К его великому удивлению, Маргарита оставалась холодной и сдержанной, отвечая ему ничего не значащими словами, так что молодому человеку с большим трудом удавалось поддерживать с ней разговор на том же уровне, на каком он начал его.

Зато г-н д’Эскоман сурово нахмурил брови, видимо желая тем самым показать, что поведение его нового друга ему малоприятно.

По окончании ужина, когда г-н Бертран с прислугой заменяли скатерть на зеленое сукно, шевалье де Монгла подошел к Луи де Фонтаньё, пребывавшему в совершенной растерянности от полного достоинства и сдержанности поклона, каким удостоила его молодая шатодёнка, когда он проводил ее от стола.

— Ну, так как идут ваши дела? — спросил старый дворянин у секретаря.

— Плохо, — с улыбкой отвечал Луи де Фонтаньё. — Я считаю, что вы оклеветали мадемуазель Маргариту.

— Полно! Давайте-ка продолжайте… но только не так, как начали. Мужчины весьма тщеславны, иначе говоря, они весьма глупы! Конечно же, я обобщаю, и вы не имеете права оскорбляться моим мнением. Чтобы выручить сотню су, сбывая какой-то хлам, они проявляют чудеса дипломатии, как если бы продавали целый народ или возводили на престол короля, но лишь только дело коснется их тщеславия, они не хотят понять, что мало сказать: "Я этого очень хочу!", чтобы их поймали на слове.

— Вы хотите сказать…

— … что вы проявляете чересчур много услужливости, — продолжал шевалье. — Кстати, вы не увлекаетесь ловлей рыбы на удочку?

— Нет, но к чему такой вопрос?

— А к тому, что умение удить могло бы помочь в вашем положении. Вот вы видите, как плавают чудесные рыбки, вы уже предвкушаете, как будете лакомиться ими, приготовленными под винным соусом, вы бросаете им под нос приманку, водите ею от их головы до основания хвоста, а они — никакого внимания. Тут вы притворяетесь, будто хотите выдернуть удочку, и они набрасываются на наживку с такой жадностью, что крючок вонзается им до самого горла. То же самое и женщины, любезный мой друг.

— Я воспользуюсь вашими советами, шевалье, но, признаюсь, надежды мои значительно уменьшились за последний час.

— Но вы ведь не сделали по отношению к Маргарите то, что делали сегодня утром, стоя напротив этого милого д’Эскомана? В глаза! Всегда нужно смотреть в глаза и другу и противнику. А женские глаза слишком поздно постигают умение лгать.

— Ваши слова придают мне чуточку храбрости, а мне она сейчас так нужна, ибо я уже почти отказался от этой победы, хотя вы не можете себе представить, какую цену я ей придаю.

— Вероятно, вы дали обет какой-нибудь святой?

— Возможно.

— Ну что ж, признаюсь вам, всему здесь происходящему я придаю такое же значение, как и вы, хотя, вероятно, руководствуюсь иными мотивами.

— Благодарю вас, шевалье, и если я со своей стороны могу чем-то услужить вам…

— Вы вполне можете это сделать… Вы когда-нибудь играли в карты?

— Никогда.

— Тем лучше! Вот оставшиеся у меня двадцать пять луидоров; естественно, они принадлежат вам, поскольку это вы мне их одолжили; тем не менее я отдам вам пока только двенадцать с половиной, а остальные предоставлю вам во временное пользование; я верю в счастье, которое улыбается начинающим; это старое суеверие игрока, и я буду чрезвычайно вам признателен, если вы меня за это простите; играйте, и мы поделим выигрыш на двоих.

И шевалье де Монгла вместе с Луи де Фонтаньё сели рядом за карточный стол.

Маргарита стала возле своего любовника и не без позерства проявляла по отношению к нему те нежности, какие хорошо воспитанные женщины приберегают для супружеской спальни, в то время как для других женщин подобные нежности служат прилюдным утверждением счастья, которым они гордятся.

И только тут, когда Маргарита стала запечатлевать поцелуи на щеках своего любовника, Луи де Фонтаньё впервые заметил, что она в самом деле смотрит в его сторону, и ему показалось, что в ее полузакрытых глазах, влажных от неги и истомы, мелькнула огненная вспышка, направленная совсем не туда, куда тянулись губы молодой женщины.

