Доктор дал ректору последние наставления насчет воспитания Себастьена и вместе с обоими своими спутниками сел в фиакр.

Когда Жильбер вновь уселся в фиакр рядом с Бийо и напротив Питу, он был бледен; на лбу его блестели капельки пота.

Впрочем, не такой он был человек, чтобы долго оставаться во власти чувств. Откинувшись в угол экипажа, он прижал обе руки ко лбу, словно хотел загнать глубоко внутрь роящиеся в уме мысли; какое-то мгновение он сидел неподвижно, а когда опустил руки, на лице его, вновь сделавшемся совершенно невозмутимым, не осталось и следа тревог.

— Итак, вы говорите, дорогой господин Бийо, что король дал господину барону де Неккеру отставку? — спросил он у фермера.

— Да, господин доктор.

— И что эта отставка в какой-то мере послужила причиной парижских волнений?

— В очень большой.

— Вы сказали также, что господин де Неккер немедля покинул Версаль.

— Он получил письмо за обедом, а час спустя уже катил в сторону Брюсселя.

— Где же он теперь?

— Там, куда направлялся.

— Вы не слышали, делал ли он остановки по дороге?

— Да, говорят, что он остановился в Сент-Уэне, чтобы попрощаться со своей дочерью, госпожой баронессой де Сталь.

— Госпожа де Сталь уехала вместе с ним?

— Я слышал, что его сопровождала только жена.

— Кучер, — приказал Жильбер, — остановите меня возле первой же лавки готового платья.

— Вы хотите переодеться? — спросил Бийо.

— Да, клянусь честью! Мое платье слишком сильно пропиталось запахами Бастилии — в таком виде не пристало появляться перед дочерью изгнанного министра. Поройтесь в карманах, может быть, там найдется для меня несколько луидоров?

— О! — сказал фермер, — сдается мне, что вы оставили кошелек в Бастилии?

— Этого требовал устав, — с улыбкой согласился Жильбер. — Все ценные вещи сдаются в канцелярию.

— И остаются там, — добавил фермер и протянул широкую ладонь: на ней лежало два десятка луидоров:

— Берите, доктор.

Жильбер взял десять луидоров. Через несколько минут фиакр остановился перед лавкой старьевщика, каких в ту пору было в Париже еще немало.

Жильбер сменил одежду, обтрепавшуюся в стенах Бастилии, на чистое черное одеяние, похожее на те, в которых посещали Национальное собрание господа депутаты от третьего сословия.

Цирюльник в своем заведении и савояр, чистильщик сапог, довершили туалет доктора.

Кучер направил лошадей в сторону парка Монсо, а затем по внешним бульварам довез доктора и его спутников до Сент-Уэна.

Когда часы на колокольне собора святого Дагобера пробили семь, Жильбер был уже у ворот дома г-на де Неккера.

В доме этом, куда еще недавно так стремились и где не было отбоя от посетителей, царило теперь глубокое безмолвие, которое нарушил стуком колес лишь фиакр доктора.

Однако тишина эта ничем не напоминала меланхолию заброшенных замков, сумрачное уныние домов, на чьих владельцев легла печать изгнания.

Ворота были заперты, цветники пусты, что говорило об отъезде хозяев; однако ничто не свидетельствовало о поспешном и горестном бегстве.

Вдобавок во всем восточном крыле ставни были открыты, и когда Жильбер направился туда, ему навстречу вышел лакей в ливрее г-на де Неккера.

Лакей подошел к воротам, и между ним и доктором состоялся короткий диалог.

— Друг мой, господина де Неккера нет дома?

— Нет, господин барон в субботу уехал в Брюссель.

— А госпожа баронесса?

— Уехала вместе с господином бароном.

— А госпожа де Сталь?

— Госпожа дома. Но я не знаю, сможет ли она вас принять: теперь время ее прогулки.

— Отыщите ее, прошу вас, и доложите, что ее спрашивает доктор Жильбер.

— Я узнаю, в доме госпожа или в саду. Если она дома, то, без сомнения, примет господина Жильбера, но во время прогулки мне приказано ее не беспокоить.

