Мария Антуанетта отомстила за причиненную ей муку лишь холодным взглядом, которым смерила свою подругу с ног до головы.

— Так вот каково ваше мнение, герцогиня Диана! — сказала она, прижимая дрожащую руку к груди.

— Увы, сударыня, — отвечала та, — я слушаюсь не своих желаний, но велений судьбы.

— Разумеется, герцогиня, — отвечала Мария Антуанетта. — А вы, графиня? — обратилась она к графине Жюль.

У той по щеке скатилась слеза — знак раскаяния, сжигающего ее душу, — но это усилие отняло у нее последние силы.

— Прекрасно, — сказала королева, — прекрасно. Мне отрадно видеть, как сильно я любима. Благодарю вас, графиня; конечно, здесь вам грозят опасности; конечно, ярость черни не знает предела; конечно, вы обе правы, а я сумасбродка. Вы хотите остаться, вы жертвуете собой — я этой жертвы не принимаю.

Графиня Жюль подняла на королеву свои прекрасные глаза. Но вместо дружеской преданности королева прочла в них смятение перепуганной женщины.

— Итак, вы, герцогиня, решились уехать? — спросила королева, подчеркнув голосом слово "вы".

— Да, ваше величество.

— Вы, разумеется, направитесь в какое-нибудь из ваших дальних поместий… самых дальних?..

— Государыня, для того, кто решился уехать, решился покинуть вас, пятьдесят льё такое же огромное расстояние, как и сто пятьдесят.

— Так, значит, вы едете за границу?

— Увы! Да, сударыня.

Сердце королевы разрывалось от боли, но она не выдала своей муки ни единым вздохом.

— Куда же вы направитесь?

— На берега Рейна, ваше величество.

— Прекрасно. Вы говорите по-немецки, герцогиня, — произнесла королева с неизъяснимо печальной улыбкой, — уроки вы брали у меня. Что ж, дружба королевы принесла вам хоть какую-то пользу, и я рада этому. — Повернувшись к графине Жюль, она продолжала: — Я не хочу разлучать вас с вашими родными, дорогая графиня. Вы хотите остаться, и я ценю это желание. Но я боюсь за вас и хочу, чтобы вы уехали; больше того, я вам это приказываю!

Тут королева замолчала; волнение сдавило ей горло, и как ни мужественно она держалась, ей, возможно, недостало бы сил сохранить видимость спокойствия, если бы до ее слуха не донесся голос короля, не принимавшего никакого участия в только что описанной сцене.

Людовик как раз приступил к десерту.

— Сударыня, — обратился король к своей супруге, — вас извещают, что к вам кто-то прибыл.

— И все же, государь, — воскликнула королева, отбросив прочь все иные чувства, кроме королевского достоинства, — вам следует отдать приказы. Взгляните, здесь остались именно те трое, кто вам нужен: господин де Ламбеск, господин де Безанваль и господин де Брольи. Приказывайте, государь, приказывайте!

Король поднял на нее отяжелевший, нерешительный взгляд.

— Что вы обо всем этом думаете, господин де Брольи? — спросил он.

— Ваше величество, — отвечал старый маршал, — если вы удалите войска из Парижа, люди скажут, что парижане разбили вас. Но если вы их там оставите, им придется разбить парижан.

— Прекрасно сказано! — вскричала королева, пожав маршалу руку.

Со своей стороны принц де Ламбеск только покачал головой.

— И что же вы мне предлагаете? — спросил король.

— Скомандовать: "Вперед!" — отвечал старый маршал.

— Да… Вперед! — повторила королева.

— Ну что ж, раз вам так этого хочется: "Вперед!"

В эту минуту королеве принесли записку, гласившую:

"Именем Неба! Государыня, не принимайте поспешных решений! Я жду свидания с Вашим величеством".

— Это его почерк! — прошептала королева.

Обернувшись к камеристке, доставившей записку, она спросила:

— Господин де Шарни ждет меня?

— Он прискакал весь в пыли и, кажется, даже в крови.

— Одну минуту, господа, — сказала королева г-ну де Безанвалю и г-ну де Брольи, — подождите меня здесь, я скоро вернусь.

