— Как видишь, твоя милость, известны!

— И кто сей мастер?

— Невольник с моей вотчины.

Господарь посмотрел на него с укором.

— И такого умельца ты держишь при себе, а казна нанимает иноземных мастеров и платит им кучу денег?!

— Великая у меня в нем нужда, государь.

— Мотыги, вилы и лопаты могут мастерить тебе и кузнецы-цыгане. Стране нашей оружие нужно, как можно больше и хорошо сработанного. Без промедления доставить раба в Сучаву, в оружейницу! Взамен даю тебе двух рабов-цыган.

— Ладно! — согласился ворник. — По чести говорю, твоя милость: даже братьям моим не отдал бы его, но твоей милости — даю!

— Прекрасно! Присмотри, жупын постельничий, чтоб обмен сделан был без промедления.

Вечером того же дня, когда ворник сидел за столом у своего приятеля, постельника Янку Костина и угощался вином, с господарского двора выехали четыре стражника во главе со старшиной Плоицей и направились в Сучаву. Старшина вез господарский приказ, которому предстояло самым печальным образом изменить судьбу того, кто был ворнику товарищем детства.

А тем временем Лупу пил крепкое и сладковатое вино и по мере того, как одолевал его хмель, все больше и больше мрачнел.

— Плохо сделал, что отдал невольника! — хлопнул он ладонью по столу.

— Мог бы взять шесть цыган за него, — сказал жупын Янку. — Такой мастер...

— Не в этом дело, — насупился ворник. — Тут честь моя задета.

Хозяин дома пожал плечами. Откуда было ему знать, что всего месяц назад, когда ворник ехал в свое имение Медвежий лог, где хозяйствовала госпожа Ирина, остановили его на дороге старуха и молодой парень в истрепанной одежде. Они пали на колени в дорожной пыли и только чудом не попали под копыта лошадей.

— Кто вы такие? — спросил их разгневанный ворник.

— Агафья я, няня твоей милости, молоком своим кормила тебя, когда младенцем был. А это Пэтракий, не знаю, помнишь ли его еще, потому как тьма времени утекла с тех пор, как мы не видали тебя. Был ты еще мальчиком, когда госпожа Ирина отдала тебя в Тырговиште в учение дьяку.

Время изменило их до неузнаваемости. Агафья постарела, а Пэтракий превратился в видного из себя мужчину. Ворнику вспомнился и день их расставания. Из-за какой-то ерунды был поднят шум, разделивший дороги их детства.

А было это на пороге осени. Лупу и Пэтракий играли в войну. Лупу был турецким султаном, а Пэтракий — воеводой Штефаном.

— Саблями рубиться будем или испытаемся в честной борьбе? — спросил товарища Пэтракий.

— В честной борьбе, — ответил Лупаш.

Туго обхватившись руками, мальчишки, пыхтя, кружились, пытаясь свалить один другого на землю.

В окно, время от времени, отрывая глаза от часослова, поглядывала госпожа Ирина.

Пэтракий вдруг рванул своего противника и свалил на траву. Упершись ему коленом в грудь, он крикнул:

— Сдавайся, басурман, или голову долой!

— Не сдамся! — пыхтел красный от натуги и злости Лупаш.

Госпожа вскочила, как ужаленная, увидав отпрыска боярских кровей прижатым к земле невольником.

— Встань немедленно, Лупаш! — крикнула она в гневе. Мальчики поднялись и недоуменно смотрели на нее.

— Иди в дом! — приказала она своему сыну. А ты сейчас же ступай на птичий двор и мать свою пришли ко мне! Как смеешь ты, гаденыш, поднимать руку на своего хозяина?! Ноги твоей тут чтоб больше не было! Знай свое место!

Пэтракий ушел пристыженный и перепуганный. Никак не мог мальчик понять, почему так взъелась на него хозяйка. Что он такого сделал?

Агафья во весь дух примчалась к госпоже.

— Горе мне, горе! Что натворил мой Пэтракий?! — ломала она в волнении и страхе руки.

Еще молодой осталась она вдовой. Муж ее, Михня, погиб на охоте, защищая хозяина своего агу Николая, отца Лупаша, от разъяренного медведя. В благодарность боярин хотел дать ей вольную и клочок земли, но воспротивилась госпожа Ирина. И, быть может, наделил бы ее боярин землей, но вскоре он скончался, и обе женщины остались вдовами, с грудными детьми на руках. От великого горя у боярыни пропало молоко и взяла она Агафью, тогда молодую и здоровую, вскармливать ей сына. Боярское дитя было слабым и плаксивым. Много ночей не спала Агафья, баюкая его. И так малыши росли, а она в равной мере одаривала их и своим молоком, и своей любовью...

