— О том, что Земля Молдавская ждет ваше высочество...

Кантемир не моргнув продолжал слушать музыку. Может быть, в те короткие мгновения князь успел побывать в зеленых кодрах своей страны; успел храбро сразиться с иноверными угнетателями своей земли; поразмыслить о трудах и книгах своих — оружии против зла.

Среди собравшихся больной заметил смотрителя своих вотчин Антиоха Химония.

— А чем порадует нас твоя милость, камерарий?

Растрепанный, по обыкновению, слегка ошалелый, Химоний сумел, однако, дать требовавшийся ответ:

— Вcе дела хозяйства — в полном порядке, государь.

— Хвала тебе, камерарий. Но что вы там шушукаетесь, о каком происшествии с бароном Шафировым?

— Плачевное происшествие, государь. Поехав в Москву по делам, узнал я недавно, что Шафиров с Меншиковым затеяли грызню, понося друг друга и ославляя. И Меншиков Шафирова одолел, дело кончилось для барона позором. Услышав слово глашатая о казни Шафирова, я побежал со всем народом к Кремлевской стене. В назначенный час солдаты возвели Шафирова на виду у всех на эшафот. Секретарь Макаров зачитал по листу его вины, из чего следовало, что барон ограбил государственную казну и запутался во лжи. За что ему следовало отрубить голову. С него сняли шубу, сорвали парик. Барон перекрестился на главы церквей, поклонился народу и рухнул лбом на плаху. Солдаты потянули за ноги, растягивая на брюхе. Палач свирепо взмахнул топором, но ударил в плаху рядом с шеей. Народ завопил в великом страхе; Макаров же объявил, что император дарует осужденному жизнь, заменив отсечение головы ссылкой в Сибирь.

— Бедняга, — прошептал Кантемир. Князь хотел еще о чем-то спросить, но в этот миг раздался крик госпожи Лины. Рассказ камерария не мог вызвать такого; глаза собравшихся повернулись к подавшей голос женщине, а от ошеломленной женщины — к двери. На пороге, в блестящем офицерском мундире, с улыбкой под усиками цвета воронова крыла стоял капитан Георгицэ Думбравэ. Пропавший моряк объявился, словно привидение в ночи, как обманчивая тень: вроде он есть — и вроде его нет.

Угадав причину всеобщего замешательства, капитан прогремел башмаками по доскам пола и грянул бодрым голосом:

— Здравия желаю, высокие господа, рад свидеться с вами всеми!

Не все еще в горнице пришли в себя, когда Георгицэ обнял жену, приняв на грудь потоки счастливых слез. Потом преклонил колено подле ложа князя, целуя руку своего воеводы.

— Твое появление не чудо, капитан?

— Нет, государь.

— На Каспии тебя искали в море искуснейшие пловцы. Просеяли сквозь пальцы все пески на дне. Тебя не нашли.

— Истинно так, государь. Меня там и не могло быть. В ту памятную бурю я словно провалился во тьму. Пришел в себя на лежанке во дворе лезгинского бея. Течение вынесло нас в небольшой залив, где нас вытащили на берег люди этого князька. Когда я выздоровел и ко мне вернулись силы, бей объявил мне, что отныне я невольник и он продает меня арабскому торговцу. Договорились о цене, ударили по рукам. И попал я в руки дикого варвара, нахлестывавшего бичом то волов, то меня без всякого различия. Ох, государь, долгое и страшное было то дело, боюсь тебе им наскучить. На ночном привале, вместе с еще одним несчастным, мы перебили сторожей и бежали.

Кантемир коснулся кончиками пальцев чела верного слуги, благословляя его. Когда же капитан отошел, князь впал в суровое раздумье. Никто не осмелился потревожить его в те минуты хотя бы словом.

— Пришли поглядеть, как буду умирать? — прозвучал опять нетвердый вопрос. И мгновение спустя, не дольше рыбьего всплеска, князь вскинулся на своем одре, приподнялся. — Прошу всех, не теряйте даром времени. Расходитесь по домам, займитесь своими делами, я не хочу умирать. И не умру, не ждите! Убирайтесь же, убирайтесь все! Я должен одеться. Запрячь лошадей в карету. Едем на прогулку, на воздух!