Вследствие удивительной игры случая надежды г-на де Монгла на дебют его молодого друга осуществились; постоянное, непрерывное везение благоприятствовало первым шагам Луи де Фонтаньё. Ему удавались самые рискованные ходы, и наиболее безумные пароли оборачивались в его пользу; перед ним росли груды золота, серебра и банковских билетов всех игроков, но, несмотря на лихорадку, охватившую его при прикосновении к картам, несмотря на пары прохладительных алкогольных напитков, которые г-н Бертран лично разносил своим гостям, несмотря на подстрекательства его товарища, наэлектризованного таким необычайным везением, молодой человек принимал выпавшую ему удачу с искренним неудовольствием. Он понимал, что еще один подобный выигрыш может толкнуть его на путь, к которому он испытывал отвращение.

Хотя г-н д’Эскоман был прекрасным игроком, огромный проигрыш, большая часть которого легла на него, вывел его из свойственного ему хладнокровия.

— Двести пятьдесят луидоров на слово, — сказал он, проиграв все деньги, какие у него были при себе.

— Сколько вам будет угодно, мой дорогой маркиз, — отвечал Луи де Фонтаньё, бросив на сукно две фигуры, из которых последняя уже столь часто выпадала перед этим, что можно было предположить, будто она уже исчерпала себя в талии.

— Объявлять слишком поздно! — воскликнул шевалье, находивший, что его юный друг плохо защищает интересы их союза. — Ей-Богу, вы рискуете, господин де Фонтаньё!

— На самом деле я стыжусь удачи, преследующей меня сегодня, — возразил молодой человек.

Он раскрыл третью карту: она была подобна второй и он опять выиграл, не сумев при этом скрыть своей досады.

— Браво, мой дорогой друг! — радостно воскликнул шевалье де Монгла. — А теперь рассердитесь на удачу, покажите ей, как мало вы цените ее милости; она ведь женщина, и лишь с еще большей настойчивостью станет преследовать вас.

Маргарита с некоторым удивлением заметила, что Луи де Фонтаньё резко изменил свое поведение по отношению к ней; не усмотрев в этом никакой тактической уловки, она заподозрила, что молодой человек упал духом, и попыталась испробовать косвенные приемы, чтобы оживить это столь быстро угасшее пламя. В ней было слишком много женского, чтобы чары золота не оказали на нее воздействия; мало-помалу она стала окидывать одним и тем же страстным взглядом и богатства, скопившиеся на столе, и их счастливого обладателя. Услышав слова г-на де Монгла, Маргарита покраснела, опустила свои длинные ресницы и, казалось, сосредоточила все свое внимание на карте, в которую она втыкала булавку.

— Сто пятьдесят луидоров! Ставка сто пятьдесят луидоров! Кто ставит сто пятьдесят луидоров? — кричал г-н де Монгла, подражая визгливому голосу крупье.

— Я ставлю, — откликнулся г-н д’Эскоман, лицо которого, то бледное, то багровое, а также непомерно раскрытые глаза и прерывистое дыхание свидетельствовали о его глубоком волнении.

Поклоном головы Луи де Фонтаньё выразил свое согласие.

То, что он испытывал в это мгновение, напоминало головокружение; он хотел проиграть, но чувствовал, что душа его, не повинуясь ему, ускользает и уступает всесилию страсти; он не мог совладать с мучительной тревогой, сжимающей сердца всех игроков; он забыл Маргариту, и образ Эммы, который он пытался воскресить в своей памяти, представлялся ему неясным и окутанным завесой тумана.

Воцарилось торжественное молчание; слышен был лишь шелест карт, скользящих одна по другой.

Удача и на этот раз отвернулась от г-на д’Эскомана.

На него было страшно и жалко смотреть.

Взяв Маргариту за руку, он сказал ей:

— Пойдемте.

Молодая женщина не тронулась с места, продолжая вертеть между пальцами карту, на которой она наколола булавкой какие-то знаки.

— Да нет же, я желаю остаться и испытать, не будет ли везение господина де Фонтаньё более учтиво со мной, чем с вами.

— На кону тысяча луидоров! — напыщенно прокричал г-н де Монгла.