Как бороться против этих женщин, пустившихся в путь с грозным оружием в руках, но достигших цели без оружия, не в силах поднять руку от усталости и голода!

Однако на всякий случай гвардия строится, обнажает сабли и ждет.

Наконец женщины появляются. На полпути они разделились и шли двумя дорогами: одни через Сен-Клу, другие через Севр.

Прежде чем расстаться, они разделили восемь хлебов: это было все, что нашлось в Севре.

Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч человек!

Добравшись до Версаля, они едва волочили ноги: три четверти женщин бросили свое оружие по дороге. Майяру удалось уговорить остальных оставить оружие в домах, стоящих у городских ворот.

Когда они вошли в город, Майяр предложил:

— Чтобы никто не сомневался в нашей преданности королевской власти, давайте запоем: "Да здравствует Генрих IV!".

И умирающим голосом, в котором едва хватало силы, чтобы попросить хлеба, женщины затянули песню в честь короля.

Поэтому велико было удивление всех, кто находился во дворце, когда, вместо криков и угроз, они услышали песню, и особенно когда увидели едва держащихся на ногах певиц: шатаясь, как пьяные, от голода, они прижались своими истощенными, несчастными, мертвенными, грязными, мокрыми от воды и пота лицами к решетке; когда увидели тысячи страшных лиц и множество рук, сжимавших ее золоченые прутья.

Позже из этой фантастической толпы стали раздаваться зловещие завывания; в центре ее вспыхивали молнии.

Кроме того, время от времени все эти корчащиеся в предсмертных судорогах люди отпускали поддерживавшую их решетку и протягивали руки между прутьями.

Одни, раскрыв дрожащие ладони, молили о милости.

Другие, сжав кулаки, грозили местью.

О, то была мрачная картина!

Наверху дождь, внизу грязь…

Среди осаждающих — голод и угроза.

Среди осажденных — жалость и сомнение.

Пока все ждали Людовика XVI, королева, полная лихорадочной решимости, приказала готовиться к обороне; постепенно вокруг нее собрались придворные, офицеры, высшие должностные лица.

Среди них она заметила г-на де Сен-При, министра.

— Ступайте спросите, чего хотят эти люди, — сказала она.

Господин де Сен-При спускается вниз, пересекает двор и подходит к решетке.

— Чего вы хотите? — спрашивает он у женщин.

— Хлеба! Хлеба! Хлеба! — наперебой кричат они.

— Хлеба! — сердито отвечает г-н де Сен-При. — Когда у вас был только один хозяин, у вас было вдоволь хлеба, а теперь их у вас больше тысячи — и вот к чему это привело.

С этими словами, приказав не открывать ворота, г-н де Сен-При удаляется под крики голодных женщин.

Но тут вперед выходит депутация, и перед ней ворота все же приходится открыть.

Майяр от имени женщин обратился к Национальному собранию; он добился того, что его председатель вместе с депутацией из двенадцати женщин отправился к королю.

В то мгновение, когда депутация во главе с Мунье выходит из Национального собрания, король галопом подъезжает ко дворцу со стороны служб.

Шарни отыскал его в Мёдонских лесах.

— А, это вы, сударь, — удивился король. — Вы меня искали?

— Да, ваше величество.

— Что случилось? Я вижу, вы мчались во весь опор?

— Ваше величество, в Версале сейчас находится десять тысяч женщин: они пришли из Парижа просить хлеба.

Король пожал плечами, но не столько с презрением, сколько с жалостью.

— Увы, — сказал он, — будь у меня хлеб, я не стал бы ждать, чтобы они приходили за ним в Версаль.

И все же, воздержавшись от других замечаний и бросив грустный взгляд вслед удаляющейся охоте, которую ему приходилось покидать, он сказал:

— Ну что ж, поехали в Версаль.

И он повернул в Версаль.

Король, как мы уже сказали, только что вернулся, когда на Плас-д’Арм раздались громкие крики.

— Что там такое? — спросил Людовик XVI.

Вошел бледный как смерть Жильбер.

