Королева посмотрела на него с удивлением.

— Я хочу сказать, — продолжал Жильбер, — что мои враги только те, что меня ненавидят, но сам я никого не ненавижу.

— Отчего же?

— Оттого что я никого уже не люблю.

— Вы честолюбивы, господин Жильбер?

— В какой-то миг я надеялся стать честолюбивым, ваше величество.

— И?..

— И эта страсть угасла в моем сердце, как и все другие.

— Одна страсть у вас все же остается, — сказала королева не без лукавства.

— У меня, ваше величество! Какая же, Боже правый?

— Любовь к… родине.

— О, это правда, — сказал он с поклоном, — я очень люблю родину и готов ради нее на любые жертвы.

— Увы! — сказала королева с неизъяснимым очарованием грусти. — В доброе старое время француз никогда бы не выразил эту мысль в таких словах, как вы.

— Что хочет сказать королева? — почтительно спросил Жильбер.

— Я хочу сказать, сударь, что в то время, о котором я говорю, невозможно было любить родину и не любить при этом короля с королевой.

Жильбер залился краской, поклонился и почувствовал в своем сердце словно бы разряд электричества, исходившего от королевы в минуты пленительной откровенности.

— Вы не отвечаете, сударь? — заметила королева.

— Государыня, — сказал Жильбер, — смею заметить, что я люблю монархию как никто.

— Довольно ли в наше время слов, не лучше ли доказать свою любовь делом?

— Но, ваше величество, — удивился Жильбер, — прошу вас поверить: все, что прикажет король или королева, я…

— Вы это выполните, не так ли?

— Несомненно, ваше величество.

— Тем самым, сударь, — сказала королева со своим обычным безотчетным высокомерием, — вы лишь исполните свой долг.

— Ваше величество!..

— Бог, давший королям всемогущество, — продолжала Мария Антуанетта, — освободил их от обязанности быть признательными тем, кто просто выполняет свой долг.

— Увы, увы, ваше величество, — возразил Жильбер, — приближается пора, когда ваши верные слуги будут заслуживать более чем признательность за то, что они просто исполняют свой долг.

— Что вы этим хотите сказать, сударь?

— Я хочу сказать, ваше величество, что в дни смуты и разрушения вы тщетно будете искать друзей там, где вы привыкли видеть слуг. Молите, молите Бога, сударыня, послать вам других слуг и других друзей.

— Вы таких знаете?

— Да, ваше величество.

— Тогда укажите их.

— Помилуйте, ваше величество, ведь я еще вчера был вашим врагом!

— Моим врагом! Почему?

— Да потому что вы приказали заключить меня в тюрьму.

— А сегодня?

— Сегодня, ваше величество, — сказал Жильбер с поклоном, — я ваш покорный слуга.

— Почему вдруг?

— Ваше величество…

— Почему это вы вдруг стали моим покорным слугой? Ведь не в ваших правилах, сударь, так быстро менять взгляды, убеждения и привязанности. Вы человек памятливый, господин Жильбер, вы долго помните зло. Так почему это вы вдруг так переменились?

— Ваше величество, вы только что упрекали меня в чрезмерной любви к родине.

— Она никогда не бывает чрезмерной, сударь; речь идет только о том, чтобы уметь любить ее. Я тоже люблю родину.

Жильбер улыбнулся.

— О, поймите меня правильно, сударь, я избрала своим отечеством Францию. По крови я немка, но сердцем — француженка. Я люблю Францию; но моя любовь находит выражение в любви к королю, в почтении к священным узам, коими Бог соединил нас. А ваша?

— Моя, ваше величество?

— Да, ваша. Если я не ошибаюсь, у вас все иначе: вы любите Францию единственно ради нее самой.

— Ваше величество, — ответил Жильбер с поклоном, — я проявил бы неуважение к вам, если бы не высказал вам всю правду.

