— Получается, если я покажу пристойный результат на Кубке старших школ через неделю, у меня появляется шанс?

— ДА. С условием. Послезавтра — наши внутренние старты, отборочные. Будет формироваться команда школы. Ты должен опередить номер два в школьной команде минимум на двадцать процентов результата.

— Хренасе.

БАХ! Ещё один удар кувалдой в стол, вернее, ладонью.

— Пардон! — подпрыгиваю вместе со стулом.

— Ну и напоследок. Виктор, как ты думаешь, я в курсе твоих регулярных конфликтов со сверстниками? Или администрации школы об этом ничего неизвестно?

— Если вы от ювенальной юстиции даже моё меню на завтрак знаете, то думаю, что в курсе, — отчего бы не пожать плечами ещё раз. — Хотя это и рождает уже мой вопрос: насколько это всё нормально?

— До прихода тебя к нам в школе не было никого с твоего социального уровня. Все учащиеся — элита в прямом смысле слова. И по происхождению, и по перспективам, и по текущим результатам.

— А я кто?

— Сын дворняги. Сам дворняга. Администрация надеялась, дворняга перспективна в будущем.

— Для чего вы мне это говорите?

— Ты очень неплохо попытался отстоять себя в утреннем разговоре с Рашидом. Неплохо с точки зрения твоих интересов. Но мне не нужны проблемы, — он бьёт ладонью в стол ещё раз.

Мания, что ли?

— Вы бы не могли максимально расшифровать последнюю мысль? Чтобы я был уверен, что понимаю вас полностью.

— Твой шанс — это обратно стать тем, кем ты был, в спорте. Но если при этом будут страдать другие ученики, неважно от чего — то рейтинга тебе не видать. Я лично снижу его за асоциальное поведение.

— Э-э-э… Стоит ли мне говорить, что вы сейчас закладываете противоречие?

— Попробуй, — он равнодушно откидывается на спинку кресла.

— Я потому и снизил результат, что меня об этом очень просили, — демонстративно тру нижнюю челюсть. — Вручную просили, много раз подряд и были при этом чертовски убедительными. Я с удивлением обнаружил в вашей школе, что мои победы не нужны в первую очередь моим сверстникам. Сегодня утром попытался первый раз в жизни от…

— Это твои проблемы, — Трофимов спокойно качается вперёд-назад, забрасывая туфли на стол.

Вместе с ногами.

— Я вас не понимаю сейчас.

— Коротко. Если не хочешь улететь на депортацию, ты должен выигрывать за школу. Я бы сказал, что и в этом случае шансы не стопроцентные, но они есть и они не малы. Это раз.

— Два что?

— У других учеников не должно быть от тебя проблем. Точка.

— Каких проблем?! Вы сейчас о чём?!

— Твой удар пальцем в глаз Рашиду. Я закрыл глаза на то, что ты сделал это явно под какой-то химией. Ювеналы звонили, — напоминает он многозначительно. — Сам мальчик жаловаться на тебя не стал, ты этого даже не оценил, кстати. СЕДЬКОВ! Если утренний инцидент не будет последним в школе, второй эпизод будет последним в своей биографии тут.

Ну и поворот. А ведь он отлично понимает всё — судя по его глазам.

Видимо, моё лицо красноречиво вытягивается, потому что в следующее мгновение он пренебрежительно улыбается и добавляет:

— Хочешь сказать что-нибудь о справедливости? Типа, тебя бьют? И ты должен иметь возможность защищаться?

— Да. Не такими словами, но имел в виду именно это. Ваши слова звучат как провокация либо издевка.

— Ни то, ни другое, ты слишком много о себе думаешь.

— А что это тогда?

— Раз и навсегда: пока учебными и воспитательными процессами в школе управляю я, правила здесь устанавливаю тоже я. Для тебя, в силу твоей индивидуальности, эти правила логично сделать уникальными.

— Завершите мысль, пожалуйста. Чтобы я чётко увидел позицию администрации.

— Ещё не понял? Школа тебя поддержит во всём, что касается твоего будущего гражданства, образования, далее по списку. Но для этого ты должен выигрывать. Чтоб и у нас были какие-нибудь бенефиции.

Он переводит дух, оглядывается по сторонам и подцепляет с подоконника стеклянную бутылку с водой.

