Преданная своей тактике, куртизанка прилагала все усилия, чтобы избежать таких опасных для нее излияний чувств. Под предлогом, что подобное знакомство может быть полезно молодому человеку, она представила бывшего любовника господину барону Вердьеру, своему нынешнему покровителю, и всегда устраивала так, чтобы барон присутствовал при ее разговорах с ним.
В то же время она старалась выставить его в дурном свете в глазах г-жи д’Эскоман. Она была вполне уверена в своей будущей победе, но, как и все женщины, любила забегать вперед: булавочный укол в сердце Эммы был для нее предвкушением наслаждений, какие ей предстояло испытать, всадив в него кинжал.
Вот почему, пользуясь своим влиянием на Луи де Фонтаньё, она заставляла его показываться с ней в обществе, сопровождать ее на прогулках в Булонском лесу; вот почему, отправляясь туда, она отдавала своему кучеру распоряжение ехать по улицам, расположенным как можно ближе к улице Сез.
До сих пор любовник маркизы д’Эскоман не показывался у Маргариты в ее приемные дни; но она потребовала, чтобы он присутствовал на ее утренних приемах (она устраивала их из чувства соперничества с одной знаменитой актрисой, слухи о вечерних приемах которой вызывали у нее зависть).
Луи де Фонтаньё обещал ей приехать туда, но чуть было не нарушил своего слова.
Мы были свидетелями того, как Эмма упрашивала его, чтобы он принял решение навестить мать. Сыновнее чувство сохранилось в молодом человеке, невзирая на все его заблуждения, и, по мере того как любовь к Эмме покидала его сердце, оно постепенно занимало в нем свое прежнее место. Поэтому он почти решился во имя долга пожертвовать удовольствием и отправиться в Сен-Жермен, где жила г-жа де Фонтаньё.
Одеваясь, он заметил, что г-жа д’Эскоман необычайно взволнована. Он испугался, не сказала ли ей чего-нибудь о нем Сюзанна, но его слишком страшили объяснения с ней, чтобы самому их вызывать, и он вышел из дома.
Дойдя до улицы Риволи, откуда в те времена отправлялись экипажи в Сен-Жермен, он заметил, что забыл кошелек дома, и ему пришлось возвратиться на улицу Сез; но там он обнаружил двери магазина запертыми, и привратник объяснил ему, что вскоре после его ухода Эмма и Сюзанна покинули магазин, уйдя в разные стороны. Таким образом, он был вынужден перенести задуманную им благочестивую поездку на другой день и машинально пошел по дороге, ведущей к дому Маргариты.
Проходя мимо лавки г-жи Бернье, он увидел в дверях часовщицу; та бросила на него презрительный взгляд, сопровождаемый самой победоносной из ее улыбок. Молодой человек был слишком озабочен своими мыслями, чтобы придавать какое-нибудь значение этому проявлению чувств, питаемых г-жой Бернье по отношению к нему, после того как он выставил ее за дверь, но сильный удар по плечу заставил его остановиться. Обернувшись, он узнал г-на Вердюра, протягивавшего ему руку.
— Мне необходимо с вами поговорить, — сказал краснодеревщик, фамильярно беря Луи де Фонтаньё под руку и уводя в своего рода контору, служившую продолжением его магазина.
— Чего же вы хотите от меня, любезнейший сосед? — спросил его Луи де Фонтаньё.
— То, чего я хочу от вас, довольно трудно высказать, господин Луи, — отвечал ремесленник, почесывая затылок. — Тем не менее не следует судить о моем сердце по тому, с каким трудом оно высказывает свои чувства. Я полон дружеских чувств к вам, господин Луи.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, любезнейший господин Вердюр, и весьма вам за это признателен. Но, уверен, не в это вы хотите меня посвятить.
— Похоже, дела ваши идут неважно, не так ли? — продолжал краснодеревщик, понижая свой голос, от природы громкий, словно у Стентора, с тем чтобы его не расслышали трудившиеся в мастерской рабочие.
— Нет, — отвечал молодой человек, — мы просто хотели продать магазин, но жена сказала мне, что она столкнулась при этом с кое-какими трудностями.
— Черт возьми! Господин Луи, вам следовало бы уступить его с убытком! Да эти плуты обстругают и обдерут вас дочиста, ясно? Уж если они примутся обделывать ваше дело, то, черт побери, не оставят вам ничего, кроме стружки!
