Но что увидел его величество воевода по ту сторону холма, этого никто так и не смог взять в толк. Хотя многие утверждали, будто Богдан Хмель и учен предостаточно, и в воинских делах искусен. Что до шляхтича Чаплинского, Чигиринского старосты, — уж вовсе неправда, будто Хмель ему чистил сапоги. У Хмеля было хозяйство и дом в другом селе, в Субботове. Дурной Чаплинский, злой насильник, дождался, когда Хмель устроил охоту на вепря, напал на его дом, ограбил его и похитил красавицу-жену. Так что у Хмеля был повод не оставаться в дураках. Он поднял на ноги казачество, был избран гетманом. Да и хитер этот Хмель предостаточно. Стакнулся с крымским ханом и перекопским мурзой, отправил к царю московскому Алексею Михайловичу посольство с челобитием — принять под свою руку Украину навечно. Когда же паны всполошились — растоптать Хмеля копытами коней, он не дрогнул. Схватил шляхту за пояс и грохнул ее как следует об землю. Развеял по ветру даже войско круля Яна Казимира. Ну, ладно: политика, дипломатия, войны — все вертится по своим законам, не каждому это по уму. Но был слух — сын Хмеля Тимуш отвратен ликом, рябой да и нравом злобен... Достойно ли его величества отдать за такого родную дочь?
Люди знали однако: если воевода отрезал, — аминь, так оно уже и будет. И начали готовиться к помолвке и свадьбе. Резали скот, пересчитывали бочки, примеряли наряды, шапки, шали и украшения. Вот-вот со всей своей свитой должен был заявиться Тимуш для смотрин с княжной. Николай Милеску жил словно во сне, полном черных призраков. Все казалось ему ненастоящим — суета, разговоры, музыка... Могло ли такое случиться — чтобы княжна Руксанда вышла не за него, Милеску, а за какого-то чужака? Разве это не противу христианских законов? Остается единственная надежда: чтобы на торжественной помолвке, то есть на первой встрече с тем, кто навязывается ей в женихи, Руксанда не устрашилась и отвергла его. Если же она убоится отцовского проклятия, если не осмелится воспротивиться его воле? Он должен ее найти, шепнуть ей на ушко хоть пару слов. Но как мог он встретиться с нею наедине, среди толпы придворных, неустанно сновавших вокруг? Тем более, что Николаю не выпадало минуты роздыха — великий логофет Георге Штефан Чаурул отдавал ему на переписку все новые бумаги, более — письма, которыми его величество извещал властителей народов и племен — князей, догов, герцогов, графов и баронов — о близившемся событии и приглашал их на свадьбу. А Руксанда сидела взаперти на женской половине дворца, которую, по примеру бесермен, иные молдаване тоже называли уже «гаремом»...
И все-таки однажды утром, когда логофет послал его с каким-то поручением к княгине, он увидел княжну, стоявшую на коленях перед окованным золотом образом пречистой девы...
Николай опустился на колени перед образом рядом с Руксандой. Княжна улыбнулась ему — как старому другу, как брату. И продолжала шептать молитву. И он сказал — словно сочувствуя, словно желая защитить ее от несчастья:
— Выходишь за Тимуша?
Она бросила ему молниеносный взгляд: казалось, в ту минуту княжна еле сдерживала смех. И ответила:
— Пойди ты к отцу, посватай меня.
Николай окаменел: кто он, чтобы осмелиться просить ее руки?..
Что может ударить больнее, чем насмешка той, кого любишь?
И в тот же миг, так же мгновенно, она разразилась слезами. И съежилась, словно охваченная смертной судорогой. Все рушилось вокруг, гибло, рассыпалось в прах, и он сразу ее простил: чего стоила ее невольная насмешка, его страдание в сравнении с неизвестностью и испытаниями, которые ожидали ее?
Когда она немного успокоилась и вытерла слезы платочком, он наклонился и поцеловал ей руку. Руксанда не отняла ее, не посмотрела на него свысока. Несмело коснувшись пальцами его виска, княжна прошептала:
— Что поделаешь?.. Отец призвал меня к себе и сказал: «Княжна! Всемилостивый господь в неисповедимом своем провидении послал нам сватов от такого-то и такого-то... И мы с княгиней нашей Екатериной спрашиваем тебя: по своей ли воле пойдешь за Тимуша, противу ли воли?» Хороший вопрос, не правда ли, — по воле или против нее? «Горе мне, государь и отец, — ответила я, — как могу решать в таком деле я, мало разумеющая в делах политики?.. И что могу ответить: если не видела этого человека даже краешком глаза?» — «Ты его увидишь», — сказал отец. Ничего не поделаешь, такова судьба наша, дочерей княжьих, быть унесенными волнами жизни за тридевять морей и земель, — ибо державные интересы безмерно выше всего прочего на свете. Но всякое может быть, — вздохнула она опять. — Порой может встретиться человек достойный, способный и понравиться... Если и не сразу, полюбишь после... Привыкнешь к его семье, земле, языку, обычаям, — и все это станет тебе близким... Он будет миловать тебя, оберегать; ты родишь ему деток... В мире все в свое время обретает ясность, Николай, устраивается... Может, там суждено мне найти счастье?..
