— Угорела от ладана, — шептались боярыни.

На пиру княжна сидела грустная и молчаливая. Она с болью думала о том, что прав был ее возлюбленный спафарий. Пути их расходятся на всю жизнь.

Три дня шумела свадьба на господарском дворе. Гости веселились, а еще более того ели и пили. А на четвертый день отец жениха драгоман Антонио пришел к воеводе и поклонился ему.

— Я пришел к тебе, твоя светлость, — в некотором смущении сказал он, — чтоб испросить твоего согласия покинуть эту замечательную землю.

— К чему такая спешка? Погостите еще! Поедем в наши горные имения, и вы увидите там необыкновенно красивые места.

— Я б со всем сердцем, но срочные дела призывают нас. И к тому же самочувствие княжны Пэуны беспокоит. Надеюсь, в Венеции, на лазурном берегу, она быстро излечится.

— Ежели ты так настаиваешь, я прикажу готовить кареты и возы с приданым. Но дотоле поговорим о деле, которое нам обоим в равной мере благоприятно. Скажу без околичностей, — хочу видеть своего зятя господарем. И трон, на который он сможет сесть, это валашский трон. Воевода Матей, что правит там, туркам не верен. Беспрестанно что-то замышляет с врагами Порты и всеми путями старается подточить мир между Оттоманской державой и христианскими государствами. Ежели твоя милость шепнет кому следует при Порте об этих обманных поступках валаха, турки его быстро низложат. И вот вместо него мы и возведем Амброзио.

— О, твоя светлость, — поклонился драгоман, который понял истинные намерения свата, — то, о чем просишь меня, вещь невозможная. Отношения между Венецией и Портой более чем натянутые.

— Но это не помешает тебе дать туркам понять, что воевода Матей их заклятый враг.

— Не так все просто, твоя светлость. Они потребуют доказательств, а мне нельзя вмешиваться в чужие дела, пока моей стране угрожает война.

Воевода от злости закусил ус и недобро посмотрел на венецианца. Большие надежды возлагал он на драгомана, у которого были при Порте обширные связи. Через него он полагал распространить слухи о том, что затевалось в Бухаресте. В конце концов, эти слухи привели бы к низложению Матея. Но, к его глубокому разочарованию, Грилло не дал вовлечь себя в эту опасную игру.

— Я б хотел, чтоб твоя милость понял, — сухо промолвил воевода, — что наши старания к благоденствию зятя направлены.

— Нету меня слов, чтобы выразить твоей светлости мою признательность, но мне хотелось бы видеть сына на службе у моей страны.

— Что же, видимо, наши чаяния, как и язык, на котором мы разговариваем, тебе совсем не понятны. Когда собираетесь отбыть?

— С твоего высокого соизволения — даже завтра.

— Обо всем позаботится великий логофет. Я же не смогу проводить вас, потому как срочные дела призывают меня в Нямецкую крепость. Счастливого пути!

— Глубоко благодарен, твоя светлость, за прекрасный прием, который ты нам устроил. Надеюсь еще встретиться.

Воевода поджал губы и посмотрел на него отсутствующим взглядом. Этот человек перестал интересовать его.

— Старая лиса! — злобно прошептал он, когда Грилло вышел. — На стороне Матея он, потому как и сам дож венецианский валаха поддерживает. Побоялся за свое место и доброе имя! Вот так породнился с великим вельможей! Очень уж большая от него польза!..

Воевода еще не успел уехать со двора, но его уже грызли сожаления. Зря отдал дочь за Грилло! Лучше бы выдал ее за спафария Асени. Ну и что, ежели не из боярского рода? Сам-то он тоже не княжеских кровей! Но дело сделано. Придется примириться и поискать другие подходящие пути, чтоб свалить Матея. А пока что валашские мастера работали на сооружении монастыря Стеля, а в горах Вранчи молдаване поднимали стены Совежской церкви.

После отъезда господаря со свитой в Нямц, отправился и кортеж княжны Пэуны. Госпожа Тудоска проводила ее до деревни Скынтея, а там, выйдя из рыдвана, попрощалась с любимой своей дочерью. Затуманенными от слез глазами провожала она карету, которая увозила кроткую ее девочку в чужеземные страны.

— Уехал мой ангел-хранитель! — вздыхала господарыня.

