Это помогло ему понять Гу Юня гораздо больше, чем если бы он был рядом с ним, слушая, как он целыми днями напролет бахвалится словно "северо-западный цветок".

Видя нерешительность в глазах Гу Юня, Чан Гэн смог понять, что тот намеревался допрашивать силой, и более того — не хотел, чтобы Чан Гэн был свидетелем этого. До сих пор Гу Юнь инстинктивно хотел сохранить свой вечно хрупкий образ "любящего отца" перед Чан Гэном.

　Чан Гэн не возражал против этого, напротив, он очень дорожил этой хрупкой любовью, о которой ифу не говорил вслух.

　Из Яньхуэй в столицу за Чан Гэном последовали два человека —Гэ Пансяо и Цао Нянцзы. Теперь их звали Гэ Чэнь [6] и Цао Чуньхуа [7].

Гэ Чэнь в детстве был очаровательным пухленьким круглолицым мальчиком. Теперь, когда он повзрослел, его пухлое тело стало высоким, сильным и крепким. Если смотреть на него сверху вниз, можно было бы отнести к категории "великанов".

Но, к сожалению, если смотреть со стороны шеи вверх, то голову туда, казалось, поместили по ошибке — на ней было лицо с нежно-белой кожей, две мягкие детские щеки, очень похожие на тофу, и теряющиеся между ними короткий нос, розовенький ротик и маленькие узкие глазки. Не было ни одного из семи отверстий [8], которые бы не выдавали невинность и безобидность.

　Изменения Цао Чуньхуа были гораздо более радикальными. Как бы он ни думал в своем сердце, он не мог остановить взросление своего тела. Было очень сложно сохранять такую же безупречную внешность, какая была у него в юности. У него не оставалось другого выбора, кроме как признать, что он действительно отвратительный мужчина, и изменить одежды обратно на мужские. И даже тогда он все равно колебался и выбрал себе имя "Цао Чуньхуа" — кроме него самого, никто не мог сказать, чем "Чуньхуа" отличается от "Нянцзи".

— Почему мы не можем поехать? — спросил Цао Чуньхуа, разминая шею. — Я не видел своего Аньдинхоу несколько лет, последние несколько дней я не мог заснуть.

Чан Гэн мрачно посмотрел на него и мысленно взмахнул кистью, одним росчерком оставляя метку рядом с именем Цао Чуньхуа. Он постоянно ждал момента, когда этот человек произнесет "мой Аньдинхоу" в общей сложности пятьдесят раз. Тогда Чан Гэн его изобьет.

Все еще ничего не подозревающий и совершенно бессовестный Цао Чуньхуа спросил еще раз:

— Старший брат, на этот раз, возвращаясь в столицу, ты унаследуешь свой императорский титул? Я слышал, что бывший император приготовил для тебя поместье Яньбэй, тогда ты съедешь в будущем, или ты все еще будешь жить в поместье Аньдинхоу?

Чан Гэн вздрогнул, а затем горько улыбнулся:

— Это будет зависеть от того, захочет ли Аньдинхоу видеть меня там или нет.

Сейчас, оглядываясь назад, в свое прошлое, Чан Гэн даже представить себе не мог, как ему удалось набраться смелости и сбежать из поместья своего ифу, бросить Гу Юня.

Не встречаться с ним было нормально, но на этот раз, когда он встретился с Гу Юнем в Сычуань, он был обречен встретиться лицом к лицу со своей судьбой. Даже если бы он был забит до смерти, ему все равно было бы трудно набраться той решимости, которую он проявил в том году.

Чэнь Цинсюй сказала ему: "Сохраняйте спокойствие, не позволяйте вашим мыслям сбиться с пути". Конечно, это играло роль в сдерживании Кости Нечистоты. Но человеческие эмоции — гнев или радость, печаль или счастье — связаны друг с другом. От постоянного сдерживания обиды и гнева естественным образом постепенно исчезла и радость.

Можно было уподобиться лишенной солнца траве — хотя она и могла оставаться в живых, но цвет все равно ее покинул.

Чан Гэн думал, что вот-вот превратится в Будду [9].

До тех пор, пока вновь не встретил Гу Юня.

Не говоря уже об усталости во время путешествия вместе с Гу Юнем. Целыми днями, если они не имели дел с мятежниками, они сражались с разбойниками. Тем не менее, сердце Чан Гэна всегда было наполнено неразумным счастьем, жаждой и ожиданием — как будто едва открыв глаза утром, он уже мог знать, что случится что-то хорошее.

