Конечно же, король хотел показать, насколько он выше сиюминутных страхов.

Увы! Дочь Марии Терезии не могла поверить, что в такой час потомок Людовика Святого по-прежнему пребывает во власти обычных материальных потребностей.

Мария Антуанетта заблуждалась. Король просто-напросто хотел есть.

Мария Антуанетта приказала накрыть для короля маленький столик прямо в ее покоях.

Однако дело пошло вовсе не так, как ожидала королева. Людовик XVI заставил умолкнуть всех ее приближенных лишь для того, чтобы они не отвлекали его от ужина.

Пока Мария Антуанетта пыталась вновь воодушевить своих сторонников, король поглощал яства.

Офицеры сочли этот гастрономический сеанс недостойным потомка Людовика Святого и, сбившись в кучки, смотрели на короля с куда меньшим почтением, чем следовало бы.

Королева покраснела, она сгорала от нетерпения. Ее тонкая, аристократическая, нервная натура не могла постичь этого господства материи над духом. Она подошла к королю, надеясь, что это соберет вокруг его стола начавших расходиться придворных.

— Государь, — спросила она, — нет ли у вас каких-нибудь приказаний?

— Что вы, сударыня, — отвечал Людовик с набитым ртом, — какие могут быть приказания? Разве что в эти тяжелые дни вы станете нашей Эгерией.

И он мужественно продолжил сражение с начиненной трюфелями молодой куропаткой.

— Ваше величество, — ответила королева, — Нума был миролюбивый государь. А нам сегодня, по всеобщему убеждению, нужен король воинственный, и если вашему величеству угодно искать примеры в древности, то, раз уж вы не можете сделаться Тарквинием, вам следовало бы стать Ромулом.

Король улыбнулся с почти блаженным спокойствием.

— А эти господа — люди воинственные? — спросил он, поворачиваясь к стоявшим поодаль офицерам.

Лицо его раскраснелось от еды; придворным же показалось, что оно воодушевлено отвагой.

— Да, ваше величество! — закричали они хором. — Мы мечтаем о войне! Мы хотим только одного — войны!

— Господа, господа! — остановил их король. — Мне, разумеется, весьма приятно сознавать, что в случае надобности я могу на вас рассчитывать. Но в настоящую минуту я слушаюсь только двух наставников: королевского совета и своего желудка; первый присоветует мне, как действовать впредь, а по совету второго я уже действую.

И он с хохотом протянул прислуживавшему ему официанту полную объедков тарелку и взял чистую.

Шепот изумления и гнева пробежал по толпе дворян, готовых по первому знаку короля пролить за него кровь.

Королева отвернулась и топнула ногой.

К ней подошел принц де Ламбеск.

— Видите, ваше величество, — сказал он, — король, без сомнения, полагает, подобно мне, что лучше всего подождать. Его величество действует так из осторожности; и, хотя я, к несчастью, не могу похвастать этой добродетелью, я уверен, что осторожность — качество по нашим временам весьма необходимое.

— Да, сударь, вы правы: весьма необходимое, — повторила королева, до крови кусая губы.

Со смертельным отчаянием в душе, терзаемая мрачными предчувствиями, она отошла к камину.

Разница в настроении короля и королевы потрясла всех. Королева с трудом удерживала слезы. Король продолжал поглощать ужин с аппетитом, отличавшим всех Бурбонов и вошедшим в поговорку.

Неудивительно, что зал постепенно опустел. Гости стали исчезать, как тает при первых солнечных лучах снег в садах, обнажая местами черную унылую землю.

Увидев, что рыцари, на которых она так рассчитывала, покинули ее, королева почувствовала, как утрачивается ее могущество; так некогда по дуновению Божию полчища ассирийцев и амалекитян гибли в морской пучине или ночном мраке.

От тягостных мыслей ее оторвал нежный голос графини Жюль, подошедшей к ней вместе со своей невесткой г-жой Дианой де Полиньяк.

При звуках этого голоса будущее, представившееся было гордячке-королеве в мрачном свете, вновь явилось ее воображению в цветах и пальмовых ветвях: искренняя и верная подруга стоит десятка королевств.

— О, это ты, ты, — прошептала она, обняв графиню Жюль, — значит, одна подруга у меня все-таки осталась.

