Впрочем, и сам он… Как там в песне? Голова обвязана, кровь на рукаве? Рукав да, грязный, но своя там кровь или чужая, сказать достаточно сложно. Хоронили погибших все вместе. А вот бинтов на голове целый тюрбан. Царапины вроде, но кровят. И ведь даже не снарядом, а осколками, выбитыми с брони. Паршивая сталь все-таки пошла на эти вагоны. Да и конструкторы те еще умники. Хоть бы подбой изобрели. А так, считай, всех покоцало, не разбирая, кто подчиненный, а кому отдавать приказы надо. Вот и зацепило Хромова. Когда хлестнуло, даже внимания не обратил, только когда в глаза попадало – протирал. А потом глянул на себя в чудом уцелевшее зеркало – и оторопь взяла. С такой рожей только в фильмах ужасов сниматься. Главных злодеев играть. Или их жертв, хотя злодеев, наверное, все же интересней. Умылся, конечно, перевязали, благо уж чего-чего, а бинта хватало, аптечки фрицы скомпоновали по высшему разряду. Обмотали голову, словно у мумии, не пожалели материала. Главное, не болит даже, только бинт мешается – постоянно за него пальцами задеваешь.

Хуже всего из их лихой троицы пришлось Ильвесу. На груди рана от осколка, не то чтобы опасная, но глубокая и сильно мешающая. Такая, что ни чихнуть, ни пукнуть. Ильвес терпел молча, но заметно было, как он бледнеет при любом неосторожном движении. Вторая рана – на ноге. Тоже вроде бы ничего страшного, но заметно, что долгий переход ему не выдержать. А ведь именно к тому все шло.

Но они хотя бы живы, а так из экипажа бронепоезда уцелело не более двадцати человек. И повезло тем, кто просто мгновенно умер от взрыва снаряда. Иным пришлось куда хуже. Машинист второго паровоза и его помощник, те самые, с которыми недавно таранили станцию, сварились заживо, как и опасался Сергей. Там вообще только кочегар уцелел, он находился в тендере и успел нырнуть за кучу угля. Ему тоже досталось, но покраснение рук и лица совсем не то, что отваливающееся с костей мясо. Еще несколько человек лежали, накачанные морфием, и даже неспециалисту было ясно, что без хороших врачей и оснащенного госпиталя протянут они недолго. В общем, задница полная.

Да и сам бронепоезд производил, мягко говоря, не лучшее впечатление. Изуродованный и обгоревший, он ничем не напоминал сейчас того красавца, что отправлялся недавно в рейд. А ведь мы даже имени ему не дали, с какой-то иррациональной тоской подумал Хромов. Впрочем, это было, наверное, наименьшей из бед.

Где-то далеко трещала мотором «рама», но над ними пока не пролетала. Похоже, немцы и помыслить не могли, что они вот прямо сейчас остановятся. Логика требовала шпарить во всю прыть, и немцы искали их далеко впереди. Но это ненадолго, потарахтит – и вернется. Да и вообще, искать беглецов будут со всем тщанием, а значит, найдут. Ох, и паршиво же.

Хромов посмотрел на людей, копошащихся у сцепного устройства. Была идея отцепить второй паровоз и весь металлолом, что был позади него. Все равно после воздушной атаки и боя ничего ценного там не осталось. Но вот незадача, заклинило его намертво. Так что, может, хотя бы вагоны отбить, тем самым отбрасывая балласт, как ящерица хвост, и облегчая бронепоезд. Или подорвать сцепку, тротиловых шашек вроде хватает. И не только тротиловых, даже пироксилин непонятно какой древности нашелся. Подорвут. И что дальше? Все равно не здесь, так на следующей станции встретят. Или выкатят еще пару батарей. Или опять самолеты поднимут, полдня впереди, времени у фрицев валом. Все одно придется бросать технику.

Немного подумав, он махнул рукой Селиверстову и, когда тот подошел, негромко сказал:

– Вот что. Бери половину людей, Ильвеса на носилки – и идите к нашим. Задача ясна?

– А ты, старшой?

– А я? Я вернусь на станцию, которую мы проскочили, там нас точно не ждут. Устрою тарарам и подорву бронепоезд. Демонстративно. И сам под шумок уйду.

– А…

– Они все равно не жильцы, – безжалостно ответил Сергей. – Иных вариантов не вижу. Унести их с собой не сможем, бросать нельзя, прорваться нам не дадут. Может, у тебя какие-то предложения есть?

