В-четвертых, все имеющие место в науке, акты абстрагирования вовсе не имеют самодовлеющего значения, но предпринимаются только с одной и единственной целью – это вернуться назад к нерасчлененным и глобальным массам, т.е. вернуться опять в сферу конкретности. Но только раньше, до процессов абстракции мы относились к эмпирической текучести слепо и нерасчлененно, не понимая никаких закономерностей, которыми она управляется и направляется. А теперь, произведя всевозможные расчленения в сплошной эмпирической текучести и возведя ее путем абстракции в то или иное логическое построение, мы с этим построением в руках возвращаемся опять к слепой эмпирической текучести, но начинаем понимать ее уже расчлененно, единораздельно, как некоторого рода закономерность и как научно-проанализированную действительность. В сущности говоря, мы и здесь все время продолжаем идти по пути абстрагирующего мышления. Однако, дойдя до какой-нибудь его вершины и продолжая двигаться дальше на путях абстракции, мы вдруг начинаем замечать, что пройдя через эту вершину, мы совершили новый диалектический скачок, и вместо отхода от конкретного к абстрактному, начинаем идти опять от абстрактного к конкретному. Дальнейшее усложнение абстракции начинает захватывать собою все большие и большие детали конкретного и, таким образом, ведет это последнее все к большему и большему осознанию и мысленному оформлению, т.е. к нахождению в нем реальных закономерностей. Другими словами, те абстракции, которые мы теперь формулируем, возникают уже не в результате прогрессирующего обобщения, но в результате смыслового порождения нашими абстракциями тех самых свойств конкретной действительности, которые мы до сих пор покидали ради получения абстрактных общностей.

Абстрактное мышление отражает действительность. Но действительность есть постоянное творчество новых форм и постоянное саморазвитие, постоянное порождение нового. Иначе оно будет отражением не самой действительности, но только ее неподвижных и мертвых сторон (если таковые в ней имеются). Не мышление создает само из себя и своими средствами новые порождения, но самопорождающая действительность, которая отражается в мышлении, продолжает и в этом мышлении, через это мышление порождать все новое и новое, но, конечно, уже специфическим образом, соответствующим мышлению, как уже отражению действительности.

В связи с этим и в языкознании те, которые работали над структурами и моделями языка, пришли к необходимости создать теорию уже не просто моделей, но порождающих моделей. И никому иному, как именно С.К. Шаумяну принадлежит одна из самых сильных попыток создать теорию именно этих порождающих моделей, о чем мы уже имели случай говорить выше. Основная, исходная языковая модель теперь уже не модель, но генератор, т.е. то, что путем известных правил порождает собою все конкретные особенности живого потока речи. Само собой разумеется, что порождение – это уже не есть конструирование в смысле обобщения, и генератор – это уже вовсе не просто конструкт.

Но тогда позволительно спросить, если теория порождающих моделей является самой существенной и наиболее конкретной частью в структурной лингвистике, то почему же мы должны говорить обязательно о двухступенчатой теории языка? Уже модель звука и сущность звука не сводятся на простое конструирование. Но тем более не сводится на него порождение. В известном смысле порождение есть процесс даже противоположный абстрагированию. Значит, если обозначать лингвистическую теорию по количеству необходимых для лингвистики ступеней познания, то не есть ли эта порождающая, или генеративная модель, уже четвертая ступень познания наряду со ступенями наблюдения, конструктов и сущностных моделей? В нашем предыдущем изложении, как помнит читатель, мы во всяком случае говорили не просто о конструктивной сущности звука, но об его генеративно-конструктивной сущности.

Далее, в-пятых, никакие структуры и модели, никакие конструкты и генерации не будут иметь отношения к языку, если мы забудем, что язык, в первую очередь, есть орудие общения, а именно орудие разумно-человеческого общения. Коммуникативная функция языка не сравнима ни с какими другими его функциями, является их предпосылкой и осмысливает их как раз именно в качестве языковых. Язык, при помощи которого никто и никому ничего не сообщает, вовсе не есть язык.

Структурные и модельные конструкции, взятые сами по себе, существуют, как мы говорили выше, и во всех других науках, не только в языкознании. Если моделирование является чем-то полезным, напр., в физике или в химии, то это ведь еще не значит, что физика есть учение о языке или химия есть наука о языке. Спецификой языка является только коммуникация, а коммуникация эта не сводима ни на абстрагирующее конструирование, ни на наличие конструктурно-сущностной модели. Название «двухступенчатая теория», возникшее в результате констатаций ступеней наблюдения и конструктов, очевидно, не считается с той спецификой языка, которую мы сейчас назвали «коммуникацией».

И, опять-таки, вовсе нельзя сказать, что С.К. Шаумян игнорирует эту языковую специфику. Ему очень близка идея языка как знаковой системы. Он употребляет такие термины как – «десигнация» или «десигнат». Излагая свою теорию абстрактного генератора, он вводит термины «эписемион», «семион» и «пучок семионов». Эти латинские и греческие слова тоже свидетельствуют об актах обозначения, которые, очевидно, оказались здесь полезными для С.К. Шаумяна. Подобного рода термины – «знак», «обозначение», «обозначенное», – имеют, конечно, некоторое отношение к области коммуникации, но они, опять-таки, имеют слишком общее значение и нисколько не вскрывают языковой специфики. Национальные флаги, светофоры, всякие гудки, свистки, эмблемы тоже ведь относятся к знаковой области, но они еще не есть язык в собственном смысле слова. Только термин «коммуникация» в известной мере способен выразить наше представление об языке, как об орудии разумно-человеческого общения. В таком случае, однако, этот термин должен найти для себя место среди тех ступеней познания, по количеству которых обозначается основная теория языка и, следовательно, основная фонологическая теория.

В итоге всех этих толкований двухступенчатой теории С.К. Шаумяна и в результате вытекающих отсюда необходимых к ней дополнений, мы, таким образом, должны говорить не о двухступенчатой теории языка, но, по крайней мере, о пятиступенчатой теории языка, если только само название основной теории языка необходимо должно отражать в себе все те основные ступени познания, без которых немыслим язык. Поэтому мы бы сказали, что фонема есть: 1) генеративно, 2) конструктивная, 3) структурно-сущностная модель 4) глобально-текучего звука в потоке живой речи, имеющая своей целью вскрыть его, 5) коммуникативную интерпретацию. Легко убедиться, что хотя наша критика теории С.К. Шаумяна является вполне принципиальной, тем не менее все указанные нами пять моментов фонемы исследуются самим же С.К. Шаумяном в разных местах его сочинений. Но в тех местах своих сочинений, где он дает определение своей основной теории, он неизменно пользуется термином «двухступенчатая теория». А т.к. исследования С.К. Шаумяна уже получили достаточную популярность у языковедов, то и многие языковеды, желая обозначить теорию С.К. Шаумяна, тоже пользуются этим же названием.

Мы думаем, что это название, фактически, не соответствует тому богатству оттенков, которыми обладает сама эта теория, и потому оно способно вводить, особенно людей неискушенных, в глубокое заблуждение. Говорят, напр., что язык вовсе не есть совокупность конструктов (это само по себе, конечно, вполне правильно), и на этом основании бракуют всю языковую теорию С.К. Шаумяна, хотя, фактически, она ни в каком случае не сводится на теорию только одних конструктов. Поэтому, мы и считаем необходимым помешать этому заблуждению и дать теории С.К. Шаумяна то название, которое она в полном смысле заслуживает, как теория не двухступенчатая, а пятиступенчатая.