— Что он натворил? — с дрожью в голосе спросила несчастная женщина.

— Если сегодня по малолетству еще не натворил, то натворит завтра! Дурные у него наклонности у сынка твоего, Агафья. Стал входить в силу. Завтра же отведешь его в кузню. Пусть хотя бы мехи раздувает, чтоб отплатить за тот хлеб, что ест в моем доме.

— Какие могут быть силы у ребенка? — попыталась Агафья спасти сына своего от тяжкого ярма.

— Быть посему! — нахмурилась хозяйка.

Куда было Агафье деться?! На заре следующего дня подняла она мальчика и повела в кузню.

Кузнец Варнав, великан, с медным, заросшим по самые глаза лицом, был больше похож на медведя, чем на человека.

— Бог в помощь, бадя[18] Варнав! — поклонилась Агафья. — Приказала хозяйка наша привести мальчика к тебе в подручные, — всхлипывая, проговорила она.

Кузнец зыркнул на нее угольными глазами, протянул руку и хвать Пэтракия за волосы.

— Чего ждешь? Приглашения? Раздувай мехи, коли пришел!

— Бадя Варнав! — взмолилась Агафья. — Прошу тебя, не бей его! Он мал еще годами и сирота горемычная.

— А если и побью, так что? — цыкнул на нее кузнец. — Железо, женщина, только если его бьют, чего-то стоит. Иди и займись своим куриным делом. Из этого мальчишки я человека сделаю.

Множество затрещин нахватал Пэтракий от кузнеца. И ненавидел его, и проклинал в душе, желая самой лютой смерти. А когда, много лет спустя, кузнец помер, Пэтракий оплакивал его, как родного отца. Многому научился он от кузнеца.

Сына же хозяйки увезли в Тырговиште. Перед отъездом, вспоминал теперь ворник, они сидели на поваленном дереве и разговаривали.

— Трудно раздувать мехи, Пэтракий?

— Привыкаю помаленьку. Вот только, если бы не таскал меня за волосы дьявол Варнав, лопни его глаза! Кучу волос выдрал, сатана! Боюсь, если так будет и дальше, совсем лысым останусь.

Лупаш рассмеялся, однако Пэтракий обиделся:

— Тебе-то смешно, а мне — каково?

— И меня тоже наказали. Целый вечер сидел в темном чулане. Теперь отправляют к учителю в Тырговиште.

— Ну да?!

— Готовы уже и рыдван и подвода…

— Теперь, значит, один останусь! — тяжело вздохнул Пэтракий.

— Не грусти, Пэтракий, когда я вырасту, при мне будешь. Большой чин получишь. Вот-те крест!

Прибежала служанка и позвала Лупаша.

— Беги скорее барчук, матушка зовет. Рыдван у ворот, и ждет тебя.

И должно было пройти более пятнадцати лет, имение в Рукарях обменять на Медвежий лог, пока наступило им время снова встретиться.

Ворник с удивлением смотрел на мать и сына.

— Встаньте и скажите, что вам от меня надобно? — приказал он.

— Прошу твою милость за сына моего, — несмело заговорила Агафья, — потому как мастер он искусный в кузнечном деле. Дай ему, твоя милость, вольную, очень уж много нужды терпит он тут, в имении. Смилостивься, боярин, освободи его! Много пользы будет тебе от него. Пэтракий, подай его милости саблю!

Кузнец достал из-под сермяги саблю с красиво инкрустированными ножнами и рукоятью.

— Ты так здорово умеешь работать? — удивился ворник.

— Я и другие вещи делаю и даже в стрельном оружии разбираюсь.

— Весьма похвально, весьма! Постараюсь освободить тебя и помочь поступить в ясский цех кузнецов.

Так пообещал он тогда матери и сыну, долго еще кланявшихся вслед удаляющемуся рыдвану... Именно то, что он нарушил свое слово, угнетало его. И все произошло из-за этого ненавистного Барновского, о котором Лупу написал силистринскому паше, что он слуга ляхов и ежели вступит на престол, то Молдову продаст королю Владиславу.