— Ваше величество, — сказал он, — ваши гвардейцы под предводительством господина Жоржа де Шарни напали на председателя Национального собрания и депутацию, которую он к вам ведет.

— Не может быть! — восклицает король.

— Вы слышите — это кричат те, кого убивают. Смотрите, смотрите, все разбегаются.

— Откройте ворота! — приказывает король. — Я приму депутацию.

— Но, ваше величество! — останавливает его королева.

— Откройте ворота, — повторяет Людовик XVI. — Королевские дворцы искони служат убежищем.

— Увы! — говорит королева. — Быть может, кому угодно, только не королям.

Шарни и Жильбер устремляются вниз по ступенькам.

— Именем короля! — кричит один.

— Именем королевы! — кричит другой.

И в один голос добавляют:

— Откройте ворота!

Но, прежде чем этот приказ был выполнен, председателя Национального собрания уже успели сбить с ног посреди двора и топчут ногами.

Рядом с ним на земле лежат две раненые женщины из депутации.

Жильбер и Шарни бросаются на помощь; пути этих двух людей, один из которых принадлежит к высшему обществу, другой вышел из низов, пересеклись.

Один хочет спасти королеву из любви к ней, другой хочет спасти короля из любви к королевской власти.

Когда ворота распахнулись, женщины хлынули во двор; они кинулись к рядам гвардейцев, к солдатам Фландрского полка: они грозят, они просят, они осыпают ласками. Нелегко сопротивляться женщинам, умоляющих мужчин именем их матерей и сестер!

— Пропустите, господа, пропустите депутацию! — кричит Жильбер.

И все расступаются, чтобы пропустить Мунье и несчастных женщин к королю.

Король, которого Шарни успел предупредить, ждет депутацию в зале рядом с часовней.

Мунье будет говорить от имени Национального собрания.

Луизон Шамбри, цветочница, что била в набат, будет говорить от имени женщин.

Мунье произносит несколько слов и представляет королю юную цветочницу.

Она делает шаг вперед, раскрывает рот, но говорит только:

— Ваше величество, хлеба!

И падает без чувств.

— Помогите ей! — кричит король. — Помогите!

Андре подбегает к королю и подает ему свой флакон с нюхательной солью.

— Ах, ваше величество, — говорит Шарни королеве с укоризной.

Королева бледнеет и удаляется в свои покои.

— Приготовить экипажи, — приказывает она. — Его величество и я уезжаем в Рамбуйе.

Тем временем бедная девушка пришла в себя; почувствовав себя в объятиях короля (он подносил к ее лицу флакон с солью), она стыдливо вскрикнула и хотела поцеловать ему руку.

Но король остановил ее.

— Милое дитя, — сказал он, — позвольте мне вас поцеловать, вы это заслужили.

— О ваше величество, ваше величество, вы так добры, отдайте же скорее приказ!

— Какой приказ? — спросил король.

— Приказ привезти пшеницу, чтобы прекратился голод.

— Дитя мое, — сказал король, — я с радостью подпишу такой приказ, но, право же, боюсь, что вам не будет от него большого проку.

Король сел за стол и начал писать, как вдруг прозвучал выстрел, а вслед за ним довольно оживленная ружейная пальба.

— Ах, Боже мой, Боже мой, — воскликнул король, — что там еще? Подите посмотрите, господин Жильбер.

Эту перестрелку вызвал второй, ответный выстрел, сделанный по группе женщин.

Первый же выстрел — одиночный — сделал человек из толпы: он перебил руку гвардейскому лейтенанту г-ну Савоньеру в то мгновение, когда тот занес ее, чтобы поразить молодого безоружного солдата, который, раскинув руки, заслонял женщину, стоявшую на коленях позади него.

На этот ружейный выстрел гвардейцы ответили пятью или шестью выстрелами из карабинов.

Две пули попали в цель: одна женщина упала замертво, другая была тяжело ранена; ее унесли.

Народ не остался в долгу, и два гвардейца в свой черед упали с лошадей.

В это время раздались крики: "Разойдись! Разойдись!". Мужчины из Сент-Антуанского предместья прикатили три пушки и установили эту батарею напротив ворот.