Мало-помалу черты Петра Алексеевича прояснились.
— Как быть, господа генералы? — обратился он к собравшимся. — Дадим сему честному боярину и воину войско, дабы подступил с ним к Браиле? Что советует союзник наш и брат? — повернулся царь к Кантемиру.
Царских советников вопрос не застал врасплох. Это давно стало правилом: перед принятием важного решения царь непременно требовал, чтобы его соратники высказали свои суждения. Борис Шереметев, человек лет шестидесяти, тоже счел вопрос вполне естественным. На долгом пути воина, дипломата и полководца ему приходилось встречать немало сложных положений. Закаленного в битвах, его не могли сбить с толку нежданные плоды коварства. Старому генералу было ясно, что в руках царя Фома Кантакузин может стать удобным орудием для достижения многих полезных целей. Шереметев барабанил пальцами по камзолу с серебряными пуговицами, еле заметно кивая головой. Это значило, что он согласен с государем. Савва Рагузинский, негоциант и министр, мало что понимавший делах воинских, подпер висок кулаком и казался погруженным глубокое раздумье. Задумались и остальные. Тогда возвысил голос Кантемир:
— Мой совет — дать Фоме войско, ваше величество. Фома Кантакузин и его дядья — мужи разумные и предусмотрительные. Они сумеют и войско мунтянское на нашу сторону перетянуть, и бояр, и сербам помогут с нами соединиться, и провиант для нас соберут.
Кантакузин благодарно улыбнулся господарю. Петр внимательно выслушал и снова остановил взор на своих генералах и советниках. Медгорский, Вейде и Алларт молчали, держа свои мысли при себе. Только молодой Михаил Голицын нетерпеливо переводил взгляд царя на князя, выжидая, когда ему дозволят сказать слово. Голицын не упускал случая проявить свои способности полководца. Поскольку прочие безмолвствовали, он отважился:
— Великий государь! Разделение армии может оказаться опасным. Ибо мы не знаем, где теперь турки, а где татары со шведом, каково их число, когда мы с ними встретимся. Мы плохо знаем здешние места. Войско устало и голодно, многие идут сюда от самой Риги. Немало ослабевших осталось в Сороках. Травы для выпаса коней Молдавии не осталось, все поела саранча. Хлеба для войска мало, страна здесь бедная, обозы наши разбиты татарами у Кайнар. Поляков покамест не видно. Бранкован, как подтверждает Кантакузин, коварно уклоняется от своих обязательств. Так что полезнее всего держать войско вместе, дабы было чем нанести врагу удар. Сей же боярин, коли так предан делу нашему, пускай возвращается в свою землю к родичам, прогонит Бранкована, и будет ему за то хвала.
Петр нахмурился и фыркнул:
— Осторожный Голицын! Ведомо нам и без тебя, что турок с татарином и шведом готовятся проглотить нас с потрохами. Только бояться не след: у нас достаточно сил. С нами тридцать тысяч закаленных солдат — пехоты и кавалерии, да восемь тысяч казаков полковника Медгорского, да тысяча донцов, да шесть тысяч молдаван наемной службы. Князь же Кантемир собрал под свои хоругви еще тысяч двадцать своих подданных. Да польский король Август дает нам тридцать тысяч, а с ними спускается к нам Долгорукий с двадцатью тысячами отдохнувшего войска. Ослабевших же и отставших не так уж много. Один заболевший или умерший на сотню человек — не такой уж великий урон. Если же прибудет еще из Земли Мунтянской тридцать-сорок тысяч бойцов, а с ними и сербы, — победим и прогоним язычников без труда. Правда ли говорю, господа генералы?
Никто не стал возражать.
— Гут! — завершил царь Петр совет. — Боярин Кантакузин, даю вам войско во главе с господином бригадиром Кропотом. Возьмите Браилу и возвращайтесь с победой, чтобы вместе с нами добить поганство. Отправляйтесь, и пусть вам сопутствует успех!
Оставшись снова вдвоем, Петр и Кантемир не сразу оторвали взоры от двери, закрывшейся плотно и бесшумно. Известие о том, что Бранкован выходит из общей борьбы, взволновало царя. Петр снова зашагал по комнате, вокруг стола, заложив руки за спину. Остановившись перед князем, спросил:
— Ну, что скажешь?
Кантемир окинул долгим взором высокую фигуру царя, выпуклые глаза с тяжелым, хмурым взором, резкие черты лица могущественнейшего и упрямейшего из монархов.