Хотя Чан Гэн знал, что ничего хорошего не случится, Кость Нечистоты каждую ночь напоминала о себе.

Если он унаследует свой титул, позволит ли Гу Юнь ему остаться?

Если подумать логически, Гу Юнь позволил бы ему остаться, по крайней мере, Чан Гэн мог бы оставаться в поместье до того времени, пока он официально не женится. Если он останется холостяком, возможно, он мог бы остаться там навсегда.

Эта идея была слишком хороша, что Чан Гэн должен был собрать силу из девяти быков и двух тигров, чтобы не дать глупой улыбке загореться на его лице.

Они ждали где-то полчаса, пока Гу Юнь, наконец, не вышел.

Тайные ходы внутри горы напоминали огромную паутину, простирающуюся во всех направлениях, все стороны которой были соединены между собой. Гу Юнь отрубил в общей сложности более сорока голов, и, если не брать в расчет весь бред от тех немногих, кто испугался до слез, он, наконец, нашел входы для шестидесяти четырех тайных проходов.

　Услышав об этом, Гэ Чэнь задрожал от волнения:

— Что?! Мы, два брата, пробыли на этой горе более полугода, притворяясь горцами, только чтобы найти более тридцати входов! Как Аньдинхоу удалось обнаружить более шестидесяти, едва прибыв сюда?!

— Если бы не вы, я бы не смог их задержать, не говоря уже о допросе, — Гу Юнь посмотрел на Гэ Чэня, пытаясь сдержаться, а потом, в конце концов, потерял над собой контроль и махнул рукой. — Иди сюда!

Гэ Чэнь думал, что у маршала есть чему его поучить, и потому с нетерпением подошел поближе. И тут, совершенно неожиданно, Гу Юнь протянул руку и ущипнул его за щеку.

Гу Юнь давным-давно хотел сделать это и вскоре это желание стало болезнью, проникшей в самое нутро [10]. Всякий раз, когда он чувствовал, что что-то можно потрогать, чтобы почувствовать тактильно, он просто не мог сдерживать себя.

— Это так весело, — Гу Юнь ущипнул его ещё раз, думая, что он не может остановиться и хочет продолжать: — Как такое возможно?..

Гэ Чэнь деликатно промолчал.

Тигриный влюбленный взгляд Цао Чуньхуа был полон белой зависти. Он прошептал:

— Аньдинхоу несправедлив, почему бы вам не ущипнуть за лицо меня?

Он не осмелился сказать это перед Гу Юнем, зато Чан Гэн услышал его и подумал: "Хорошо, это сорок восьмой раз".

Цао Чуньхуа почувствовал на своей спине странный холодок. Он на мгновение обернулся, внезапно ощутив, как в сердце закралось какое-то зловещее предчувствие.

Гу Юнь использовал признание Цзинсюя, чтобы создать карту этой области. Затем он приказал людям окуривать тайные входы и выходы, наполнять их дымом три дня, превращая большую гору в дымоход. Летучие мыши, крысы, ядовитые насекомые, неважно, большие или маленькие, сбежали вместе со своими семьями, но в конце концов, человека, которого Гу Юнь хотел поймать, все равно нигде не было видно.

Несколько солдат вызвались натянуть веревку и пробурить тайный проход для исследования. Они искали с восхода солнца до полуночи внутри шестидесяти четырех ходов, но не смогли найти ни единого волоса, только стол, о котором упоминал Цзинсюй.

　На четвёртый день подчиненные сообщили, что проверили все связи Куай Ланьту и обнаружили подозрительного человека — это был гость по имени Ван Буфань [11], которого Куай Ланьту держал в своём доме. Его имя слишком походило на прозвище.

Этот гость обычно не выходил на улицу и не общался с другими людьми, но несколько доверенных лиц Куай Ланьту знали, что он очень доверял и очень уважал этого человека. Куай Ланьту выделил ему частный двор в своем поместье, приказав доверенным слугам и красивым служанкам сопровождать его.

— Где сейчас этот Буфань? — спросил Гу Юнь.

Подчиненный ответил:

— Сбежал. Слуги отравлены. Никто даже не знал об этом. Когда люди в поместье обнаружили это, трупы давно остыли.

— Маршал, — в это же время подошел кавалерист и сказал: — Мы поехали проверить несколько мест, где можно спрятать контрабандный цзылюцзинь, согласно признанию Цзинсюя, но они совершенно пусты, там нет ни одного кусочка бумаги.