...После обряда он поднимается на ноги и с благоговением лобызает святой алтарный стол и святые иконы.

Затем митрополит в середине церкви возлагает на голову его златой венец, украшенный драгоценными каменьями, и, кивнув в сторону амвона, вопрошает: «Кто сия дева?» — «То не простая дева, но моя государыня». — «И каково ее имя, государь?» — «Ее имя Елена»...

...Дмитрий Кантемир отложил перо и крепко протер глаза. Это уже бред. Или признаки затмения разума?

Он волен в своих поступках. Не должен никому отдавать в них отчет. Его слуги покорны и бдительны. В его руке Елена, дочь Пантелея Мирова, — менее чем пушинка. Дунет князь — и ветер унесет ее безвозвратно. И солнце не померкнет, если завтра ее выловят из Яузы. Или найдут задушенной в постели. Или она просто растает в небытии, словно снежная пушинка — на ладони. Он и здесь — государь, вольный в жизни и смерти своих людей.

Жил да был человек, долго обрабатывавший свое поле. Окружил хозяин поле зеленой изгородью и удобрил землю навозом. Вскопал. Забороновал. Засеял. Полил своим потом. Благословил его любовью своей, и поле покрылось щедрой зеленью. Насытило воздух пьянящими ароматами, обильной листвой. Земледелец возлюбил свое поле и все, что на нем растет, ибо это дело его рук, дело его души и сердца. Ибо поле это — воплощение его самого, землероба. Он его и оберегает. Из скрещенных палок и тряпья соорудил пугала, на страх воронью. Носил воду кувшинами и поливал ею растения у корней, чтобы одолеть засуху. Вылавливал вредных насекомых. Вырывал сорные травы. И зеленые питомцы земледельца все растут да растут. Иные принесли уже плоды, другие вскорости родят. И вот на чарующей заре нового дня хозяин поля, прогуливаясь по тропинкам и беспечно напевая песенку, увидел среди зелени цветок, взошедший, по-видимому, из семени, оброненного небесною птахой. Выросли на том месте листки и бутон. Из бутона развернулись тонкие лепестки. Такой красоты земледелец на своем поле еще не видел. Наклонившись, он понюхал цветок. Ощупал хрупкий стебель, снова наклонился и коснулся лепестков губами. С тех пор он возвращался на то место каждый день и дарил цветок поцелуем. И тот расцветал все больше от тепла его ласки, становясь все более прекрасным. Будет ли земледелец когда-либо в силах наступить ногой на это новое сокровище, объявившееся в его жизни?

Милая Кассандра, будь ты в живых, ты не стала бы, наверное, бранить меня за мои безумства... Есть в Молдавии старинная легенда о собаке-овчарке. С щенячьего возраста пес беспредельно любил хозяина и не раз доказывал свою преданность. После того, как пастух умер, пес еще десять лет пролежал у его могилы, оберегая ее. И на том же месте сам испустил дух. Милая Кассандра, прости мою слабость. Ведь я только человек...

Дмитрий Кантемир глубоко вздохнул. Начало и конец всяческой философии в итоге кроется в том, что человек пытается познать самого себя.

Князь расстегнул воротник. Подошел к окну и раскрыл его. По двору сновали слуги. Одни подметали мощеный подъезд. Другие кололи дрова. Третьи чистили коней, носили охапками корм скотине. Иные занимались другими делами, положенными челяди... Что скажут они, узнав, что его высочество воевода и князь обвенчался со своей служанкой? Что скажет на то Земля Молдавская? А просвещенная знать Европы и всего мира?

Кантемир, нахмурившись, вернулся к своему столу. Ударил кулаком по стопке книг и упрямо молвил:

— А какое им до того дело? На моем поле я один хозяин!

После обеда учитель княжеских детей Анастасий Кондоиди, смилостившись, освободил их от занятий, дабы у юных Кантемиров не зашел ум за разум от стольких силлогизмов, антиномий и прочей школярской чертовщины. Молодежи дозволили забраться в карету, чтобы дед Трандафир прокатил их до леска. Няня Аргира стала быстро уставать. Отныне челядью будет управлять молодая служанка Елена. И кончено. Запрягать карету!