— Турки воистину сильны, — сказал он снисходительно. — Хотя со времен Баязета и Сулеймана их мощь немало ослабела. Хотя могущество всей Оттоманской империи тронуто гнилью до самых корней, визирям еще удается бросать в сражение устрашающие полчища янычар и спахиев и множество пушек. Но я давно убедился: басурмане укрепились в Европе и расширили свои завоевания не столько благодаря собственной силе и храбрости, сколько из-за слабости христианских народов. Пала доблесть греков, болгар, молдаван, румын и иных племен, ослабла воинская дисциплина христиан и согласие в действиях, рухнула власть правителей. Властители многих процветающих королевств и царств позволили одержать над собою верх их собственным слугам и вассалам, чтобы затем враги христианского мира повергли их, уже поверженных, связали уже связанных, бросили под мерзкое иго самой жестокой из тираний...
Петр крепко схватил Кантемира длинными пальцами за плечо и заглянул ему прямо в глаза:
— Святая истина в твоих словах, Кантемир-воевода. Если бы все люди доброй веры прониклись их высоким смыслом, никто не стал бы терпеть над собой меча кривды, нести покорно чужестранное ярмо. Восстали бы все достойно и отвоевали бы себе свободу и счастье. И не смели бы поганые ныне наливаться спесью и зубы точить, дабы нас растерзать...
Вопреки надеждам Петра Алексеевича, главные силы войска подходили с большим промедлением. Болезни и нехватка провизии затрудняли продвижение пехоты, а недостаток фуража лишал силы кавалерию. От Долгорукого пришло письмо с известием, что поляки колеблются: выступать ли на помощь царю, как обещали, или не выступать. Петр приказал полкам, бывшим при нем, не торопясь спускаться к Пруту, чтобы не слишком отдаляться от соединения Репнина. Только генерал Янус с семью тысячами русских и пятью сотнями молдаван был спешно послан вперед, чтобы помешать туркам переправиться.
Все это время царь, в добром здравии и настроении, проводил среди своих генералов и вельмож либо у императрицы Екатерины, сопровождавшей его в походе. Дмитрию Кантемиру надлежало разослать своих людей по цинутам со строгим наказом добыть хлеб и скот и собрать под знамена запаздывавших воинов. Князь все время оставался при царе, рассказывая ему отрывки из истории Молдавии и Турции, древней Греции. Петр никак не мог его наслушаться, забрасывая все новыми вопросами. Иногда эти рассказы слушала и царица, также по-своему любопытная и жадная до всего необычного и неизвестного в их северных пределах; Кантемир скоро убедился, что Екатерина достаточно образованна, умна и не лишена лукавства. Царица со вкусом одевалась, носила чаще платья голландского покроя из красного шелка, широкие и длинные юбки. Волосы укладывала легкими, длинными локонами. Красивая, пышущая здоровьем, царица пронизывала взорами темных, как вишни, глаз, таких живых и всепроникающих, что редкий мужчина мог воспротивиться их блеску и перед ними устоять. Когда Петр и Кантемир входили в ее покои, Екатерина брала их за руки и вела к предназначенным для них стульям, словно малых ребят; затем горделиво выступала перед ними, показывая новый наряд, обнаженные плечи и шею, открытые почти до сосков груди.
Кантемиру никогда бы не пришло в голову, что женщина столь гордой стати и достоинства происходит не из древнего княжеского или царского рода. Но Шереметев успел ему как-то шепнуть, что нынешняя российская императрица — дочь литовского мужика, в девичестве Скавронская, в свое время переехавшая из Литвы в Лифляндию. До взятия Мариенбурга войсками Петра бывшая Марфа Скавронская нянчила детей скромного пастора Глюка. Неслыханная удача привела ее впоследствии в объятия властителя России, который, полюбив ее, возвысил.
В тот воскресный день, в июле, высокое общество обедало в саду, в тени старого грушевого дерева. Покончив с поданными им блюдами, все выпили котнарского вина, приправленного полынью, и мужчины закурили трубки. Петр заткнул за пояс свою и захотел попробовать табачного дымка из турецкого чубука с мундштуком из слоновой кости. Царица обмахивалась веером из разноцветных перьев, отбиваясь от струек дыма, наплывавших со всех сторон, и приготовилась слушать новые рассказы молдавского князя.
