— Да, — ворчал он сквозь зубы, — я навсегда покидаю тебя, проклятый и прогнивший город! Я укроюсь в своем доме, около моей бедной Терезы — она станет моей приемной дочерью, раз я не могу сделать ее ни своей женой, ни своей настоящей дочерью. И клянусь, пусть даже судебный процесс съест половину моего состояния, я оставлю ей достаточное наследство, чтобы она смогла жить в достатке, когда меня не станет. Будь спокоен, Дюмениль! Идем!

До сих пор шевалье жестикулировал левой рукой; правая, державшая поводок Блека, оставалась в кармане его брюк; но на этот раз, увлеченный пылом своего ораторского искусства, он поднял вверх именно правую руку, как будто призывая Небо в свидетели своей клятвы, которую он одновременно давал самому себе и своему другу.

К своему великому удивлению, шевалье при этом заметил, что на конце кожаного ремешка, болтавшегося у него на кулаке, ничего нет.

Шевалье обернулся.

Блека не было ни рядом, ни позади!

Тогда он подошел к газовому фонарю и внимательно рассмотрел ремешок. Тот был очень аккуратно обрезан каким-то острым инструментом.

У него украли его собаку.

Первым порывом шевалье было броситься бежать и звать Блека.

Но куда бежать? В какой стороне звать?

И потом, как перекричать оглушающий шум карет и глухой рокот толпы?

Господин дела Гравери принялся расспрашивать прохожих.

Одни отвечали на его вопросы, заданные взволнованным и прерывающимся голосом, пожатием плеч; другие говорили, что им ничего неизвестно. Человек в блузе уверил его, что видел какого-то типа, ведущего собаку при помощи платка, просунутого через ошейник; эта личность вела собаку в сторону улицы Вивьен. Животное сопротивлялось, и этому типу лишь с большим трудом удавалось заставить его следовать за собой.

Этот пес как две капли воды был похож на портрет спаниеля, нарисованный шевалье.

— Скорее на улицу Вивьен! — произнес шевалье, направляясь в указанную сторону.

— О! Он сильно опередил вас, и я сомневаюсь, что вы настигнете его, мой храбрый господин; если ваше животное, а в этом я не сомневаюсь, было украдено одним из тех молодцов, чья коммерция состоит в том, чтобы красть их и продавать, то оно уже в надежном месте.

— Но где его отыскать? Как его найти?

— Для начала надо обратиться с заявлением к комиссару.

— Хорошо; а потом?

— Объявить о пропаже, пообещать вознаграждение.

— Сколько бы это ни стоило, лишь бы только мне вернули мою собаку.

— Послушайте, — обратился к шевалье человек в блузе, растроганный его скорбью, — не стоит так отчаиваться; вы найдете вашего пса, и если не этого, так другого. Я вам обещаю одно: если награда будет приличной, то завтра утром, еще до вашего завтрака, две собаки, похожие на вашу, уже будут стоять у вашей двери.

— Но мне нужна моя собака, только моя собака, и никакая другая! — вскричал шевалье. — Вы не знаете, мой милый, как я дорожу своей собакой… А если я потеряю его во второй раз, моего бедного Дюмениля, то думаю, что не переживу этого!

— Дюмениль! Вашу собаку зовут Дюмениль? Послушайте, какое странное имя для собаки! Я бы сказал, скорее человеческое имя. Ну же, успокойтесь: Париж велик, но мне известны в нем все хитрости. Вы доверяете мне?

— Да, мой друг, да! — воскликнул шевалье.

— Отлично, я сам займусь вашей собачкой. Сегодня пятница; итак, обещаю, что в воскресенье до полудня я верну вам вашего господина Дюмениля и вновь посажу его на поводок. Но только если вы опять станете прогуливаться с ним по Парижу, то купите ему цепь: это тяжелее, но зато надежнее.

— Если вы сделаете это, если благодаря вам я найду Блека…

— Что такое или кто такой Блек?

— Но это же моя собака!

— Послушайте, следовало бы договориться, как же все-таки зовут вашу собаку — Дюмениль или Блек?

— Это Блек, друг мой, это Блек; однако для меня, но только для меня одного, он то Дюмениль, то Блек.

— Хорошо! Я понимаю, у него есть имя и есть фамилия.

— Так вот, — продолжал шевалье, желая сделать свое предложение более привлекательным, — если вы его вернете мне, я дам вам все, что вы пожелаете. Пятьсот франков вас устроят?

— Э! Я не такой, как те флибустьеры, что увели вашего пса, дорогой мой. Вы заплатите мне за труд и за потраченное время, ведь, пока я буду бегать за вашим спаниелем и загружать работой свои ноги, мои руки останутся праздными, а именно ими я зарабатываю на жизнь. Плату за мое время — вот все, что я хочу: я беру с вас обещание в обмен на то, что обещаю сделать для вас. Мне самому больно видеть, как вы страдаете из-за потерянной собаки: это доказывает, что у вас доброе сердце, а я люблю людей с добрым сердцем. Итак, больше не будем говорить о вознаграждении: мы сочтемся, когда животное будет найдено.

— Но вам, друг мой, придется нанимать экипажи, платить расклейщику афиш, печатнику, продавцу бумаги; позвольте, я вам дам хотя бы аванс.

— Расклейщик! Печатник! Продавец бумаги! Ну, конечно же! Я вам только что наговорил все это, поскольку мы еще не были знакомы, но все это рассчитано на дураков, и мы обойдемся без этого.

— Но однако же, друг мой…

— Положитесь на Пьера Марго, мой славный старичок, положитесь на него! Это он вам говорит лично. Пусть все будет тихо, не надо никого настораживать, будем немы, как усач под камнем, и я вам повторяю, что в воскресенье, именно в воскресенье, не позднее, вы получите вашего спаниеля!

— О! Боже мой, — вздохнул шевалье, — до воскресенья еще так далеко! Хоть бы его там кормили в эти дни!

— Ах, черт! Я не обещаю вам, что там, где он находится, кухня столь же обильная, как у вас в гостинице; но собака есть собака, и в конце концов у стольких людей на обед бывает всего лишь корочка хлеба, что не следует слишком печалиться о судьбе четвероногого, которого кормят картофелем.

— Когда же мы увидимся, мой храбрец?

— Завтра. Сегодня ночью я обойду все кабачки, где собираются пираты с бульваров; возможно, благодаря этому средству я смогу узнать новости о вашем животном еще до воскресенья. Вы, сударь, на мой взгляд, выглядите усталым; пойдите прилягте и, пожалуйста, не волнуйтесь. Где вы остановились?

— В гостинице "Лондон", на улице Риволи.

— Улица Риволи, знакомое место, хотя бывать там приходится не часто. Если позволите, я вас провожу. Судя по вашему виду, вы собираетесь плутать в поисках дороги, словно бекас в тумане. Ну, идите сюда.

Шевалье, послушный как ребенок, последовал за Пьером Марго и по дороге раз десять повторил ему свои указания насчет Блека.

Когда они подошли к двери гостиницы, шевалье удалось уговорить его принять монету в двадцать франков: она должна была облегчить поиски. На прощание г-н де ла Гравери назначил ему свидание на следующий день и, удрученный, вернулся к себе в комнату.

Он сел на подушки, на которых прошлой ночью спал Блек, и, хотя в камине не было огня, просидел так более получаса, погруженный в свои размышления.

Размышления эти были мрачного толка, и чем больше шевалье погружался в них, тем скорбнее они становились.

С того времени как в сердце Дьёдонне вновь поселилось чувство привязанности, он переживал одно огорчение за другим, одно разочарование сменяло другое; он не осмеливался припомнить все те сомнительные авантюры, причиной которых был Блек, а когда он думал о юной хозяйке бедного пса, его страдания становились в итоге еще больше! И — странное дело! — ему нравились эти тревоги; ему были приятны эти печали; эти страдания, что он переносил ради двух любимых им существ, были ему так дороги, что, немилосердно проклиная их, он все же ни разу не пожалел о том времени, когда, свободный от всяких забот и каких-либо опасений, жил, полностью посвятив себя пищеварению или же изучению науки поста.

Наконец он лег, со вздохом оглядел эту комнату, показавшуюся ему в десять раз более пустой и более унылой, чем накануне, и закрыл глаза. Ему пригрезилось, что он видит, как видел несколько часов назад, черный силуэт спаниеля, вырисовывающийся на фоне отсвета пламени в очаге.