— Прекрасно. Ступайте, прошу вас.

Лакей открыл ворота, и Жильбер вошел.

Бросив подозрительный взгляд на экипаж, привезший доктора, и на странные физиономии его спутников, лакей запер ворота и скрылся в доме, покачивая головой, как человек, отказывающийся понимать происходящее, но отказывающий также и всем остальным в способности пролить свет на то, что покрыто мраком для него самого.

Жильбер остался ждать.

Минут через пять лакей вернулся.

— Госпожа баронесса прогуливается, — сказал он и поклонился, намереваясь выпроводить Жильбера.

Но доктор не сдавался.

— Друг мой, — сказал он лакею, — будьте любезны, прошу вас, нарушить приказ и доложить обо мне госпоже баронессе; скажите ей, что я друг маркиза де Лафайета.

Имя это наполовину развеяло сомнения лакея, а полученный от доктора луидор довершил дело.

— Входите, сударь, — сказал лакей.

Жильбер пошел за ним. Лакей, однако, провел его не в дом, а в парк.

— Вот любимый уголок госпожи баронессы, — сказал он, остановившись перед садовым лабиринтом. — Благоволите обождать здесь.

Минут через десять листва зашуршала и появилась женщина лет двадцати трех-двадцати четырех, высокая, с наружностью скорее величественной, чем грациозной.

Она, казалось, была удивлена молодостью гостя, ибо, несомненно, ожидала увидеть человека достаточно зрелого возраста.

Вдобавок, внешность Жильбера была слишком замечательна, чтобы оставить равнодушной такую проницательную наблюдательницу, как г-жа де Сталь.

Мало кто мог похвастать столь правильными чертами лица — чертами, которым могучая воля сообщала выражение исключительной непреклонности. Труд и страдания сделали взгляд прекрасных черных глаз доктора, от природы столь красноречивых, сумрачным и жестким, отняв у него то смятение, что составляет одно из главных очарований юности.

В углу тонких губ пролегла глубокая, пленительная и таинственная складка, являющаяся, если верить физиогномистам, признаком осторожности. Качеством этим Жильбер, казалось, был обязан не природе, но одному лишь времени и ранней опытности.

Широкий, округлый, слегка покатый лоб, окаймленный прекрасными черными волосами, давно уже не знавшими пудры, обличал глубокие познания и ясный ум, большое трудолюбие и живое воображение. Из-под бровей Жильбера, густых, как и у его учителя Руссо, сверкали глаза — средоточие его личности.

Итак, несмотря на свое скромное платье, Жильбер показался будущему автору "Коринны" человеком замечательной красоты и замечательного изящества; это впечатление подкрепляли длинные белые руки, маленькие ступни и стройные, но сильные ноги.

Несколько секунд г-жа де Сталь разглядывала своего гостя.

Тем временем Жильбер холодно поклонился ей, держась с суховатой вежливостью американских квакеров, которые видят в женщине сестру, нуждающуюся в поддержке, но не кумира, жаждущего поклонения.

В свой черед и он окинул быстрым взглядом стоявшую перед ним молодую женщину, уже снискавшую себе немалую славу, женщину, чье лицо, умное и выразительное, было совершенно лишено обаяния; лицо это куда больше пристало бы не женщине, а невзрачному заурядному юноше и решительно не подходило к роскошному соблазнительному телу.

В руке г-жа де Сталь держала ветку гранатового дерева и, сама того не замечая, обкусывала с нее цветы.

— Вы, сударь, и есть доктор Жильбер? — спросила баронесса.

— Да, сударыня, это я.

— Вы так молоды и уже завоевали такую известность? Или, может быть, известность эта принадлежит вашему отцу либо еще кому-то из старших родственников?

— Я не знаю других Жильберов, сударыня. И если вы полагаете, что имя это действительно снискало некоторую известность, я имею полное право отнести ваши слова на свой счет.

— Чтобы проникнуть ко мне, вы воспользовались именем маркиза де Лафайета, сударь. В самом деле, маркиз рассказывал нам о вас, о ваших неисчерпаемых познаниях.

Жильбер поклонился.