Пытливо взглянув опять на икону, княжна добавила шепотом:
— Отец сзывает гостей на свадьбу... Завтра мой суженый будет здесь... Все пропало, все пропало...
— Все пропало? — отозвался он.
— Разве не так? Если нет, скажи, как мне быть?
— Знала бы ты, как тяжко мне сейчас... Сказать, что думаю, — преступление; не сказать — преступление вдвойне...
— Почему?
— Потому что я тебя люблю... И если посоветую отвергнуть Тимуша, ты подумаешь, что делаю это ради себя. Если же не скажу такого, — не уберегу тебя от злой доли.
— От злой доли? — она, казалось, не понимала значения этих слов. И, помедлив, решительно потребовала: — Говори.
— Завещано свыше: жизнь человека принадлежит человеку самому — ему и всевышнему творцу. Сегодня я еще недостоин просить тебя у государя нашего в жены. Ни я, ни отец мой, боярин Гавриил. Но завтра смогу на это решиться.
— Настанет ли когда-нибудь это завтра? — вздохнула княжна.
— С другой же стороны, обычай земли нашей не дозволяет родителям принуждать детей к браку противу их воли.
— Даже воеводе?
— Даже самому воеводе.
Княжна с сожалением улыбнулась.
— Отец приглашает гостей на свадьбу, — повторила она.
— Если на помолвке ты скажешь «нет», Тимуш отправится восвояси с позором.
— Если он будет мне противен, я скажу «нет».
— Князь будет просить тебя одуматься.
— Буду повторять: нет и нет!
— Князь пригрозит тебе суровой карой.
— Буду стоять на своем.
— Государь станет морить тебя голодом в темнице.
— Я скажу ему: умру молодой, но согласия не дам.
Ее покатые плечи напряглись, как перед смертным боем. И в потоке слез, пролившемся снова из ее глаз, опять отразился безмерный хаос, царивший до начала времен — до отделения земли от небес, воды от суши, до прояснения сущего, разделения света и тени. Богородица в ореоле славы с любовью кормила грудью младенца.
Затем состоялись смотрины.
Господарь восседал в кресле. На нем была пурпурная мантия, расшитая золотыми пчелками. По одной стороне зала, опираясь на посохи, расселись на стульях бояре в праздничном платье. Вдоль другой стены заняла места свита жениха — полковники и кошевые, одни — старые и насупленные, другие — молодые, с виду задиристые. Воевода приветствовал их словами: «Добро пожаловать, дорогие гости!». Прибывшие ответили поклоном. Затем все сели, только Тимуш оставался на ногах. Обменялись обрывками фраз, расцвеченными улыбками, знаками вежливости и поклонами; а более всего слов было сказано великим логофетом Георге Штефаном и старостой-дружкой Тимуша Виховским, бодрым старцем с длинными, закрученными усами.
— Пусть войдет дочь наша Руксанда! — повелел, наконец, государь.
Двери широко распахнулись. Меж выстроившихся по обе стороны двери апродов в зал скорее вплыла, чем вступила княжна. Руксанда была в сиреневом платье, перетянутом поясом в золоте и рубинах, в шапочке с диадемой, жемчужном ожерелье и сережках с драгоценными камнями. Возле приготовленного для нее кресла она остановилась. Княжна выглядела настоящей, уверенной в себе владычицей. Даже внушавший всем страх Василе-воевода Лупу ждал ее слова. Умная княжеская дочь понимала значение происходившего, помнила настоятельные советы старших — как ей себя вести, какие церемониальные правила соблюдать, как отвечать на вопросы, имея в виду, что благовоспитанная и благородная девица на смотрины должна явиться с робостью и страхом. Собралась было опуститься в кресло. Но тут что-то произошло. Руксанда тряхнула головой, обвела взглядом молдавских бояр и казачьих сватов, смотревших на нее с серьезной решимостью неподатливых негоциантов; наконец, кинув в сторону остававшегося стоять незнакомца, обратилась к воеводе:
