Я замолкаю, глубоко дышу и смотрю не только на Кирилла, а сразу на всех присутствующих.
Наталья, которая стоит справа, подпирая собой стену, слилась с рисунком на обоях.
Маша, белая как мел, так и висит бусами у Кирилла на шее. От неё остались одни глаза. Да и те поменяли цвет от тёмно-карих до угольно-чёрных. Я вижу в них сразу все эмоции. Страх, стыд, гнев, отчаяние…
И только Кирилл не выдаёт никаких эмоций. Его лицо абсолютно бесстрастно. Можно сказать, никакое лицо.
Мы все четверо смотрим друг на друга, и между нами, в нашем "неправильном" четырёхгольнике, опять стоит звенящая тишина.
Маша подаёт голос первой.
— Кирюша… — выдыхает она, когда Кирилл берёт её запястья и размыкает кольцо её рук на своей шее. Она смотрит на него с мольбой и отчаянием и провожает глазами, полными слёз, когда выпутавшись из её объятий, он идёт в мою сторону.
Кирилл подходит ко мне так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке.
Что ж, отлично… С этого расстояния он наверняка меня узнает…
— Пошутили и хватит! — его дыхание обжигает. — А теперь говори, кто ты есть на самом деле?
Я слегка отстраняюсь и нервно сглатываю. Здесь и без того слишком жарко. Мне не хватает воздуха. Рука сама тянется к вороту свитера. Оттягиваю его, чтобы сделать короткий вдох, и за одно будто случайно открываю правую ключицу и показываю ему, что у меня нет татуировки-сердечка, как у этой беременной барышни. Но есть созвездие из родинок, которое он так любил целовать.
Я хочу, чтобы он увидел его и вспомнил.
Но Кирилл слеп, глух и туп… Он не видит никакого "созвездия". Он давит на него холодными пальцами, больно сжимая моё плечо:
— Кто. Ты. Такая.
У Кирилла своя правда. Он знает, что за его спиной дрожит от страха беременная от него девушка. Рядом с ней белая и чуть живая стоит его мать. А в его доме чужой человек. И он должен защитить от чужака дорогих ему женщин.
— Вы обе! Уйдите в комнату! — приказывает Кирилл своим девочкам.
Господи, он так их оберегает, будто у меня в руке нож! Даже смешно, ей-богу…
Маша и Наталья, взявшись за руки, послушно исчезают из прихожей, а Кирилл возвращает своё внимание мне.
Он не спрашивает, почему я так похожа на его беременную подругу. Он спрашивает:
— Что. Тебе. Нужно. В. Моём. Доме?
Я его не боюсь. Ему не испугать меня ледяным тоном и колючим взглядом. Меня скорее пугает его тупость…
— Дурак! Ты разве не видишь? Разуй глаза! — вскрикиваю я. — Я есть настоящая Даша! А с тобой живёт моя сестра! — показываю пальцем в сторону арки, за которой только что исчезла Маша. — Мы с ней близнецы! — Или ты реально так слеп, Кирилл?
Тот подозрительно сощуривается, и до меня, наконец, доходит.
Нет, Кирилл не слеп! Он скорее одурманен влиянием этих двух женщин. Его мозг настолько пропитан их ложью и фальшивой лаской, что правдой его не излечить…
Передо мной стоит совершенно другой человек. Не тот милый парнишка, когда-то влюблённый в Соколову Дашу… А безумец, сгорающий от любви к Соколовой Маше.
Когда холодные пальцы в очередной раз больно сдавливают моё плечо, а слух обжигает жёсткое: "Убирайся из моего дома… Даша!" я, наконец, понимаю…
Это не Кирилл глуп и слеп!
Это я! Слышите? Это я полная дура!
Кирилл узнал меня. Сразу узнал. Только он не рад моему присутствию.
Он привык к ней! К своей "новой Даше"! Теперь он любит её!
А я должна исчезнуть с их праздника жизни!
Как бы больно мне сейчас не было, какой бы величины ком не давил сейчас мне на горло, я нахожу в себе силы гордо поднять голову, вскинуть подбородок и сказать ему прямо в глаза:
— Ты ведь узнал меня, Кирилл! Верно? — он молчит, и я горько выдыхаю, — Конечно, узнал! — наши губы так близко, что вот-вот соприкоснутся, — просто я больше не нужна тебе! Теперь ты любишь её! Конфету в той же обёртке, но с другой начинкой! Ты нашёл в ней то, чего тебе не доставало во мне. Этакой перчинки! Так ведь?