— О каких плутах вы ведете речь? — спросил Луи де Фонтаньё, с неподдельным удивлением глядя на мебельщика.
Тот пожал плечами:
— Не таитесь же от меня, господин Луи. Послушайте, я постараюсь вас тут же успокоить. Неужели вы думаете, что можно двадцать лет вести дела без того, чтобы к тебе то здесь, то там не цеплялась эта сволочь, которая теперь взялась трепать вас? Торговец — это та же мебель: из какого бы крепкого дерева он ни был сколочен, все равно его ведет от жары.
Затем, достав из папки связку пожелтевших и грязных бумаг, он продолжал:
— Видите, и у нас найдется даже больше, чем у вас, гербовой бумаги и заморочек! Слава Богу, это отнюдь не бесчестит человека; так что выкладывайте свою тайну.
— Клянусь честью, я не понимаю ничего из ваших слов, господин Вердюр.
— Ну, полноте! Судебный исполнитель уже трижды приходил к вам на этой неделе, это всем известно, с требованием о платеже, а на сегодня назначено наложение ареста на имущество. Черт возьми! Вы думаете, будто от соседей можно что-нибудь утаить? Ну-ну! Да в каждом квартале есть своя полиция, она и государственной полиции нос утрет, — это наши дворники!
— Да нет же, это невозможно! — повторял Луи де Фонтаньё, совершенно ошеломленный известием, которое открыло ему глаза на положение его семейных дел.
— Так, наверное, ваша славная женушка решила скрыть это от вас, — промолвил краснодеревщик, которого это восклицание наконец убедило в неведении Луи де Фонтаньё. — Сделала она это, видать, от доброго сердца, хотя в том, чтобы отступать перед опасностью, никакого проку нет. Да уж теперь все равно, надо быть ей признательной за благое намерение и не расстраивать ее, господин Луи. Поверьте, я от всей души полюбил вашу женушку. Она и тихая, и опрятная, и трудолюбивая, да и к тому же наряжается как герцогиня. Поговаривают, что вы не женаты, а по мне, так это только злые сплетни, и они не мешают мне приводить вашу жену в пример моей супружнице, хотя и она не совсем лишена благородных чувств. Видите ли, господин Луи, таких жен, как ваша, нужно одевать не в красное дерево, не в палисандровое и не в лимонное, а в чистое золото.
По всей видимости, г-н Вердюр мог бы продолжать в том же духе еще целый час.
Но Луи де Фонтаньё его больше не слушал. Он был совершенно сломлен новостью об этом несчастье; в душе его творилось полное замешательство; думал он не столько об Эмме, сколько о себе; он с ужасом видел, как усиливаются невзгоды, которые она терпит из-за него, но одновременно чувствовал, что его обязанности по отношению к ней становятся более неотложными. Внезапно он встал, чтобы уйти, но г-н Вердюр удержал его за руку.
— Мы еще не обо всем поговорили, — произнес он. — На этом свете есть не только судебные исполнители, есть также и друзья. Послушайте, господин Луи, я не богат, но у меня точно найдется где-нибудь билет в пятьсот франков, который может выручить доброго человека в трудную минуту. Воспользуйтесь этим; сказано, может быть, и плохо, ну да я привык работать больше руками, чем языком. Одним словом, если вам понадобятся мои денежки, то рассчитывайте на старика Вердюра.
Луи де Фонтаньё сердечно пожал руку славному ремесленнику и побежал домой. Эмма еще не возвратилась. После того как он узнал о жестоких испытаниях, какие ей пришлось вынести в предшествующие дни, серьезное беспокойство, вызванное ее отсутствием, стало брать в нем верх над его эгоистическими тревогами. В ту минуту, когда молодой человек вышел из прохода к дому, чтобы посмотреть, не идет ли г-жа д’Эскоман по улице, он столкнулся с человеком в черном, который вручил ему уведомление о наложении ареста на имущество и заявил, что он намерен немедленно приступить к выполнению своих обязанностей, а если ему добровольно не откроют двери магазина, вынужден будет призвать на помощь полицейского комиссара.
Луи де Фонтаньё машинально развернул бумагу, протянутую ему судебным исполнителем, и тут же в глаза ему бросилась подпись на этом документе, сделанная довольно крупным почерком.