Затмение солнца, явление кометы не вызвало бы, наверно, такого замешательства. Загремели стулья. Раздался смущенный кашель. Домашние и гости, сбитые с толку, столпились в беспорядке у дверей. Все поспешили сюда, чтобы проститься, принеся уважение свое и печаль в конце пути, коего никому не дано избежать. А он на них ярится и гонит вон. Упорным и гордым прошел князь по жизни, — упорным и гордым предстает пред самою смертью.

Отец духовник Илларион пожал, как и прочие, плечами. Сунул требник под кушак, накрыл его рясой и двинулся со всеми к сеням. Не прошло много времени, и все попятились перед ошеломляющим зрелищем. Его высочество Кантемир-воевода, в сопровождении одного лишь тщедушного Ильинского, величественно прошествовал к карете. Князь надел роскошный кафтан, поверх него — затканную золотом мантию. На ногах его блестели лаком заморские башмаки, на голове красовался великолепный парик. Перед экипажем он поколебался, затем бросил Ильинскому короткий приказ:

— Трубку!

Секретарь мгновенно передал повеление Иоанну Хрисавиди, остолбеневшему у парадных дверей:

— Трубку его высочества!

Пока бегали за трубкой, Кантемир обратил взор к статуе Афродиты, подаренной ему некогда французским послом Копредоном и поставленной на чугунном пьедестале у входа в парк. Об этом изваянии ходила уже легенда. Из уст в уста передавали, будто через час после полуночи мраморная красавица превращается в прекрасную живую женщину. Спускается со своего возвышения и обходит окрестности, вооружась волшебным копьем. Если встречает человеческое существо, мужчину или женщину, отдалившихся хотя бы на три шага от своего дома, Афродита пронзает их сердце копьем, навсегда погружая в вихри любовных терзаний. На заре же возвращается к своему месту и опять превращается в камень.

В карете Кантемир сжал зубами мундштук своей трубки и выпустил густые клубы дыма, чтобы еще больше удивить всех, кто следил за ним с веранды и перед домом. Экипаж был запряжен шестью парами откормленных чалых, каждой парой правил верховой драбант. Плечистый гайдук восседал на козлах. Когда щелкнул бич, драбанты тряхнули поводьями, за каретой на горячих конях поскакали четверо сыновей князя, сопровождаемые врачом Михаилом Скендо и Иоанном Хрисавиди. Кавалькада пересекла парк, направляясь через большие ворота усадьбы к селу Морево. Это был еще молодой парк с тонкими деревцами, чистыми тропинками и эстрадой для концертов, устраиваемых цыганами и с удовольствием посещаемых в прежние времена господарем. Вокруг возвышалась прочная стена из красного кирпича, по углам которой стояли башенки со стражей.

В версте от дворца кучера натянули вожжи, замедлив бег коней. Дорога проходила здесь по холмам, в еще безлюдной местности. С южной стороны текла речка Общерица, воды которой вертели колеса княжеской мельницы. По долине к северу лениво змеилась река Нерусса, с глубоким течением, богатая всевозможной рыбой, до того обильной, что можно было грузить ее в телеги лопатами. Дальше, сколько хватал глаз, тянулись целинные пустоши и смешанные леса — дубы, клены, грабы, ульмы, сосны и ели, — откуда охотники возвращались с богатой добычей, где водилась всевозможная дичь и пушной зверь.

Возле рощи его высочество благоволил выйти из кареты. Князь прошелся до старой липы. Насладившись тонким ароматом цветения, Кантемир прошептал:

— Плаудите! Акта ест фабула!

Поднял глаза на Ильинского:

— Ведомо тебе сие изречение?

— Ведомо, господине. Это последние слова, произнесенные в жизни сей императором Августом. По-нашему: «Аплодируйте! Представление окончено!»

Справа раскинулся длинный дол, пересекаемый ручьем и украшенный длиннокудрыми ивами и кустами ракиты. Между деревьями паслись лошади, коровы и волы. С другой стороны на пригорке звенела колокольцами отара овец под присмотром пастухов, наигрывавших на свирели. Со стороны леса несли стражу псы-овчарки, ленивым лаем отпугивавшие волков.

— Гетман Некулче зовет меня назад, на Молдову. Моя Молдова отныне пребудет здесь...

Князь посмотрел на сыновей, спешившихся неподалеку, но не осмелившихся приблизиться без зова. Наклонил липовую веточку с увядшими листьями и засохшими цветами.