И слезы, так долго сдерживаемые ею, ручьями полились из ее глаз, омыли ее щеки и оросили грудь; впрочем, слезы эти были не горькими, а сладостными, они не мучили, но облегчали душу.

Мгновение королева молча сжимала графиню в своих объятиях.

Молчание нарушила герцогиня, державшая невестку за руку.

— Ваше величество, — начала она робко, как бы стыдясь собственных слов, — я хочу открыть вам один план, который, быть может, не вызовет у вас осуждения.

— Какой план? — спросила королева, вся обратившись в слух. — Говорите, герцогиня, говорите скорее.

По-прежнему опираясь на плечо своей фаворитки-графини, королева приготовилась выслушать герцогиню Диану.

— Ваше величество, — продолжала герцогиня, — то, что я намереваюсь вам поведать, не мое мнение, а суждение лица, чья беспристрастность не вызывает сомнений — ее королевского высочества мадам Аделаиды, тетушки короля.

— К чему столько приуготовлений, дорогая герцогиня, — весело воскликнула королева, — переходите прямо к делу!

— Ваше величество, дела складываются нерадостно. Народ сильно преувеличивает милости, оказанные вами нашей семье. Клевета пятнает августейшую дружбу, которой вы благоволите отвечать на нашу почтительную преданность.

— Неужели, герцогиня, вы находите, что я вела себя без должной отваги? — удивилась королева. — Разве я не отстаивала нашу дружбу, идя наперекор общественному мнению, двору, народу, даже самому королю?

— О, напротив, ваше величество, вы с беспредельным благородством поддерживали своих друзей, защищая их собственной грудью и отражая направленные против них удары; именно поэтому сегодня, в минуту большой, быть может даже ужасной опасности, эти друзья показали бы себя бесчестными трусами и дурными слугами, если бы не встали в свой черед на защиту королевы.

— Ах, как это хорошо, как прекрасно! — вскричала Мария Антуанетта и, пылко обняв графиню, пожала руку герцогине де Полиньяк.

Однако обе дамы, вместо того чтобы гордо поднять голову от монаршей ласки, побледнели.

Госпожа Жюль де Полиньяк попыталась высвободиться из объятий королевы, но та крепко прижимала ее к себе.

— Быть может, — пробормотала г-жа Диана де Полиньяк, — вы, ваше величество, не совсем хорошо понимаете, что именно мы имеем честь предложить вам, дабы отвратить от вашего трона и от самой вашей особы бедствия, причиной коих может оказаться ваша драгоценная дружба. Есть мучительное средство, горькая для наших сердец жертва, которую мы, однако, обязаны принести, ибо такова необходимость.

При этих словах настала очередь королевы побледнеть, ибо в скромной и сдержанной речи герцогини она, вместо отважной и преданной дружбы, различила страх.

— Говорите же, герцогиня, — приказала она. — О какой жертве идет речь?

— О, жертву должны принести одни мы, ваше величество, — был ответ Дианы. — Мы, Бог знает почему, сделались для французов предметом ненависти; избавив ваш двор от своего присутствия, мы вернем ему прежний блеск, вернем вам любовь народа, которую наше присутствие гасит либо извращает.

— Вы хотите покинуть меня? — гневно воскликнула королева. — Кто это сказал? Кто это придумал?

Потерянно взглянув на потупившуюся графиню Жюль, королева тихонько отстранила ее от себя.

— Не я, — отвечала графиня Жюль. — Я, напротив, хочу остаться рядом с вами.

Однако тон, каким были произнесены эти слова, говорил: "Прикажите мне уехать, ваше величество, и я уеду".

О священная дружба, священная цепь, способная связать королеву и служанку неразрывными узами! О священная дружба, в коей больше героизма, чем в любви и честолюбии, этих благородных болезнях сердца человеческого! И королева мгновенно разбила обожаемый алтарь, воздвигнутый ею в собственном сердце; одного взгляда ей достало, чтобы увидеть то, чего она не могла разглядеть в течение десяти лет: холодности и расчетливости; пусть оба порока были простительны, объяснимы, быть может даже законны, но разве может измена того, кто предал свою любовь, казаться простительной, объяснимой, законной тому, кто еще любит?