Правда, когда закончил и замолчал, какое-то время и хозяин дома не спешил начать говорить. Пришлось вновь брать инициативу в свои руки.

— Что это был за человек? — спросил я.

— Это не человек, лицеист, — ответил Будочник. — Когда-то был им. Но очень давно.

— Тогда кто?

— Они называют себя тошкены. Мы зовем их Падшими.

— Кто они?

Каждое новое объяснение рождало лишь дополнительные вопросы.

Будочник неторопливо прикурил другую папиросу, глубоко затянулся и посмотрел на меня.

— Я знал, что рано или поздно придется тебе рассказать, лицеист. Два варианта, два варианта, — учитель сделал из пальцев «козу», — либо тебе станет душно здесь и ты уйдешь, либо захочешь всех спасти. И оба имеют право на существование.

Если честно, я ничего не понимал. Куда уйти, спрашивается, если я только что пришел? Ну, в смысле, оказался здесь совсем недавно. И кого спасать, если наоборот, вроде все устаканилось. Но когда Будочника несло, его лучше не останавливать. В таком случае удавалось выяснить много нужной информации.

— Сравни наши миры, чем они отличаются? — спросил Будочник. В сизом дыме его хитрое лицо выглядело как призванная голова какого-то демона.

— У вас есть магия, у нас ее нет, — пожал плечами я.

— Но разве так было всегда? — спросил учитель.

— Нет, до тысяча восемьсот девяносто пятого года. Сам же знаешь.

— А теперь представь мир, в который магия пришла еще раньше. Значительно раньше. Скажем, на тысячу лет.

— Ну, допустим, представил.

— Это и есть родина тошкенов и эфери. Обычный мир, населенный людьми, которые с приходом магии стали меняться. Пришлось меняться и всем разумным существам.

— В чем их различия между собой? Хотя бы в двух словах.

— В чем различия между дождем и стеной, лицеист? — усмехнулся Будочник. — Хотя бы в двух словах.

Он помолчал, явно испытывая на прочность мою нервную систему, после чего стал неторопливо рассказывать.

— Все они колдуны. Но всех их различает степень восприятия магии. Многие волшебники, постигшие высшие секреты таинств волшбы, пришли к выводу, что магия есть не что иное, как средство познания себя. Они отринули суетность своего мира, не захотели бороться за власть, деньги, могущество. А после назвали себя эфери. Ну, или их кто-то назвал. Не знаю, если честно. Мы несколько раз натыкались на них в том, чужом мире. Но наши встречи ни к чему не привели. Им безразличны людские страдания.

— В чужом мире? Каким образом вы туда перемещались?

Один теоретический способ с помощью замечательной Перчатки я знал. Хотелось бы услышать остальные варианты.

Будочник посмотрел на меня пристально. Возможно даже пристальнее, чем следовало бы.

— Тебе не идет быть глупым, лицеист. Не делай так больше.

Я терпеливо промолчал, и учитель, видимо, воспринял это, как покаяние.

— Если есть вход, значит, существует и выход. Наши ученые поняли это сразу. Раз твари способны попадать к нам, мы можем оказаться в том мире. Разломы изучали. Серьезно, внимательно, тщательно. И в конечном итоге некоторым стало удаваться создание артефактов для разовых перемещений. Правда, всем им не хватало стабильности. В артефакте должна быть заключена исключительная сила.

Угу, примерно как восполняемый дар, которым, допустим, можно накачивать Перчатку.

— И наши пионеры по изучению того мира столкнулись с разумными существами. По-настоящему разумными. И если для эфери мы оказались неинтересны, то с тошкенами все вышло наоборот.

Папироса зашипела, коснувшись кожи Будочника. Правда, тот даже не вздрогнул. Внимательно посмотрел на окурок и отряхнул пальцы.

— В каждом человеке есть и свет и тьма, лицеист. Так мы устроены. Тьму кормить легче, поэтому в мире столько несчастий, войн, обмана. Но когда Тьма захватывает каждый уголок твоей души, когда в тебе не остается ничего человеческого, магия деформирует тебя и ты становишься тошкеном. Время и магия сделали из них уродливых существ. Мы перестали называть их людьми, но встреченное тобой нечто когда-то давно было человеком.

