— Повеление господаря земли нашей, его высочества Дмитрия-воеводы Кантемира!

Подняв перед собой бумагу на уровень глаз, время от времени спотыкаясь на трудном слове, глашатай снова наполнил окрестности громовым голосом:

«...Со времени прадедов и добрых родителей наших враг христианства пустошил нас своею грозной силой, выказывая особое жестокосердие свое. Когда же, скрыв под овечьей шкурой несытое волчье естество, прежадное до невинной христианской крови, в начале подпадения земли нашей под господство его и пророка Мухаммеда, Богдан-воевода, сын Штефана-воеводы, полноправный господарь, заключил клятвенный мир с тем условием, чтобы Земля Молдавская не была обложена иною данью, чем четыре тысячи золотых в год, сорок коней, двадцать четыре сокола, после сдачи коих не надлежало бы чинить никакого насилия земле нашей.

Но язычник неверный и клятв не блюдущий слова своего держать не стал, но совершил множество нападений с насилиями на страну нашу, разрушил укрепления и крепости, иные же взял во свое владение. И сам, под вымышленными поводами, дозволял нередко татарам зорить и грабить Землю Молдавскую дотла, забрал в жестокое рабство ее жителей, лучших наших бояр, советников и курян, уводил похотей своих ради великое множество честных их дочерей и жен; да еще старался привести в свою поганскую и тиранскую веру тех девиц и жен, господарей страны и других лучших людей, со всеми их семействами, применяя для того всяческие пытки и грозя смертью. Такое испытали мы на себе сами, когда старался он извести нас открытыми и тайными вымогательствами и прибавлял каждодневно различные поборы, известные вам.

Посему ныне Петр Алексеевич, царь всея Руси, подняв непобедимое свое оружие, встал против тиранской силы ради вызволения христианских народов из-под ига язычников. С коим следует нам с поспешностью соединиться в товариществе по оружию, всею душою и сердцем, со всем, чем владеем, идя к Дунаю и твердо вставая противу нападения тирании и вторжения османского.

Ибо с помощью божией четвертого июня войско его царского величества подступило к Бендерам, в пятнадцатый же день того месяца выступило к Дунаю, к мосту, коий мы на крови нашей воздвигли. Потом его величество царь подал весть нам и иным, дабы всякий, носящий христианское имя, воссел на коня и соединился с ним и с войском его величества. Кто же тому воспротивится, у того имущество будет отнято. А кто повинуется сему листу нашему, того ожидает милость наша и его величества царя, над ним и всем, чем владеет он. Ибо отсчитано жалование из казны его величества для десяти тысяч воинов и отдано в наши руки. Так что каждый, кто прибудет в лагерь, получит сперва пять золотых, в каждый же месяц — по три золотых лева. И крепости, отнятые у нас тиранами, будут возвращены нам все. И если отныне и впредь, кто захочет предаться на сторону осман, тайно или явно, тот будет осужден, проклят, изгнан, как Иуда из круга святых, и подвергнут анафеме на вечные времена.

Посему же, возлюбленные братья, объявляем вам сие, дабы не стало никого, кто в сем усомнится. Ибо кто воспротивится сему листу нашему, призовет на главу свою безмерное множество устрашающих несчастий. Итак, с помощью господа, идите и соединяйтесь с войском его царского величества и следуйте немедля по стопам нашим. Ежели же кто-либо из вас не прибудет в лагерь, тот будет наказан, как объявлено. Извещая вас о сем, молюсь за здравие ваше...»

Над площадью и над улицами снова поднялся гомон и крики. Послышалось молодецкое гиканье, громкое «Ура!» Люди бросали в воздух кушмы и шляпы и кричали:

— В лагерь! В лагерь!

— Да здравствует государь Дмитрий-воевода!

— Да здравствует его царское величество!

Многие были уже на конях. Поправляя оружие и сумки, ехали в лагерь — записываться в хоругви. Все сословия устремились туда: дворяне, слуги, сапожники, портные, скорняки...

Костаке Фэуряну кивнул в сторону хаты, под карнизом которой расцвела яркая надпись «Михула шинок», и процедил сквозь зубы:

— И сей торопится...