Кирилл медлит с ответом, но его глаза уже всё сказали за него…
И сейчас самый подходящий для меня момент достать козырь из рукава и вывалить ему всю правду.
Сказать, что ребёнок, которого носит его мамзель, вовсе не от него. А женщина, которую он всю жизнь называет матерью, на самом деле украла его из роддома.
Я набираю воздуха в лёгкие:
— Позови сюда своих девочек! Я должна кое-что сказать и хочу, чтобы они тоже послушали!
А девочек и не нужно звать. Услышав упоминание о себе, они одна за другой снова появляются в прихожей. Будто никуда не уходили.
Когда мы опять все в сборе, я с широкой улыбкой произношу:
— Кирилл, а ты в курсе, что ребёнок, которого она, — указываю пальцем на Машу, — носит под сердцем, вовсе не от тебя, а от парня, который меня изнасиловал?! Ты в курсе, что она сбежала от него будучи беременной, и чтобы укрыться от преследования подставила меня! А эта женщина… — перевожу указательный палец на Наталью, — вовсе не твоя мать! Она похитила тебя младенцем из роддома, потому что не могла родить сама… Раскрой глаза, Кирилл! Они обе тебя обманывают!
Довольная собой я выдыхаю и принимаюсь наблюдать за всеобщей реакцией.
Возникшая далее пауза могла бы занять место в книге мировых рекордов как самая долгая и самая театральная. Ей разве что не хватает музыкального сопровождения.
Все смотрят друг на друга, и никто не решается сказать первым, чтобы как-то объясниться или опровергнуть мои слова.
И только глаза у Кирилла безмолвно кричат:
"Что?!"
И мечутся между бледной Натальей и такой же бледной Машей.
А я смотрю на Машин огромный живот… Я не хочу смотреть, но глаза как-то сами приклеиваются…
Так вот…
Я смотрю на беременный живот сестры и замечаю, как он… дёргается под халатом.
Я сейчас не шучу. Я действительно это вижу.
Маша волнуется, и малыш это чувствует и волнуется вместе с ней.
Но моя сестра пребывает сейчас в таком ступоре, что либо ничего не чувствует, либо нарочно ничего не делает, чтобы успокоить кроху. Не прикладывает к животу ладони, не воркует, как обычно. А ведь она умеет это делать, я видела.
Сейчас Машу не интересует её крошечка. Её интересует только реакция Кирилла. Наверно, в данный момент она подбирает в уме нужные слова, чтобы объясниться с ним. Ей придётся очень постараться. Ведь от того, что Маша скажет Кириллу, будет зависеть судьба её ребёнка. Но судя по тому, с каким тупым видом она сейчас уставилась в пол, Маша не может помочь ни себе, ни своему крохе…
А тот всё чувствует и трепыхается изо всех сил…
Блин… Я так больше не могу…
Я должна что-то сделать…
Внутри меня срабатывает какой-то тумблер, и я заливаюсь искуственным смехом:
— Видели бы вы свои лица, ребята! Вы что серьёзно этому поверили? Я же прикалываюсь! Я книгу пишу! Как вам сюжетик? Судя по вашей реакции, отличный выйдет роман! Так и вижу слоганы на обложке! "Близнецы. Встреча годы спустя" или "Он её любит, но она ждёт ребёнка от другого" или ещё лучше "Она не та, за кого себя выдаёт!" Класс! — показываю жест "большой палец вверх" и театрально хлопаю в ладоши.
Хлоп-хлоп-хлоп…
— Нет, то, что мы близнецы — это чистая правда! Вы и сами это видете! — продолжаю театрально смеяться. — А всё остальное я придумала! Короче, мы с сестрой в детстве потерялись, а теперь нашлись! Вдаваться в подробности, как это случилось я не буду! Она сама потом вам расскажет!.. А я это… Я что пришла-то… Сейчас, погодите… — демонстративно шарюсь по своим карманам, будто что-то ищу в них. Хотя прекрасно знаю, где у меня лежит то, что мне сейчас нужно. — Вот! Нашла!
Из нагрудного кармана достаю свой паспорт, только что отданный мне Машей и протягиваю сестре.
— Держи, Дашка! Ты его в моей прихожей забыла, когда у меня в Пригороде была! Помнишь? Два дня назад! — подмигиваю сестре, мол, подыграй мне. — Мы с тобой ещё торт один на двоих слупили! Чаю ведро выпили!.. Короче, вот! Возвращаю тебе твой документ!