Будочник замолчал, явно довольный произведенным эффектом. Он смотрел на меня с легкой издевкой, взглядом уставшего от жизни старика.

— Чего хотят тошкены?

— Чего хочет каждый человек, сильный физически настолько, насколько беден духовно? Власти, лицеист. Они хотят власти. Тошкены повелевают тварями, ибо поняли саму суть магии и теперь используют ее для своих черных дел.

— И какая же суть магии, Будочник? — спросил я.

Спросил и испугался. Что, если сейчас учитель вновь скажет, что глухим обедню два раза не служат, а тупицам концовки анекдотов не объясняют. Однако Будочник пожевал нижнюю губу, неторопливо достал папиросу, но так и не закурил. Прикрыл глаза, понюхал табак и стал говорить:

— Магия — это паразит. Зараза, которая хочет проникнуть во все миры и коснуться всего, до чего сможет дотянуться. Что станет с существами, которых она преобразовала, магии неинтересно. Она пойдет дальше. Я даже не знаю, скольких миров уже коснулась магия. Но мне кажется, что очень многих. Какие-то выдержали испытание, в каких-то вместе со сквозными проемами, через которые она утекала, стали образовываться Разломы. Но по мне, магия — это самая страшная болезнь, лечения от которой нет.

Слушать подобное было жутковато. Раньше я не верил в множество миров. Пока один из них не постучался в дверь.

— Знаешь, что еще хуже, лицеист? — не дал мне погрузиться в собственные мысли Будочник. — Мы сами указали тварям лужайку, полную всяких вкусностей. Оставили жирный след, уйдя из того мира. По нему они пробираются сюда. И если появился первый разведчик из Проклятых, значит, скоро здесь окажутся и все остальные.

— Хорошо, — кивнул я.

— Хорошо?! — мое заключение очень сильно удивило Будочника. Так, что он даже попытался вскочить на ноги. Тело подвело, и учитель рухнул обратно в кресло.

— Только общий враг может объединить застенцев и иносов. То есть, магов. В противном случае будет война заклинаний против ядерных ракет.

— Каких ракет? — нахмурился Будочник.

— Здоровенных таких, выжигающих после себя все. А то, что война была бы — в этом можно не сомневаться. Договариваться — это то, что в последнее время у нас получается хуже всего. К тому же, недавно Император лишился нескольких единичек. Потеря невосполнимая. Думаю, появление третьей стороны как нельзя кстати. Теперь нужно лишь донести до застенцев осознание опасности, которая им угрожает.

— Не волнуйся, — криво улыбнулся Будочник. Было видно, что ему данная «шутка» не доставляет никакой радости. — За этим дело не станется. Застенцы очень скоро поймут, что имеют дело не просто с иномирными безмозглыми тварями.

— Что ж, тогда подождем, — решительно поднялся я.

— Лицеист, погоди, — заторопился Будочник и опираясь на трость поднялся, словно боялся, что уйду прежде, чем он сможет мне что-то сказать. — Что ты сделал с сульфаром тошкена?

Мне этот вопрос не понравился. Словно Будочник заглянул в мою душу и выдернул оттуда самое неприятное, что только мог. Когда он начал рассказывать о Падших, мне сразу вспомнились слова Максутова.

Можно было соврать, вот только зачем? Лгать людям, которые хотят тебе добра — глупо. Поэтому я сказал правду.

— Его нужно забрать. А еще лучше — разрушить, но не здесь. Сульфар убитого тобой тошкена — своего рода маяк, на который будут идти все остальные. Это не прекратит вторжения, но на какое-то время его отсрочит. Это понятно?

— Предельно, — тяжело вздохнул я.

У меня в последнее время вошло в привычку героически создавать трудности, а после — не менее героически их преодолевать. Сам накосячил, сам разгреб. Удивительно самодостаточный маг.

— Но это еще не все, — сказал Будочник, будто ситуация с сульфаром была глупым пустяком. — Учти мою ошибку. Не оставайся один. Не отворачивайся от близких. Тебе уготованы серьезные испытания. И если… если ты не справишься с Тьмой внутри тебя, лицеист, у этого мира не останется никаких шансов.