Долгое время говорили еще во дворце о Пэуне. Ни княжны, ни боярыни не могли свыкнуться с ее отсутствием. Великую пустоту оставил отъезд Пэуны в их сердцах. И сам господарь с хмурым лицом бродил по залам и горницам дворца. Просчитался он с этой свадьбой, тем более, что митрополит и многие бояре не советовали ее устраивать.

— Римский папа не преминет вмешаться в дела нашей церкви. Он еще больше укрепит свое папистское воинство и это будет вся его помощь, — говорил ему митрополит.

Но воевода не прислушался к советам. Он приказал вернуть в страну спафария Констанди Асени. Через неделю тот предстал перед ним. Он сильно изменился.

— Уж не захворал ли ты, Костаке? — озабоченно поглядел на него воевода. — С чего это ты так отощал? Послать к тебе доктора?

— Не найдет доктор того лекарства, что мою болезнь излечило бы, — вздохнул спафарий.

— Воля твоя! Теперь же расскажи нам все, что там узнал! Что слышно при дворе у Ракоци?

— Старый принц занемог. Всеми делами государства заправляет Ракоци-младший. Войска у них постоянно в сборе. Турок боятся. Будто говорил султан, что поднимет свои войска в Буде и ими ударит по Трансильвании, а самого Ракоци схватит и на аркане потащит в Стамбул.

— А как же Ракоци думает защищаться?

— У него надежда на христианские государства, которые хотят объединиться и дать бой Порте.

— Так скоро этого не будет. Разобщены эти государства. Еще что знаешь?

— Государь, — начал спафарий, — то, что теперь скажу, так и знай, чистейшая правда.

— Говори же!

— Все, что замышляется на боярских советах и даже в доме твоей милости, — все становится известно и Ракоци, и Матею.

— Кто же доносит наши разговоры дю чужих ушей?

— Посланник твоей милости — Штефан Чаурул.

— Ложь это, чепуха! ШМз поколения в поколение род боярина этого верно служил стране и господарю.

— Долг мой предуведомить тебя, а там, — как сочтешь нужным.

— Оставим это. Что еще скажешь?

— Бью челом твоей милости: освободи меня от обязанностей спафария!

— Что? Хочешь отказаться от княжеской службы?

— Не только от службы, но и от всего мирского. Хочу в монахи постричься.

— Шутить изволишь, спафарий? — улыбнулся господарь. — Разве такому, как ты, красавцу идти в монахи? Все молодицы примут вслед за тобой постриг!

— Так я решил.

— Не спеши, спафарий! — почувствовав неладное, мягким голосом произнес Лупу. — Давай лучше порассуждаем. Чем я тебя обошел? Может, недостаточно имениями одарил? Дам еще одно имение в Путне! Сделаю тебя великим спафарием!

— Благодарствую, государь, но я отказываюсь и от тех, которыми владею.

— Женю тебя на самой красивой боярышне, какая только у нас сыщется!

— Государь, вспомни, когда-то я спас твою голову от топора. Спаси же ты теперь мою душу от погибели, и мы будем в расчете.

Воевода молчал. Ему было не по себе. Он нанес удар по двум верным ему сердцам. Напрасны теперь потуги вновь вернуть их.

— Вижу, ни деньгами, ни уговорами не остановить тебя. Что ж, поступай, как желаешь!

Спафарий отстегнул саблю, снял с головы куку, скинул с плеч кафтан и все это положил на стул. Потом поклонился и молча вышел, оставив воеводу во власти сожалений.

— Какой проклятый год! — вздохнул он. — Все покидают меня. А до конца года — далеко. Кто знает— что меня еще ждет?!

Горестными были его мысли в то предвечерье. Осенний ветер срывал с деревьев медно-красные листья и гнал их по двору. Логофет Тодорашку, увидав его таким огорченным, сказал:

— Исполнилось спафарию Чоголе сорок годов. Вот он и прислал людей звать нас на пир. Сегодня он гуляет в Кэпотештах. Не помешало бы, чтоб твоя милость немного отвлекся от забот и неприятностей. Что прикажешь?

После короткого раздумья воевода сказал:

— Заложить кареты!

В имении великого спафария царила невообразимая суета. Столы, накрытые во дворе под навесами, ломились от яств. Воевода заметил дочку спафария боярышню Рэлуку, которая как бы нарочно вертелась вблизи него, сияя нежным, как бутон, личиком.