Колеса экипажа грохотали по мощеным улицам до дальних пределов старой столицы. По мягкому проселку они покатились почти бесшумно. Раскормленные чалые, запряженные тройкой, весело бежали среди желтеющих хлебов и полос зелени. Княжна Мария дотронулась до спины деда Трандафира, восседавшего на козлах:

— Не гони так, дедушка. Нам некуда спешить.

Кони ослабили постромки, топот копыт стал тише.

— Фестина ленте, — добавил, приблизившись к старику, младший из братьев, Антиох. Дед Трандафир подал весть коням свистом, дернул вожжи, переводя их на мягкий трап, и повернулся к знатному недорослю:

— Это еще что за слово, княженька?

— Это по-латыни, — похвастал Антиох. — Сказано поэтом Горацием. По-нашему — поспешай медленно.

— Вот как? А ведь не дурень был тот Гораций, совсем не дурень...

Уроки и учитель Кондоиди были забыты. Княжата возились и толкались, визжа, как сорванцы. Служанка Елена следила за ними из уголка и только изредка робко пыталась приструнить, укоризненно покачивая головой. Мария вперила взоры в бесконечную даль, словно искала там небывалое зрелище. Смарагда, чтобы утихомирить братцев, предложила:

— Давайте рассказывать сказки...

Первым отозвался Шербан, вспомнив историю, рассказанную их отцом, наверняка прятавшим под спудом мешки, полные удивительных происшествий и басен. Жил да был, мол, в широких полях суслик. Дабы зима не спросила его ненароком, чем он занимался целое лето, зверек собрал кучку хлебных зерен, накрыл их стеблями и листьями травы и спокойно улегся на отдых в своей норке. Муравей, проползавший мимо, увидел странный холмик, вынул из него зернышко и поспешил домой, извещая всю родню о своей находке. Когда суслик проснулся, он не нашел более ни зернышка себе на пропитание. И умер бедняга с голоду. А весной в том месте устроила гнездо и вывела птенцов малая птаха.

— Сначала ей пришлось высидеть их из яиц, — поправил Антиох.

— Это само собой. Не мешай! Пташка носила в клювике еду для птенцов. И увидела однажды муравья...

— У того муравья, наверно, крылья повырастали, — заметил Антиох.

— Может быть. Не мешай, тебе сказано!.. Птичка разорвала его на крохи и роздала их птенцам...

— Так муравей же сначала взмолился: пощади!

— Сейчас я тебе дам! — рассердился Шербан. — А потом опять улетела на добычу, далеко, далеко...

Княжна Мария следила за голубым облаком с тонкими кудряшками. Но внезапно вздрогнула, почувствовав на себе взгляд служанки Елены. Странно как-то на нее глядела молоденькая служанка. Почему она смотрит на княжну с такой настойчивостью? Что за этим кроется?

Едва Шербан справился со сказкой, кончавшейся падением в пропасть глупого воина, которого перехитрил умный зайчишка, как дед Трандафир сообщил:

— А вот, государи мои, и лес. Вот и полянка. И вязы...

Княжны и княжичи мигом выскочили из кареты и бросились на полянку, встречаемые шорохами пробуждавшейся природы. Мальчики сразу побежали к деревьям; проверив крепость нижних ветвей, стали быстро по-обезьяньи карабкаться наверх, не слушая робких увещеваний Елены. Только веское слово деда Трандафира смогло их остановить.

— Эй, вы! Разбудите кума Михайлу, тащите его сюда, запряжем его в нашу телегу вместо коней!

Услышав о возможной встрече с хозяином лесов — косолапом куме Михайле, расхрабрившиеся было княжата тут же спустились вниз, и полянка сразу превратилась в площадку для отчаянной трынты[89]. Барышни стали собирать цветы. Ведь где еще на свете можно было сплести такие замечательные венки!

— А вот еще цветочек! — крикнула вдруг Смарагда, сунув нос в густой кустарник. Княжна потянулась за ним, чтобы сорвать, но шипы терновника остановили ее. Более храбрая Мария протянула руку с другой стороны, но тут же с криком села в траву, положив в рот оцарапанный палец. Упрямый шип вонзился ей под самый ноготок.

Елена была тут как тут. Сняв косынку, юная служанка решительно разорвала ее пополам и осторожно перевязала пострадавший пальчик хозяйки.