— О! — воскликнула королева, — ужасная, ужасная эпоха, когда люди, считающие себя честными, разделяют две вещи исконно нерасторжимые, два принципа, исстари шедшие рука об руку: Францию и ее короля. Разве один из ваших поэтов не сочинил трагедию, где у всеми покинутой королевы спрашивают: "Что у вас остается?". И она отвечает: "Я". Вот и я, как Медея Корнеля, отвечу на этот вопрос: "Я", а там посмотрим.

И она удалилась, оставив Жильбера в оцепенении.

Дуновение ее гнева приподняло край покрова, под которым совершалась работа контрреволюции.

"Итак, — подумал Жильбер, входя к королю, — королева несомненно что-то задумала".

"Итак, — подумала королева, возвращаясь в свои покои, — от этого человека не будет решительно никакого проку. В нем есть сила, но нет преданности".

Бедные государи, для которых слово "преданность" означает раболепство!

Жильбер возвратился к г-ну де Неккеру, повидавшись с королем, который был настолько же спокоен, насколько королева была взволнована.

Король сочинял речи, король строил планы, король обдумывал изменения в законах.

Этот добродушный человек с мягким взором и прямой душой, единственным недостатком которого были предрассудки, неотделимые от королевского положения, человек этот упорно бился за мелочи, отдавая без боя главное. Он упорно старался проникнуть своим близоруким взглядом за горизонт, между тем как у его ног разверзлась бездна. Этот человек внушал Жильберу глубокую жалость.

Что до королевы, то с ней дело обстояло иначе, и при всей своей бесстрастности Жильбер понимал, что она из тех женщин, которых надо либо страстно любить, либо смертельно ненавидеть.

Мария Антуанетта вернулась в свои покои с тяжелым сердцем.

В самом деле, ни как женщине, ни как королеве ей не на кого было опереться, она не находила рядом никого, кто взял бы на себя часть гнетущего ее бремени.

Куда бы она ни обращала взор, всюду ей мерещились лишь колебания да сомнения.

Придворные трясутся за свое состояние и обращают его в деньги.

Родные и друзья помышляют о бегстве из страны.

Самая благородная женщина, Андре, постепенно отдаляется телом и душой.

Самый благородный и самый любезный сердцу мужчина, Шарни, обиделся на какой-то пустяк и терзается сомнениями.

Мария Антуанетта была воплощением чутья и прозорливости, и поведение графа тревожило ее.

Неужели этот чистый человек с его кристальным сердцем вдруг переменился?

"Нет, он еще не переменился, — со вздохом говорила себе королева, — но переменится".

Он переменится! Для женщины влюбленной эта мысль страшна, для женщины гордой эта мысль нестерпима.

Королева была влюблена и горда и потому страдала вдвойне.

А ведь в ту пору, когда она поняла, что совершила зло, поняла, что была несправедлива, было еще не поздно поправить дело.

Но ум этой венценосной женщины не отличался гибкостью. Она не умела уступать, даже когда чувствовала, что не права. Может быть, обидев человека, ей безразличного, она проявила бы или захотела проявить великодушие и попросила бы прощения.

Но тому, кого она удостоила такой пылкой и чистой привязанности, тому, кого она допустила в святая святых своих мыслей, королева не желала делать ни малейшей уступки.

Несчастье королев, что снисходят до любви к подданному, состоит в том, что они всегда любят его как королевы и никогда — как женщины.

Мария Антуанетта была о себе столь высокого мнения, что ничто человеческое не казалось ей достойной наградой за ее любовь — даже кровь, даже слезы.

С того мгновения, как она почувствовала ревность к Андре, началось ее нравственное падение.

Следствием этого падения стали капризы.

Следствием этих капризов стал гнев.

Наконец, следствием гнева стали дурные мысли, влекущие за собой дурные поступки.

Шарни не знал ничего из того, о чем мы только что поведали, но он был мужчина, и он понял, что Мария Антуанетта ревнует, беспричинно ревнует его к жене.

К его жене, на которую он никогда не обращал внимания.

Ничто так не возмущает прямое, неспособное на предательство сердце, как то, что его считают способным на измену.