И она торопливо вышла из комнаты.

Король даже не повернул головы.

Войдя в своей будуар, королева застала там автора записки, которую только что получила.

То был мужчина лет тридцати пяти, высокий, с лицом мужественным и решительным; серо-голубые глаза, живые и зоркие, как у орла, прямой нос, волевой подбородок сообщали его лицу воинственность, оттеняемую изяществом, с каким он носил мундир лейтенанта королевской гвардии.

Батистовые манжеты его были смяты и порваны, а руки слегка дрожали.

Погнутая шпага плохо входила в ножны.

В ожидании королевы ее гость быстро мерил шагами будуар, что-то лихорадочно обдумывая.

Мария Антуанетта направилась прямо к нему.

— Господин де Шарни! — воскликнула она. — Господин де Шарни, вас ли я вижу?

Тот, к кому она обращалась, низко поклонился, как требовал этикет; королева знаком приказала камеристке удалиться.

Лишь только за ней закрылась дверь, королева, с силой схватив г-на де Шарни за руку, спросила:

— Граф, зачем вы здесь?

— Я полагал, ваше величество, что быть здесь — мой долг, — отвечал граф.

— О нет, ваш долг — с горькой иронией продолжала Мария Антуанетта, — бежать из Версаля, поступая как принято и повинуясь мне, — одним словом, брать пример со всех моих друзей, тревожащихся за мою судьбу; ваш долг — ничем не жертвовать ради меня, ваш долг — расстаться со мной.

— Расстаться с вами? — переспросил он.

— Да, бежать подальше от меня.

— Бежать вас? Кто же бежит от вас, государыня?

— Умные люди.

— Мне кажется, что я человек не глупый, ваше величество, — именно потому я и прибыл в Версаль.

— Откуда?

— Из Парижа.

— Из мятежного Парижа?

— Из Парижа кипящего, хмельного, окровавленного.

Королева закрыла лицо руками.

— О, значит, и от вас я не услышу ничего утешительного! — простонала она.

— Государыня, в нынешних обстоятельствах вам следует требовать от всех вестников только одного — правды.

— А вы скажете мне правду?

— Как всегда, государыня.

— У вас, сударь, честная душа и отважное сердце.

— Я только лишь ваш верный подданный, государыня.

— Тогда пощадите меня, друг мой, не говорите ни слова. Сердце мое разбито; сегодня эту правду, которую всегда говорили мне вы, я впервые слышу от всех моих друзей, и это меня удручает. О граф! Невозможно было скрыть от меня эту правду; ею полно все: багровое небо, грозные слухи, бледные и серьезные лица придворных. Нет, нет, граф, прошу вас: впервые в жизни не говорите мне правды.

Теперь уже граф вгляделся в лицо королевы.

— Вам странно это слышать, — сказала она, — вы почитали меня более храброй, не так ли? О, вам предстоит узнать еще много нового.

Господин де Шарни жестом выразил свое удивление.

— Очень скоро вы сами все увидите, — сказала королева с нервным смешком.

— Вашему величеству нездоровится? — спросил граф.

— Нет, нет! Сядьте подле меня, сударь, и ни слова больше об этой отвратительной политике. Помогите мне забыть о ней…

Граф с печальной улыбкой повиновался.

Мария Антуанетта положила руку ему на лоб.

— Вы горите, — сказала она.

— Да, у меня в голове пылает вулкан.

— А рука ледяная.

И она обеими руками сжала руку графа.

— Сердца моего коснулся могильный холод, — сказал он.

— Бедный Оливье! Я вас уже просила: забудем обо всем этом. Я больше не королева, мне ничто не грозит, никто не питает ко мне ненависти. Нет, я больше не королева, я просто женщина. Что для меня мир? Есть сердце, любящее меня, — разве этого не достаточно?

Граф упал перед короле вой на колени и поцеловал ее ноги с тем почтением, с каким египтяне поклонялись богине Исиде.

— О граф, единственный мой друг, — сказала королева, пытаясь поднять его, — знаете ли вы, как поступила со мной герцогиня Диана?

— Она собралась за границу, — не задумавшись, ответил Шарни.

— Вы угадали! Увы, значит, это можно было предвидеть.