На низкой присбе прилежно трудился сам хозяин Миху. Мокрые от пота оборванцы подтаскивали к его ногам толстые доски; он же с помощью супруги своей Кирицы прилаживал их к окну и прибивал толстыми гвоздями. Время от времени Миху бросал взгляд вдоль дороги, покрикивал на подносчиков, бросался вновь к окну, и обух топора снова принимался безжалостно долбить по круглым шляпкам гвоздей. Работал умело, споро, как человек, превыше всего ценящий собственное хозяйство. Кирица была в печали, прикрывая лицо косынкой. Но как только к ней протягивалась отверстая длань хозяина, она тут же вкладывала в нее тяжелый гвоздь, затем торопливо нагибалась, чтобы взять еще один из мятой коробки, стоявшей рядом.

Заколотив левое окно, Миху перешел к правому. Но окончить работу не удалось. Перед самой дверью остановилось несколько шумных всадников. Мужик с большими усами и густыми бровями заорал, словно был в лесу:

— Стойте, ребята! Пожелаем пану Миху удачи в работе!

Миху бросил на них хмурый взгляд, давая наглецам понять, что у него нет времени для болтовни. Ведь были еще в запасе, на случай любой заварухи, громилы с железными кулаками, оплаченные золотыми, дабы обороняли его и от двенадцати змеев из старой сказки. Ныне эта стража тоже хоронилась поблизости за плетнями да за углами хат, с дубинами наготове, ожидая знака хозяина.

— Привет, пане Миху! — снова обратился к нему мужик с лихо закрученными усами. — Не узнаешь, что ли? Или мы прибыли слишком рано?

Всадники захохотали. Кто-то бросил, еще больше наглея:

— Ежели его милости не по дороге с нами в государев лагерь, может быть, соблаговолит выставить нам по кувшинчику вина? Или так уж его милость обнищал?

На это Миху сурово ответствовал:

— Шли бы вы лучше, божьи люди, по своим делам. Не искали б черта на свою голову — берегли глаза от рогов. Видывал я таких, как вы, бездельников и пьяниц!

Гости развеселились пуще прежнего. Усатый обратился к одному из них, остававшемуся поодаль:

— Эй, Ионикэ, великий шутник наш пан Миху, не правда ли?

— Великий, баде!

— А на обсчет и недолив?

— Мастер, баде!

Миху толкнул жену локтем, показывая в сторону двора. Женщина, то ли не поняв, то ли не желая понять, не двинулась с места.

Усатый всадник снова обратился к своим:

— Доброе вино у пана Миху?

— Доброе! — отозвались прочие.

— Попробуем напоследок?

— Попробуем! — радостно заорали пришельцы.

Все мгновенно соскочили с коней. Мужик с закрученными усами уверенно двинулся на шинкаря. Измерил его с ног до головы дерзким взглядом и, без дальних слов, свалил на землю могучим ударом кулака. Кирица зашлась криком и шмыгнула во двор, продолжая опить. Из-за углов дома на пришельцев мгновенно бросились боевые ребятки, нанятые Миху, и закипела схватка.

Возок, в котором проезжал мимо Костаке Фэуряну и его спутники, был уже далеко, а драка перед шинком Миху все не утихала. Всадники, подхватив дубины и колья, ломали ими двери, высажиали оконные рамы...

Близ княжьего дворца приезжим вдруг встретился Георгий Аристархо, княжий привратник. Сановник сильно истощал, глаза и щеки его глубоко ввалились. Привалясь к дверце возка, Георгий сказал обычным, чуть торопливым голосом:

— Добро пожаловать, ваши милости! Злыдни города не успели еще опрокинуть ваш экипаж?

— Покамест нет еще, — ответил Георгицэ. — А у вас как дела?

— А вот как, сидим и ждем. Под крепкой охраной — его величество царь оставил при нас драгунский полк.

— Где государь?

— Государь в гостях у царя. С ним и бояре.

— Доброго здоровья вашей милости, — пожелал Георгицэ. — Я провожу его милость пана Костаке и паненку до Малой Сосны. Стряхну только дорожную пыль — и поспешу с поклоном к его высочеству.

Костаке Фэуряну хмурился и дулся до самой окраины столицы. Когда выехали на большой шлях и мастер Маня тряхнул вожжами, чтобы расшевелить четверку, Костаке остановил на капитане тяжелый ляд: