань был монахом, он обсуждал Священные Писания и никогда не говорил о Дхарме или буддийских стихах, в которых было трудно разобраться. Большую часть времени он рассказывал об общеизвестных вещах. Как монах он, похоже, не очень хорошо практиковал свою религию. Для своего статуса он оказался слишком погруженным в земные проблемы. Он даже поднимал вопросы о нынешних политических трудностях, а после того, как они заканчивали разговор, монах всегда сжигал бумаги, на которых писал.
Через полмесяца, в маленькой чайной в Цзяннане, трое мальчиков сидели с монахом за одним столом.
В Цзяннане как раз началась весенняя вспашка, но, повсюду, куда ни глянь, в полях работало не так то и много людей. Трое старых опытных хлеборобов [6], прячась от солнца в тени соломенных шляп, лениво наблюдая за железными марионетками, усердно трудившихся на полях вместо них.
По сравнению с пугающими марионетками, которые использовали для охраны поместья и для тренировки с мечом, эти мирные сельскохозяйственные марионетки совершенно не были похожи на людей. Они больше походили на маленькие тележки, бегающие туда-сюда по полю с резной деревянной конструкцией, по форме напоминающей голову буйвола, с совершенно очаровательно-невинными глазками.