Селиверстов задумался. Карта сгорела, но он помнил ее наизусть. Действительно, предложенное Хромовым давало шанс хотя бы кому-то. Иной вариант – погибнуть всем. Может быть, нанести врагу какой-то урон, но не более. Опять все та же циничная логика войны – пожертвовать частью, дабы не потерять все. Вздохнув, напарник медленно кивнул:

– Хорошо, старшой. Но я иду с тобой.

– Нет, ты идешь с ними. Тоомас неизвестно, сможет ли долго продержаться, а ты знаешь, как выйти к нашим. Я как-нибудь выкручусь. Сам знаешь, не впервой. Возьми, – он снял маузер, отдал товарищу. – Тебе нужнее будет. Встретимся – тогда вернешь. И – приказ не обсуждается. Бегом!

На самом деле впервой, конечно. До этого момента он был или на подхвате у более опытных товарищей, или ходил в составе группы, в которой были люди, способные подстраховать. Да и чего уж там, на местности ориентирующиеся куда лучше. Но Селиверстов не обратил на эту нестыковку внимания. Секунду постоял, затем вновь кивнул и решительно направился к толпящимся у бронепоезда людям. Эх, и красноречивая у него спина была! Ну, вот как можно изобразить, что он подчиняется приказу, но притом совершенно его не одобряет? Скажите, как? Воистину, умер в парне великий актер. Но дисциплина есть дисциплина, и если кого-то признали командиром, то приказ выполнят. И парней сумеет вывести. И эту долбаную немку, на которой ни царапинки. Лучше б ее, как-то без злости, отстраненно подумал Сергей, чем того машиниста, у которого, небось, куча детей осталась… А он, командир, так и не удосужился спросить об этом. И командовал он, стоит признать, не лучшим образом. Перед собой, особенно сейчас, надо быть честным. Никакой ты командир, самозваный лейтенант Хромов, и погибшие сегодня в том числе на твоей совести. Так что остается лишь одно – выиграть им какое-то время, чтобы смогли уйти.

Хромов подумал, вытащил из кармана трофейную упаковку с наркотой. Повертел в пальцах, поморщился и вскрыл. Подсесть на эту дрянь ни он, ни те, кто пойдет сегодня в последний бой, все равно не успеют. А силы им понадобятся все, до капли.

Немцы обалдели, наверное, когда бронепоезд вновь вкатился на станцию и немедленно, без паузы, открыл огонь. Добровольцев, пошедших с Хромовым, было совсем немного. Точнее, когда он озвучил задачу, вперед шагнули все, но взял он с собой, естественно, необходимый минимум. Главное, чтоб на «эрликоны» и зенитку хватило. Никакого управления боем не планировалось, просто разнести все, до чего они дотянутся, поэтому Хромов сам встал к трехдюймовке. Машинист, застопорив состав, бегом пробрался в вагон и стал за второго номера. И десятка три выстрелов они сделать успели.

Впрочем, больше не смогли бы при всем желании – боезапас очень сильно покорежило осколками. Удивительно, как ничего не взорвалось, но запихивать в ствол снаряд, у которого из дырявых гильз во все стороны торчит непонятно что, не хотелось совершенно. Так что радуемся тому, что есть, и стреляем, стреляем, стреляем!

Наглость, конечно, несусветная, однако же сработало. Учиться немцы упорно не желали – впрочем, до этих мест еще не дошли, наверное, сведения о том, что такие маневры экипаж наглого бронепоезда уже делал. О том, что гарнизон застигли врасплох, говорила хотя бы батарея тех самых противотанковых пушек, которые учинили столько неприятностей, мирно стоящая на перроне. В походном положении, орудия прицеплены к грузовикам, исполняющим, очевидно, роль тягачей. И танк, судя по всему, уцелевший в прошлом бою, стоял рядом. В него кто-то тут же, с особым цинизмом, всадил снаряд, и боевая машина рванула с впечатляющим грохотом. Сейчас, под действием допинга, все звуки различались особенно четко, да и картинка играла эффектными красками. Так что танцем огня, рожденного текущим из баков горючим, насладиться можно было в полной мере.

Ох, как все забегали! Тараканы, да и только. Грохотали «эрликоны», смачно бухала зенитка, кто-то в азарте добрался до пулеметов и теперь с упоением лупил по немцам длинными, не слишком прицельными очередями. Веселье, что называется, на всю катушку. Сергей и сам поддался всеобщему азарту, лупя не слишком-то прицельно, зато от души. Сейчас в нем будто жили сразу два человека. Один с упоением наводил орудие, а второй стоял рядом и наблюдал, гадая, виновато в происходящем красочно описанное средневековыми поэтами упоение боем, или просто в крови играет ядреная немецкая химия. А потом все как-то сразу закончилось.