— Остановите карету! — приказал воевода, тронутый этой горькой песней. Отнесите тому бедолаге поесть и эти шесть золотых, — приказал он стражнику. Тот поскакал по полю, где копал несчастный певец, отдал ему все и вернулся к воеводе.

— Этот парень, — сказал он, — из деревни Селиште. Захватили его татары, когда было то проклятое нашествие.

— Братцы! — кричал раб. — Матушке моей скажите!..

— Горе ему, горе! — покачали головами стражники.

После трех дней пути прибыл воевода со своими людьми в Бахчисарай. День отдыхал, затем, переодевшись в дорогие одежды, сел воевода на коня и вместе о своим верным боярином Хынческу отправился к ханскому дворцу. Перед воротами стояли на страже несколько татар в кожаных нагрудниках. Пестрая толпа толкалась вокруг. Кричали томимые жаждой ослы, помахивая ушастыми головами, ржали кони, сновал разный люд, со всех концов прибывший сюда. И только верблюды терпеливо жевали свою жвачку, глядя пустыми глазами на все, что происходило вокруг. При виде воеводы толпа расступилась, давая ему дорогу.

— Извести сиятельного хана, что прибыл бей из Молдавии и желает говорить с ним, — сказал по-турецки воевода вышедшему мирзе.

Спустя какое-то время мирза вернулся и передал, что хан приказал ждать.

Каждый раз, когда открывались ворота и выходил мирза, чтобы кого-то позвать, воевода Лупу вздрагивал. Он ожидал, что его кликнут первым. Но всякий раз звали кого-то другого. К вечеру все, кто не сумел попасть к хану, ушли.

— Приходи завтра, — сказал мирза. — Хан наш находится у жен своих в гареме.

Огорченный воевода ушел. Неужто хан забыл о нем? Или, может, неясно сказал ему мирза о том, кто ожидает у ворот?

Наступило утро и снова сказал он мирзе, кто он такой. Тот ушел, вернулся и сказал:

— Приказано ждать!

Целый день ни пил, ни ел воевода, — стоял и ждал. Но и на этот раз никто не позвал его. Входили все — торговцы и путешественники, приехавшие верхом, и те, кто передвигался пешком с посохом, но только не он, господарь Земли Молдавской. О нем будто забыли. Ясно было, что хан не желает принять его и просто над ним издевается.

В мрачном настроении вернулся Лупу на постоялый двор и приказал готовиться в путь. Он намеревался вернуться в Переяслав, когда вдруг прискакал к нему мирза с двумя татарами и сказал:

— Зовет тебя пресветлый наш хан!

Воевода сел на коня и, томимый невеселыми мыслями, направился к ханскому дворцу. В его душе еще тлела искра надежды, что удастся уговорить хана дать ему войско. Он не поскупится на посулы. Теперь, когда речь шла о жизни госпожи и сына и всей его дальнейшей судьбе, он ничего не пожалеет, все отдаст!

Хан сидел на расшитой золотой нитью подушке. Воевода поклонился.

— Многих лет тебе, пресветлый хан!

— Салам, салам, Василе-бей! — ответил хриплым голосом хан. — Из каких краев пожаловал?

— Из Переяслава, светлейший!

— Ага, из Переясхава, — пробурил его взглядом своих крохотных черных глаз татарин.

— Оттуда.

— У Хмеля жил?

— У него приют нашел, светлейший, потому как больше негде было. Тот вор, что сегодня на моем престоле восседает, продал меня врагам.

— Дошло до меня, что Хмель вступил в сговор с гяурами из Московии? Это правда?

— Правда, светлейший! Одной веры они, одной крови.

— Хы! И тебе неизвестно, что они затевают?

— Неизвестно, поскольку я сразу сюда и поехал.

— Ага! — поскреб хан свою крашенную хной реденькую бороденку. Он помолчал, опустив глаза на алмазные четки, потом подняв голову, спросил:

— А ты по какой нужде к нам прибыл?