Вылив добрую её половину себе в рот, Трофимов продолжает:

— Однако, выигрывая за школу, ты не должен прямо или косвенно доставлять даже тени неудобств никому. Особенно — остальным ученикам! Даже в том контексте, в котором ты сегодня утром зацепил ногтем глаз Рашида.

— Можно подумать, это была моя инициатива! А что делать, когда конфликты начинаются не мной?! Вы же сами наверняка знаете!

— А я не знаю, — серьёзно качает головой он, подаваясь вперёд и нависая над столом. — Я действительно не знаю, как тебе спокойно ходить сюда дальше, не имея возможности дать сдачи. Но мне это и не нужно знать, понимаешь?

— В смысле? — теперь оторопеваю полностью.

— Это твоя личная проблема, Седьков, не моя. Я здесь только устанавливаю правила! А как их соблюдать — твоя забота. Крутись, думай, — хряк пожимает плечами. — Пробуй варианты, старайся, напрягайся. Должен же кто-то напрягаться?

— Знаете, в моём возрасте абсолютно все дети на автомате верят в одну смешную вещь.

— В какую? — завуч отхлёбывает из бутылки вторую половину.

— В справедливость. И в то, что педагоги теоретически должны ей способствовать.

— И что? — пустая бутылка со звоном отправляется в мусорную корзину под столом. — Что ты этим хочешь сказать?

— Те условия, которые вы выставили, очень мало похожи на справедливость.

— Знаешь, я очень рад, что ты это сказал. Давай расставим все точки. Если бы ты был моим другом, родственником, членом семьи знакомых, да просто полноценным человеком — я бы тебя очень понял. — Лицо кабана излучает искренность и сочувствие. — Но ты чужой. Здесь ты просто чужой, к твоему сожалению. Поэтому сочувствие в свой адрес ещё нужно заработать. Улавливаешь?

— А ведь вы меня просто не любите, сенсей.

— Увы для тебя, и не скрываю даже. Да, у тебя с этим пока минус. А за что мне тебя любить?

— Ух ты.

— Ага. Лично для меня ты — головная боль и дополнительная работа. Учишься ты у нас, не учишься — моя зарплата от этого не меняется. Но до тебя мне не приходилось тратить время и силы на…

—… на выродка с парой сотен рейтинга? Об которого не вытирают ноги только ленивые? От которого одни проблемы в потенциале, но нет отдачи? Нулевой выхлоп?

— Точно. Ну видишь, ты же сам всё понимаешь.

— До разговора с вами всегда считал себя нормальным человеком, а сейчас прямо ущербным чувствую. Занятно.

Хорошо, что я уже не в том возрасте, чтобы его слова могли меня задеть.

— Мало ли, кто из нас кем себя считает, — толстяк пренебрежительно машет ручкой. — А знаешь, кем считаю тебя я?

— Кем?

— Картошкой. Картошкой крайне спорного сорта. Стоимость твоего урожая должна превышать стоимость ухода за тобой, как по мне. Здесь и сейчас выращивать тебя мне должно быть выгодно.

— А если нет?

— Если нет, расти на другой грядке, — свин поднимается из кресла, проходит к окну и поворачивается ко мне спиной. — Мне ты здесь не нужен, если не даёшь выхлопа на турнирах либо если от тебя страдают нормальные учащиеся. И абсолютно неважно, повторяю, в каком контексте они пострадают! Ты можешь быть сто раз прав, а они нет — моё условие от этого не поменяется! Изволь соблюдать. Точка.

— Эти учащиеся могут тупо стучать мне по морде, но я не могу ударить в ответ безнаказанно? Правильно понял?

— Да. Я затем тебя и позвал, чтоб разъяснить тебе именно этот момент. Судя по тому, как ты бойко начал размахивать руками, подошло время для профилактики… Другие учащиеся от тебя страдать не должны, контекст неважен — это обязательное условие школы.

— Это же нечестно.

— И что? Мне плевать. Честно, нечестно — лично мне неинтересно. Я начальник — ты дурак, слыхал поговорку? Мне должно быть комфортно на моей работе, потому что вы приходите и уходите, а педагоги остаются. Если ты этому комфорту мешаешь — мне плевать, прав ты или нет. Ищи пути, напрягайся. Займись дипломатией, вот! Либо вали на все четыре стороны.