— Прибыл я, блистательный, просить у тебя войска, дабы вернуть престол, что был мне дан фирманом всемогущего нашего султана. Поскольку не получал я приказания о низложении, то по закону я — господарь над Молдовой.

— Прогони его, ежели так, как говоришь!

— Разве можно сделать это без войска? Я пришел просить помощи твоей. Вдесятеро отплачу, светлейший!

— Выходит, никак не можете без нас? Даже в своей собственной стране без нас не можете порядка навести!

— Никогда не забуду добро, что ты мне сделаешь! Подданные твои довольны будут и платой и дарами, которыми я их награжу!

— Так все вы говорите, — нахмурился хан. — И гяур Хмель клялся на вашей святой книге, что будет нам, как брат. А что теперь творит, шакал? Стражу на границе расставил и не пускает моих татар идти за добычей. Теперь же ты приходишь и обещаешь, — уже кричал, брызгая слюной хан, — потому как сам дошел до крайности. Но когда ты вновь усядешься на престол, то первый укусишь руку, которая тебе помогала! И вы и бог ваш — все вы вероломны!

— Каждый со своей печалью, пресветлый, — сказал воевода, клокоча от скрытого гнева. — Как погляжу — помощи от твоей светлости мне не получить! Прошу у тебя разрешения покинуть ханство.

Понял воевода, что попал меж двух огней. Но поскольку хан ничем не мог насолить гетману, то хотя бы свата его он мог теперь унизить, сколько пожелает.

— Зачем тебе уезжать? — задвигался на подушке хан, сразу притихший, словно пламя, на которое вылили бочку с водой. — Войска, правда, дать тебе не могу. Сам готовлюсь идти против этого клятвоотступника Хмеля. Но приют окажу тебе. В крепости Гюзли будешь ты хозяином. Станешь самый жирный плов есть, пить сладчайшие вина, самые красивые одалиски утешат твое сердце...

— Благодарю тебя, светлейший, но лучше отпусти меня.

— Негоже, чтобы кто-либо из гостей покинул мое ханство необласканным. Я дам тебе стражу, чтобы ни в чем в дороге ущерба тебе не было!

Воевода поклонился и вышел. По собственной воле сунул он голову в петлю. Ежели, входя к хану, у него еще была какая-то надежда, что удастся вернуть престол, то выходя, он уже не был уверен даже в собственной жизни. Стража, которую придал ему хан, не столько стерегла добро его, сколько его самого. Прибыв в крепость, он понял, насколько лживы были слова хана. Не хозяином вошел он туда, а настоящим заложником. Раскаивался он теперь, что не послушал совета гетмана Хмельницкого. Но было поздно.

Сопровождающие его люди огорченно стояли вокруг и думали о том, как бы уехать. Однажды пришел к нему начальник его охраны, поклонился и сказал:

— Не осуждай нас, твоя милость, но время нам возвращаться домой.

— Поступайте, как желаете, — ответил воевода, который ни приказом, ни добрым словом уже не мог их удержать. — Возьмите сии кошельки и разделите меж собой. Прошу тебя, капитан, отправляйся в Переяслав и отвези свату моему, гетману Хмельницкому послание. Возьмете с собой две подводы с одеждой и верховых лошадей.

— Благодарим твою милость! Письмо мы доставим, не сомневайся, и устами расскажем все, что знаем.

Воевода уселся за стол и написал письмо, в котором просил гетмана замолвить слово перед вельможами Порты, дабы его не предали смерти.

«Горько раскаиваюсь, сват, за то, что сотворил, — жаловался он. — Святыми были слова твои! Но какая польза нынче от моего раскаяния? Подозреваю, что задумал хан отдать меня в руки туркам. Прости меня и не лишай и на этот раз своей братской помощи. Остаюсь завсегда твоей чести верный друг!»

Уехали его охранники, и еще долгое время провел воевода Лупу в той грязной и полной мух и блох крепости.

Однажды пришли какие-то татары с мирзой во главе и велели ему готовиться в путь. По тому, как они окружили его и не разрешили взять с собой возы с добром, понял воевода, что ничего хорошего не ожидает его в конце этого пути.